Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… (СИ) - Воронков Александр Владимирович. Страница 17

Толковый у меня сотник: о своих людях думает, не боится с царём спорить…

— Добро. Решим так: раз пока никто их мёртвыми не видал, будем считать тех стрельцов без вести пропавшими. Семьям их — пока ничего не говорить, потому что вдруг — да объявятся? Грех по живым заупокойную служить. А серебро ты отдельно отложи, на всякий случай. Когда доподлинно об их судьбе узнаем, тогда и видно будет: семействам ли помощь выделять, или свечку в церкви «во здравие» ставить. Доволен ли, сотник?

— Премного доволен, Великий Государь! — С низким поклоном ответил «отец-командир».

Толковый, всё-таки, мужик попался! Побольше бы таких.

[1] В данном случае «литва» — не государство, а прибывшие в Москву русскоязычные и по большей части православные жители Великого княжества Литовского, Русского и Жмудского, в унии с Польшей образовывавшего Жечпосполиту (она же — «Речь Посполитая»).

[2] До петухов — то есть рано утром, ещё до рассвета.

[3] Как и иные события, упомянутые в книге, произошедшие до момента, когда царь «Дмитрий Иоаннович» попытался бежать от мятежников через окно верхнего этажа своего недостроенного дворца — исторический факт. Заговорщики, действительно, выпустили из заключения уголовников и, вооружив их, натравили на ничего не подозревающих москвичей, не участвовавших в бунте, иностранцев, проживавших в Немецкой слободе и гостей, приехавших на царскую свадьбу.

[4] Скородом, он же Деревянный город — в описываемое время внешняя оборонительная линия Москвы, состоявшая из земляного вала с возведёнными на нём бревенчатыми стенами и башнями с артиллерией, главным образом дробовыми «тюфяками».

[5] Дмитрий ошибается: царские венцы были отданы полякам уже после свержения Василия Шуйского, в 1611 году: "...Две из числа [...] царских корон, а именно принадлежавшая Годунову, и не совсем оконченная работою, принадлежавшая Дмитрию мужу Мнишковны, выданы были Думными боярами, в залог уплаты жалованья Польским и Литовским войскам. Эти две короны были вывезены из России и в последствии [...] разломаны и поделены". "Древности Российского государства. Отделение II. Древний чин царский, царские утвари и одежды". Впрочем, ошибка понятна: на тот момент Шуйский хоть и находился в плену, но был вполне жив-здоров.

[6] Двойная отссылка: к фразе И. Сталина о поэме М. Горького «Девушка и смерть»: «Эта штука сильнее чем Фауст Гете (любовь побеждает смерть)» и к широко известному ветеранам Великой Отечественной войны германскому противотанковому оружию — фаустпатрону («panzerfaust»)

[7] Вполне историческая личность: купец, шпион и мемуарист, помимо всего прочего описавший Московскую Русь и происходившие у нас политические события, включая переворот, организованный Шуйскими

[8] То же самое, что и рыцарь

[9] Вплоть до начала промышленного освоения Южного Урала в России полностью отсутствовали в обороте собственные цветные и благородные (золото, серебро, платина) металлы. Буквально всё приходилось импортировать из стран Западной Европы и Персии. Даже сталь для производства хорошего оружия покупали у шведов, поскольку собственная железная руда была слишком плохого качества. Так что привозившие такой товар торговцы получали хорошую прибыль, часто — сто и более процентов барыша

[10] Огнестрельное оружие и порох («огненное зелье») было запрещено продавать на экспорт ещё со времён Ивана Грозного. Самим, видимо, не хватало — воевали-то постоянно.

[11] Царь «Дмитрий Иоаннович», действительно, планировал, исполняя договорённость с поляками и австрийцами, воевать с турками и отобрать у них Азов, полностью включив в сферу русского важную води взять под контроль территории между Доном и Волгой. С этой целью русские войска стали стягиваться к южным рубежам — в Елец, а незадолго до гибели царь направил послов с объявлением войны Крымскому ханству.

[12] Имеется в виду Польско-шведская война 1600-1611 годов за контроль над Ливонией.

[13] Король Сигизмунд III Ваза безуспешно стремился ограничить права сеймов, преобразовать прежние должности в зависимые от короля чины и ограничить своеволие магнатов. В 1606-1609 значительная часть шляхты подняла против политики Сигизмунда легитимное восстание (рокош), одним из руководителей которого стал Микулай Зебжидовский, краковский воевода. К слову, значительное число литвин и поляков, участвовавших как в "Походе царевича Дмитрия на Москву", так и в начавшейся с переворота Шуйских Смуте, относилось именно к оппозиционным польскому королю группировкам, например, печально знаменитый Александр-Юзеф Лисовский вообще был объявлен вне закона в Жечипосполитой. Негативно относившийся к русскому царю Исаак Масса писал: «Дмитрий увеличил титул прежних московских князей, прибавив к нему монарх и непобедимый, что произошло по наущению литовских вельмож, ибо некоторые из них не любили короля и промышляли при благоприятных обстоятельствах подчинить Польшу Димитрию; таково было их намерение»

5

Степан

Самый страшный хищник — разъярённая Толпа. Именно так, с заглавной буквы, ибо разъярённая Толпа — это не просто множество людей, это Имя Зверя. Сколько ещё проживу — не ведаю, но случившегося в эту субботу вряд ли сумею забыть.

