Клич - Зорин Эдуард Павлович. Страница 20

— Я бы не сказал, что Михаил Григорьевич безрассуден, — любезно повернулся в ее сторону Зарубин, — но в решительную минуту он действительно проявляет чудеса смелости. Да вспомните хотя бы, как он взял Ташкент, не дожидаясь подкрепления, а потом разгуливал по городу в сопровождении одного из казаков, и заметьте, никто не посмел его пальцем тронуть.

— Говорят, князь Милан был им буквально очарован, — сказала сидевшая напротив него полная блондинка в накинутой на плечи легкой тальме.

— Да и было отчего, — отвечал Зарубин, — Михаил Григорьевич как истинный знаток своего дела развернул перед Миланом блистательные планы. Впрочем, я не присутствовал при их конфиденциальных встречах, не могу утверждать наверное, о чем они вели беседы. Но генерал сразу же приступил к делу, и не без успеха. Уж это-то у всех было на виду — турок били не раз, так что очень скоро от их самоуверенности не осталось и следа.

И поручик принялся расписывать с красочными подробностями операции, которыми руководил Черняев.

— Однако же мой друг Лечев расскажет вам больше интересного, — вдруг повернулся Зарубин к своему приятелю. — Он даже побывал в плену у башибузуков, и князь Милан вручил ему за храбрость памятную саблю. Да не скромничай же ты, Димитр, — подтолкнул он локтем соседа.

Тот смутился и как-то беспомощно огляделся вокруг, будто искал, куда бы спрятаться от устремленных на него любопытных взглядов.

— Мы ждем, — сказала, кокетливо посматривая на Лечева, полная блондинка. — Что же вы молчите? Говорите же!..

Лечев совершенно растерялся, а слова, которые должны бы приободрить, ввергали его в еще большее смущение.

— Да я не знаю, право. Всеволод, как всегда, преувеличивает…

— Но саблю-то вам жаловали? — не унималась блондинка. Ей явно доставляло удовольствие его поддразнивать.

— Нет, простите… то есть, разумеется, но…

— Он оставил ее дома, — с легким смешком поспешил ему на выручку Зарубин.

— Совершенно верно, — облегченно выпалил Лечев и вдруг вовсе смутился: ему отчего-то показалось, что он допустил невероятную оплошность.

— Да полно тебе, Димитр, — обнял его за плечо Зарубин. — Уж коли сам не хочешь, дай мне рассказать.

— И верно, — с благодарностью поглядел на товарища Лечев, — у тебя это лучше получится…

— Нет-нет, — запротестовали дамы, — пусть ваш приятель расскажет сам.

— Вот видишь, — пожал плечами Зарубин. — Так что уж будь добр.

— Вам про саблю или про башибузуков? — все еще с трудом подбирая слова, начал молодой человек.

— Ты про все рассказывай, — приободрил его Зарубин с той простоватой грубоватостью, которая возможна лишь между близкими людьми. — Саблю-то тебе за что пожаловали?

— Да, верно, ничего такого и не было, — сказал Лечев, — разве что за пленного? Ну так я по порядку, хотя уверяю, что ничего интересного в этом нет… Послали меня в разведку, и не одного, а с сербом Петрой Кочичем, Всеволод его хорошо знает. Помнишь Кочича?

— Еще бы не помнить! — живо подхватил Зарубин. — Веселый был малый и сорвиголова.

— Вот-вот, именно: как в разведку, так тут и непременно Кочич. Он и по-турецки говорил, как на своем родном, и в горах любую тропинку знал, потому что в этих местах родился и вырос. А еще у Кочича злости было на троих: турки у него сестру замордовали, а мать скончалась от горя. Да и ловок был — сущая бестия, нож бросал на десять шагов, и все без промаха…

Робко начав, Лечев постепенно увлекся и, кажется, завладел вниманием капризных слушательниц. Даже Зарубин смотрел на него во все глаза, словно видел впервые.

