Твоя... Ваша... Навеки (СИ) - Кириллова Наталья Юрьевна. Страница 23

Правильно ли отвечать Арсенио и Байрону, умалчивая при том о Клеоне?

Пальцы задерживаются на подбородке, обводят контур нижней губы. Я не отстраняюсь, да мне и некуда почти, и все же вздрагиваю. Не от поцелуя Байрона, несколько более настойчивого, чем я ожидала, но от ощущения второго поцелуя в плечо.

Странно.

И непривычно.

Не потому, что мне есть с чем сравнить, но скорее от осознания, что обычно бывает не так. Что должно быть не так. Мне ведь рассказывали, я слышала, читала и знаю, что все… почти все не так.

А как? Где и кем записано, как должно быть, а как не должно? Я взрослая молодая женщина, способная решать за себя, имеющая право выбирать самой, чье внимание принимать, а кому вежливо, но непреклонно отказать. И оба инкуба пришлись мне по сердцу куда больше, чем я могла предположить.

Чем смела надеяться.

Губы Арсенио касаются то плеча, то шеи, ладонь путешествует неспешно по телу, закованному в тиски выходного платья. Задерживается на груди, затем опускается ниже. Путается в складках широкой юбки, и я ощущаю недовольство, раздражение Арсенио досадной этой преградой. Инкуб отодвигается, освобождает подол. Сама я теряюсь в происходящем, в собственных эмоциях, неистово бурлящих внутри, рвущихся на волю. Кажется, чем дальше, тем меньше я принадлежу себе, я таю в мужских руках и не возражаю, когда Байрон отстраняется чуть, разворачивает меня спиной к себе. Теперь Арсенио целует меня в губы — куда нетерпеливее, более жадно, нежели Байрон, — а Байрон в плечо, и я ловлю мимолетную мысль, что, пожалуй, никогда бы не перепутала их даже с закрытыми глазами и не только благодаря нюху.

Все же они разные.

Тем лучше.

Платье сползает с плеч, впрочем, оно все равно сидит слишком плотно, чтобы его можно было вот так запросто снять, не расстегнув предварительно пуговицы на спине. Арсенио наконец тоже отстраняется, пристально смотрит на меня потемневшим, тяжелым взором и, подхватив осторожно край юбок, тянет их, открывая ноги до колен. Касается кончиками пальцев щиколоток, гладит каждую по очереди, затем проводит медленно вверх по затянутой в чулок ноге, и я спохватываюсь вдруг.

— Что ты… вы… — я пытаюсь вывернуться из объятий, однако Байрон удерживает меня на месте, прижимает мои руки к бокам. Новый легкий поцелуй в шею вызывает дрожь, поднимает волну знакомого жара.

— Ну что такое, Рианн? — лицо Арсенио по-прежнему близко к моему, голос едва слышен. — Тебе же нравится, я это чувствую… мы оба чувствуем.

— Дело не в этом, — я напрягаю слух и нюх, пробую вынырнуть из блаженного полузабытья, в которое погружают ласки мужчин рядом, и сосредоточиться на происходящем за пределами тесного нашего кружка.

Ладонь Арсенио исчезает под ворохом юбок, лежащих пышным кольцом вокруг талии, добирается до кожи выше края чулка. Рисует неведомые узоры на бедре и проникает под белье — смешно сказать, но из-за визитов Клеона я стала отдавать предпочтение совсем уж минималистским моделям, более подходящим девушкам из Эмирады, нежели добропорядочным леди Лилата. В конце концов, под платьем не видно, какое белье на мне надето, да и есть ли оно вообще, и я же не собираюсь раздеваться перед кем-то.

Кроме инкубов, разве что.

Я вздрагиваю вновь, закусываю нижнюю губу — нынче я уже слишком хорошо знаю, что последует затем. Одна лишь мысль кружит голову, туманит сознание обещанием скорого наслаждения и даже больше. Волчица твердо уверена, что теперь будет лучше, много лучше, нежели та возня в мобиле, торопливая, почти унизительная.

— В чем же тогда? — Байрон все-таки расстегивает несколько верхних пуговиц, скользит пальцем вдоль позвоночника и движение это в сочетании с откровенным прикосновением Арсенио заставляет шумно, рвано выдохнуть.

— Нас могут увидеть и…

— Да и вурдалак с ними, — Арсенио улыбается беззаботно, снова целует, заглушая возможные мои возражения.

Сосредоточиться на чем-либо еще не получается, меня хватает только на то, чтобы понять, что поблизости точно никого пока нет, никто не подсматривает из-за кустов, не прислушивается к характерно неровному нашему дыханию. Едва Арсенио прерывает поцелуй, как я прижимаюсь к груди Байрона, откидываю голову на его плечо. Ощущаю его ладонь под корсажем, накрывшую полушарие, — надевать корсет на пикник в неформальной обстановке я не стала. Ловлю ртом воздух, стараясь сдерживать стоны — как бы хорошо мне ни было, как бы сильно я ни погрузилась в пьянящий этот водоворот, но я не желаю привлекать внимание случайных прохожих, — нетерпеливо подаюсь бедрами навстречу, когда Арсенио, явно поддразнивая, с легкой усмешкой отводит руку, возвращаясь к нарочито неспешному рисованию узоров на коже. Теряюсь вновь и вновь, готовая начать биться в мужских объятия и просить не останавливаться. Постепенно мир отступает, делает шаг в сторону, словно в фигуре танца, оставив нас только втроем, и стон все же срывается, будто сам собой, когда наслаждение окатывает волной, накрывает, оглушает и ослепляет на мгновение. Байрон поворачивает мое лицо к себе, целует, пока тело невольно выгибается от удовольствия, и впрямь куда более сильного, яркого, чем то, что испытывало совсем недавно.