На перекрёсток у мостика через речку Неглинную, где веселила московский люд скоморошья ватажка, подскакали два всадника на ладных, хоть и не слишком рослых маштаках[1], заставив людей отшатнуться к потемневшим бревенчатым тынам. Один из них, горяча своего мерина, заставил того встать на дыбки и хорошо поставленным зычным голосом прокричал:

— Эй, православные! Братие! Измена! Ляхи хотят умертвить царя! Не пускайте их в Кремль! Имайте, бейте воров, хоть и до смерти, а животы их, казну да узорочье пускайте на поток, на то вам — во-о-оля! — И, застыв на мгновение, будто конная статуя, рукой с зажатой в ней тяжёлой плетью, указал вправо, где по-над берегом виднелись двухэтажные терема в городских усадьбах дворян московских[2], дьяков[3] и иных небедных хозяев. Стёпка, мыкавшийся по Москве с прошлого июня, знал, что в таких усадьбах квартируют многие богатые литовские и польские шляхтичи. И если месяца два назад паны не слишком обращали на себя внимание московских жителей… Ну, скажем точнее, обращали внимания на себя не больше, чем знать «отечественного производства», то с тех пор, как на царскую свадьбу массово стали прибывать гости, их слуги, охрана и просто любопытные «из ближнего зарубежья» (куда уж ближе: от Москвы до Смоленска меньше четырёхсот вёрст, а там до кордона, считай, рукой подать) — их стало чересчур «чересчур». Я-то сам к полякам относился при жизни в двадцатом веке неплохо, с учётом взаимных русско-польских трений, а к белорусам, которые пока что считаются «литвой» вообще прекрасно. Но вот владельцу нынешнего моего телесного обиталища паны и пидпанки успели намозолить глаза. Как врагов он их пока не воспринимает: как и его покойный отец-пушкарь юный Степан Тимофеевич — искренний сторонник нынешнего царя, считающий того непогрешимым «ибо Помазанник Господен суть!», а раз паны пока союзники, значит, всё правильно происходит: «Государь не стал бы на врагине жениться!». Вот и переубеди такого… Он сам тот ещё «комиссар» — прямой предтеча тех, кто с наганом в атаку поднимался, а не на Ташкентских фронтах галифе протирал. За невосторженные мысли, похоже, способен пойти сдаваться попам на предмет изгнания беса, то бишь моего сознания. Не дай бог фанатиком вырастет — дров наломает столько, что только держись!

Всадники успели умчаться через мост в сторону Кремля, а вот число окружающего народа как-то внезапно заметно увеличилось. В толпе кляксами зачернели рясы нескольких безместных попов[4], откуда-то подтянулись крепкие мужики с заткнутыми за кушаки топорами, из-за угла вывернулись, пьяно горланя, дюжины полторы бородачей в простёганных тегиляях и при рогатинах… И вот уже на перекрёстке, оказывается, толпятся семь-восемь десятков москвичей. А ведь прошло немногим более пяти минут, вряд ли десять: знаменитых часов на Фроловской башне, которую пока что не называют Спасской, отсюда не видать (хотя сам Кремль вон от, только речку перейти), а наручных ни у кого нет, не придумали их ещё… Народ в толпе глухо волнуется, мужики обсуждают промеж себя новость о стремлении ляхов убить царя: кто-то верит сразу, но большинство, похоже, сомневается и побаивается. Я лихорадочно роюсь в полученных в той своей жизни знаниях, но никак не могу найти воспоминание, чтобы вот так вот, прямо в Москве поляки кого-то из царей убивали. Ивана Грозного вроде бы лекари ртутью отравили — это не из учебника, а из каких-то статей, из «Науки и жизни» вроде бы. Оттуда же — про то, что тот Иван своего сына не убивал, а картина Репина — просто часть пропагандистского мифа, хотя и создана гением живописи[5]. Сына Бориса Годунова убили, но вроде бы не поляки, свои Каины отыскались. Про Петра Третьего и его сына — тоже помню: одного вилкой в почку, кажется, ударили, второго табакеркой в висок. Лжедмитрия[6] тоже убили, но и там без ляхов обошлось: сугубо по чучхэ[7], «с опорой на собственные силы». Полякам тогда как раз сильно вломили, а потом война с ними началась. Ещё Скопин-Шуйский там отличился и Минин с Пожарским ополчение собрали и всех победили. Никогда не интересовался подробностями, разве что кинофильм «Минин и Пожарский» видел. Неплохое кино, но не считать же его за научный источник?