Если не считать, что в словах Димитра была опущена одна очень важная деталь, то все в них было сущей правдой. Он и в самом деле ходил с Кочичем к туркам, оба они были схвачены, и Кочич умер под пытками, а Лечева заперли в сарай, откуда он бежал; затем, вместо того чтобы сразу же пробираться к своим, три дня терпеливо охотился за турецким бинбаши, ради которого и был послан во вражеский тыл. Охота оказалась удачной; еще сутки он тащил связанного турка к своим, где и сдал с рук на руки начальству…

Все именно так и произошло, а то, о чем умолчал Димитр, знали только он и Зарубин: задание взять бинбаши было сугубо секретное. Человек, пославший Лечева, не имел ни чинов, ни высокого титула, но чувствовалась в нем большая сила, побуждавшая относиться к нему с почтением и подчиняться беспрекословно. Короче: оба молодых офицера служили в разведке, а об этом, как известно, не трубят на всех перекрестках. Этим же обстоятельством объяснялось и смущение Лечева, хотя он и от природы был в отличие от Зарубина, весельчака и балагура, человеком скромным и малоразговорчивым…

— А скажите, — обратилась к нему все та же настойчивая блондинка в тальме, — правда ли, что князь Милан Обренович очень молод?

Опасная тема осталась позади, и Лечев облегченно улыбнулся:

— Милану двадцать два года.

— Что вы говорите! — изумленно воскликнула дама. — Эти горцы настоящие мужчины…

— Уж не хотите ли вы сказать, что у нас мужчины перевелись? — с наигранной обидой обратился к ней Зарубин.

— Ах нет, что вы. — Дама обмахнула лицо кончиком кружевного платочка.

— Вот Лечев, — продолжал поручик, — вы только что изволили выслушать его историю, а ведь ему нет и двадцати.

Лечев с укоризной посмотрел на приятеля.

— Что же в этом удивительного? — продолжал Зарубин. — Или вы здесь и впрямь думаете, что наши старички, столь бойко стреляющие друг в друга депешами и посланиями, столь же бойко владеют и оружием?..

— Однако же вы сами рассказывали про Черняева, — попробовала возразить дама.

— Михаил Григорьевич тоже отнюдь не стар, — заметил поручик, — ему еще нет и пятидесяти. К тому же он — боевой генерал, я вам давеча об этом докладывал…

— Да-да, — сказала блондинка. — А вы, что же вы, господин Зарубин, не расскажете нам о своих подвигах?

— Всеволод Ильич поскромничал, — вмешался в разговор Лечев. — И так почти всегда. А про то и ни слова, что у него золотое оружие…

Обстановка разрядилась; забыв о Лечеве, все дружно приступили к поручику, но Зарубин был не промах; он шутил и отделывался вместо рассказов анекдотами и прибаутками.

Тем временем близился завтрак, общество стало понемножку распадаться, и скоро друзья остались на террасе в одиночестве. Зарубин прохаживался между креслами, хмыкал и чему-то улыбался, Лечев сидел молча, погрузившись в свои мысли.

Пока они плыли из Одессы в Ливадию, куца его уговорил ехать с собою Зарубин, отец которого состоял в должности при генерале Милютине, пока за бортом голубело море, настроение его было приподнятым и даже праздничным и мрачные мысли, которые нет-нет да и одолевали его еще по дороге в Россию, быстро рассеялись.

Легко и просто ему жилось также и в первые дни после того, как они высадились на берег, потому что дни эти были заполнены дальними прогулками по окрестным лесам к водопаду и на яйлу, беззаботными спорами и пирушками в холостяцких компаниях, где говорили о лошадях и о женщинах и очень редко о политике. И уж тем более невозможно было предположить, что именно сегодня, когда утро обещало быть таким приятным, а вокруг сидели хоть и не очень умные, но милые и воспитанные дамы, Зарубину вдруг взбредет в голову представлять своего приятеля как героя и отчаянного рубаку, а потом заставить его рассказывать о себе. С этого все и началось: одни воспоминания потянули за собой другие, и так пошла перед его взором череда прожитых дней, не все из которых хотелось бы и вспоминать, но так уж беспощадно устроена наша память; она — как подернутые пеплом угли костра: пошевели их слегка, а дальше они засветятся сами, иные лишь сверкнут и тут же погаснут, а другие вспыхнут затаенным и злым огнем…

Детство Лечева прошло неподалеку от Стара-Загоры — вернее, не детство, а первые дни его детства, от которых только что и остались какие-то сны не сны, но трудно уловимые и еще труднее объяснимые смутные образы: берег незнакомой реки, белая мазанка, розы у крыльца, чье-то морщинистое лицо, высокое дерево и горы вдалеке; потом, уже яснее, вспоминалась пыльная дорога, скрип телег, костры, гортанные крики, детский плач и он, Димитр, маленький, брошенный всеми, семенящий босыми ногами по усеянной колючей травой тропинке, взбегающей к самому небу, к зацепившемуся за вершину белому облаку…