Черный день. Книги 1-8 (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич. Страница 44

— Я его в павильоне на углу Строителей и Лаврентьева достала, — словно отвечая на его вопрос, пояснила девушка. — Упаковка герметичная, но вы лучше еще раз промойте с мылом для дезактивации.

«Хотя какое к чертям собачьим мародерство? — тут же обругал майор себя. — Она ведь это не во время вылазки за продуктами утаила. Наверно, шла в составе группы за лекарствами и прихватила из магазина. Правильно сделала, не пропадать же. Пусть берут, если это не мешает выполнять свои обязанности».

В конце концов, они еще на третий день договорились, какие вещи могут быть только общими, а какие можно оставлять себе. Кофе к первой категории не относился.

С каждым днем Сергей Борисович все больше уважал Машу. За эту неделю она отлично себя проявила. Не так много нашлось бы в убежище мужчин, сделавших столько, сколько она.

Нет, «отлично» — не очень подходящее слово. Отличными могут быть результаты работы; отлично можно выполнить поставленную задачу. На «отлично» можно школу закончить. Но когда человек идет на верную смерть, чтобы спасать незнакомых людей — тем более если его никто не обязывает, — это называется по-другому. Нет, не сумасшествием, как внушали им в «демократическую» эпоху. Героизмом это называется. Он знал, что на ее счету было десятка два спасенных жизней.

На второй день, когда начали набирать добровольцев для работы на поверхности, она первой сделала шаг вперед. Майора это тогда даже немного разозлило. Девка, мол, не понимает, как там опасно, вот и лезет, дура. Но теперь он думал, что, не сделай этого шага она, и волонтеров стало бы на порядок меньше. Их число и так никогда не превышало необходимого. Готовность умереть ради других — скорее исключение, чем правило, и совершенно естественно для человека предоставить другим возможность броситься на амбразуру.

Еще Демьянов тогда подумал, что у девушки просто возникло желание поскорее умереть. Не такое уж редкое, кстати, желание. В начале второй недели подземного плена убежище захлестнула волна самоубийств. Это было связано с объективными законами человеческой психики. Первый шок прошел, за ним пришло понимание, что это навсегда, что все вокруг — это не дурной сон, а то, с чем им теперь предстоит жить. Именно это понимание и заставляло людей затягивать на шее петлю из чулок или вскрывать себе вены крышкой консервной банки. Бритв и ножей не было почти не у кого.

Дружинники, набранные из ракетчиков и таких же беженцев, были призваны не только поддерживать порядок, но и бороться с этой напастью. Из полусотни тех, кто решил пойти по пути наименьшего сопротивления, только двадцати удалось покинуть этот мир. Остальным не дали. Но каждый раз, глядя в пустые глаза собратьев по несчастью, майор чувствовал, что многих из них в этом мире держит только привычка.

Машенька не вписывалась в этот образ. Глядя на нее, не верилось, что она одержима желанием уйти из жизни. Не вязалось это с ее жизнелюбием, сквозившем во взгляде, в походке, в осанке. Самоубийцы так себя не ведут. Они не рассказывают анекдоты, чтобы хоть как­то поднять настроение окружающим, не следят за собой с таким усердием. А она успевала не только умыться, но и накраситься даже при сумасшедшей занятости.

Нет, умирать Маша определенно не собиралась. Постепенно майор пришел к выводу, что ее храбрость проистекает скорее из неопытности и не очень развитого воображения. Девчонка просто не отдавала себе отчет в том, насколько велик риск. Несколько раз он ей об этом говорил, но складывалось впечатление, что она пропускает эти предупреждения мимо ушей. «Конечно-­конечно. Я поняла. Ну ладно, я пошла». Иногда Демьянов грешным делом начинал думать, что только из таких людей и получаются герои. Из зеленых, не знающих жизни сопляков и соплячек, которые думают, что у смерти в списке нет их фамилии.

И если бы когда­нибудь их стали награждать за этот беспримерный подвиг, то майор сам просил бы за нее. Она заслужила, чтобы ей повесили на грудь самый высокий орден. Да что там орден, пусть ее именем назовут улицу. Если хоть в одном городе сохранилась хоть одна.