Наконец Байрон отстраняется, не размыкая, впрочем, объятий, позволяет мне отдышаться.

Арсенио продолжает гладить мои ноги под юбками, улыбаясь при том так самодовольно, будто все, что произошло только что, исключительно его заслуга. Несколько минут я сижу неподвижно, прислушиваясь отстраненно к пению птиц, легкому шелесту листвы, рокоту проплывающего неспешно корабля, и лишь затем предпринимаю попытку высвободиться из мужских рук. Инкубы не торопятся отпускать меня, особенно Арсенио, чьи пальцы нет-нет да норовят подняться выше края чулок, поддеть их, начиная стягивать.

— Вы совсем с ума сошли, — бормочу, отталкивая руки Арсенио.

— Зато ты смогла по достоинству оценить… то, что ждет тебя впереди. И это только начало, Рианн… так сказать, аперитив к основному блюду.

Я в смущении отвожу взгляд, чувствуя укол совести из-за Клеона. Понимаю, сравнивать прелюдию и секс с едой в порядке вещей для инкубов, энергетическое насыщение для них столь же важно, как и физическое, однако не могу отделаться от ощущения намека в словах Арсенио, от неявного указания на мою вину. Волчица недовольна моими угрызениями, ей слишком хорошо сейчас, чтобы отвлекаться на человеческую привычку много и напряженно размышлять, она хочет без раздражающих переживаний насладиться моментом.

Арсенио с откровенной неохотой убирает руки, Байрон поправляет и застегивает платье. Наклоняется к самой моей шее, задевает чуть влажную кожу кончиком носа, дыхание инкуба тревожит завитки волос возле лица.

— Ты о чем-то беспокоишься.

С трудом сдерживаюсь, дабы не вздрогнуть, вспоминаю запоздало о способности инкубов к эмпатии в отношении партнерш.

— Конечно, беспокоюсь. Не привыкла я к… подобному.

— Значит, привыкнешь, — Арсенио расправляет верхнюю юбку, прикрывая мне ноги.

— Не уверена…

— К хорошему быстро привыкают и люди, и нелюди, уж поверь.

Верю, да только не в этом проблема.

— Клянемся, что в ближайшее время не будем повторять такого… по крайней мере, в общественных местах, — заверяет Байрон серьезно. Я остаюсь в его объятиях, прислонившись спиной к его груди и откинув голову на его плечо, чувствуя себя почти умиротворенной, примирившейся с собственной жизнью.

— И потому давай ты не станешь затягивать с решением, — добавляет Арсенио, вытягиваясь рядом со мною на покрывале. Срывает травинку и начинает лениво грызть зеленый кончик. — Все равно из идеи изобразить соперничающих ухажеров ничего не вышло… может, и затевать не стоило… все все видят и выводы делают… где не знают наверняка, там сами дофантазируют, причем так, что только позавидовать сему высокому полету мысли останется…

И ныне наше появление в свете втроем лишь порождает новые слухи да усугубляет ситуацию. А дальше и впрямь будет только хуже.

Я размышляю об этом, пока мы сидим втроем, болтая о всяких пустяках. Домой мы возвращаемся в сумерках, хотя и не слишком поздно — обычно я приезжаю много позднее. На прощание каждый меня целует и на сей раз отнюдь не целомудренно в щеку, но в губы, страстно и настойчиво, отчего у меня подгибаются ноги и кружится голова. Наконец меня отпускают, желают доброй ночи и я, опять смущенная, охваченная новой вспышкой желанием, иду в дом. Пользуюсь парадным входом, переступаю порог и замираю, прислушиваясь к царящей в доме тишине. Запах подсказывает, что Эван и Тесса здесь, они никуда не уходили, более того, весь день были дома, и я направляюсь в гостиную. Помещение освещено лишь разожженным в камине огнем, но тут появляются знакомые голоса, сочащиеся через приоткрытую створку высокого, в пол, окна. Приближаюсь бесшумно, встаю сбоку от окна, так, чтобы меня нельзя было сразу заметить снаружи, смотрю на брата и Тессу, сидящих на качелях на заднем дворе, озаренном светом двух фонарей возле самого дома. Деревянное сиденье качелей достаточно длинное, чтобы вместить двоих, и Тесса забралась на него с ногами. Девушка что-то говорит Эвану, жестикулируя и иногда указывая куда-то в еще бледное вечернее небо, — я не прислушиваюсь, хотя могла бы. Брат слушает Тессу внимательно, сосредоточенно, взгляд скользит между оживленным лицом девушки и тем, на что она указывает, Эван улыбается мягко, отвечает, и по глазам его я понимаю вдруг, сколь важна, дорога ему Тесса.