Чернышева быстрее других оправилась от шока и, несмотря на внешнюю мягкость и округлость, внутри была жесткой и твердой как кремень. Никто не видел в ее глазах ни слезинки. А ведь за эти дни майор не раз лицезрел рыдающих мужчин и почему-то не решался их осуждать. Кроме того, она была очень деятельной и за день успевала намотать по темным коридорам километров тридцать, если не больше. Энергия била из нее ключом. Что ей горящая изба, что ей конь! Подайте небоскреб, объятый пламенем, подайте табун диких мустангов. А то скучно как­то.

Могло показаться, что девушка владеет искусством телепортации. Она умудрялась находиться сразу в нескольких местах и везде выполнять какие­то дела. Ее можно было видеть на всех секциях и во всех закоулках, разговаривающую, о чем­то рассказывающую, отстаивающую свое мнение. Но никого это не раздражало. Наоборот. Она сразу завязала знакомства с множеством совершенно разных людей. Лучше определение, которое можно было подобрать к Марии Чернышевой: «дама, приятная во всех отношениях». Возможно, несчастным и потерянным обитателям подземелья она казалась лучом света в темном царстве.

Ее можно было поставить в пример любому как образец оптимизма. Правда, никто не мог с уверенностью сказать, что происходит у нее в душе, — в убежище психологов не оказалось. Но если ее настрой и был напускным, то разыгрывала Маша его мастерски. Она никогда ни на что не жаловалась, спала не больше пяти часов в сутки, ела то, что попадалось под руку, на ходу, на бегу, не останавливаясь, причем с таким аппетитом, каким не могли похвастаться многие другие. Если ее работоспособность просто изумляла, то выдержка даже вызывала беспокойство, так как не поддавалась человеческой логике.

Густой смрад горелой и уже начавшей разлагаться плоти над развалинами родного города, где трупы людей лежали как бревна, а безумные взгляды и бессвязные вопли выживших были еще страшнее, чем молчание и неподвижность тех, кому посчастливилось погибнуть, она игнорировала как фон, который не должен мешать работе. Ей удавалось сохранять не только хладнокровие, но и содержимое своего желудка, чем не каждый мужчина мог похвастаться.

Риск при каждом выходе на поверхность был велик, но Маша счастливо избегала всех ловушек, словно заговоренная. Ничего не происходило и с ее товарищами по звену, как будто девушка была талисманом, отводившим погибель. Все знали, что, в случае чего, она и перевяжет, и жгут наложит, и, пожалуй, на себе дотащит. Несколько раз каким­то неведомым чутьем ей удавалось находить под развалинами живых людей. По теории вероятности Чернышевой давно полагалось пасть смертью храбрых, но она ничего не знала об этой теории и поэтому выжила всему наперекор.

— Кстати, Маша, у тебя есть знакомые, которые хорошо знают рынок? — уже в дверях задал Демьянов вопрос, так долго вертевшийся на языке.

— Знакомые... — Она задумалась. — Нет, никого не припомню.

— Жаль, — покачал головой майор.

— Знакомых нет, — продолжала Чернышева. — Но я сама могу показать дорогу.

— Ты?

— Да, — кивнула девушка. — Я там работала одно время. Недавно. Так что хорошо помню, где что есть. Могу проводить, если нужно.

— Еще как нужно. Вот только это может быть опасно.

— Сергей Борисович, не волнуйтесь. — Она посмотрела на него, и ему почудилась усмешка в ее глазах. — Я же уже была наверху. Не пропаду.

Да, ей доводилось работать на поверхности. Но ведь сейчас дело совсем другое.

— Как знаешь. Но все­таки подумай десять раз.

— Да хоть сто, Сергей Борисович, — немного резковато сказала она. — Я уже все решила.

— Ты же врач, должна понимать, чем рискуешь.

— Да, понимаю.

Ну что он мог сделать?.. Переубедить? Запретить?

Демьянов не стал ее долго отговаривать. Тем более что майор до сих пор не мог разобраться в себе и определить, что же ему нужно. Ее помощь как проводника или просто ее присутствие?