Ночь беззакония (ЛП) - Дилейни Фостер. Страница 21

Толчок.

Это было чертовски приятно, но мне нужно было больше. Я крепче стиснул ее и стал колотить сильнее. Быстрее.

Ворчание.

Мне нужна была она, выгнутая и обнаженная, с пальцами, впивающимися в ее плоть, пока я не оставил на ней красивые фиолетовые синяки.

Толчок.

Блядь. Мне нужно было кончить.

С последним рыком я кончил на всю гребаную кровать так, как хотел кончить на ее кремовую кожу — так, как собирался кончить на ее кожу очень скоро.

***

За время, проведенное в Айелсвике, я проложил себе путь от внешних колец внутреннего круга принца Лиама до самого ядра. Я очаровывал дипломатов и дебютанток. И все это я делал, сохраняя отличную успеваемость и впитывая все, что можно было узнать о финансах.

Если раньше отец считал меня угрозой, то сейчас он даже не представлял, какой вред могу нанести. Хотите узнать, что скрывают влиятельные люди за масками, которые они носят? Подружитесь с их детьми. У принца Лиама была легкая манера поведения, такая, какой, по моему мнению, и должен быть принц. У него был изысканный вкус в отношении женщин, которых он пробовал свободно и часто. Людей тянуло к нему, как будто у них не было выбора. Он был воплощением обаяния — полная противоположность мне, но мы сразу же нашли общий язык.

За одну пьяную ночь на набережной я узнал о короле и королеве больше, чем мой отец узнал за многие годы от своих шпионов. И теперь, благодаря недавно полученному образованию в колледже, я точно знал, как использовать эту информацию с пользой.

К черту моего отца и Хантингтона с их угрозами. Я больше не был ребенком, который преклонялся перед ними. Я был человеком, который осмелился довести их до конца.

***

Воздух дома был другим... в хорошем смысле. Я скучал по этому месту. Если Айелсвик был готическими башнями из камня с остроконечными шпилями, обнесенными стенами садами и арочными мостами, то Нью-Йорк был бетонными джунглями с башнями из стекла и стали, переполненными тротуарами и яркими огнями. Айелсвик хранил свои секреты за деревянными дверями в каменных башнях. Нью-Йорк хоронил свои тайны в неуловимых встречах и крупных взятках. В Айелсвике был конец лета. В Нью-Йорке была Ночь беззакония. Там они собирались на травянистой поляне с огромным костром, соревнованиями в стиле «Бойцовского» клуба и сексом. Здесь мы веселились под могилой под кельтскую музыку, наркотики, алкоголь — и секс.

Снаружи все выглядело по-другому. Изнутри все было по-прежнему.

— Просто небольшая остановка по дороге домой, — сказал отец, когда наш водитель въехал в гараж на 1 Donahue Plaza.

Я продолжил смотреть в окно, наблюдая, как исчезают высокие здания и нас окружают бетонные стены и флуоресцентные лампы. — Конечно.

Как только мы оказались в лифте гаража, папа ввел код, который поднял нас на тридцать шестой этаж. Донахью Плаза состоял из трех зданий, которыми владела наша семья, в самом центре Манхэттена, рядом с Пятой и Шестой авеню. Мы сдавали в аренду офисные помещения и целые этажи таким компаниям, как NBC и журнал People. В конце концов, было проще диктовать прессе, что о тебе говорить, когда ты сидел у них на коленях. Однако три верхних этажа 1 Донахью Плаза принадлежали только нам. Здесь мой отец занимался бизнесом. Здесь его сердце билось сильнее всего.

Лифт открылся в вестибюле в стиле арт-деко. Было уже четыре часа субботнего дня, поэтому офисы были в основном пусты. Я прошел за папой мимо медно-серебряной скульптуры греческого бога Аполлона, стараясь не ухмыляться иронии этого произведения искусства, пока мы шли по коридору.

Он остановился, чтобы открыть дверь кабинета прямо напротив своего. — Добро пожаловать в твое будущее.

Отец придержал дверь, пока я проходил мимо и входил в помещение. Я бросил один взгляд, затем оглянулся на него через плечо, и он улыбнулся.

Какого черта?

С того дня, как мне исполнилось тринадцать лет, отец всегда рассматривал меня как конкурента. Я физически ощутил, как изменился воздух в тот момент, когда он превратился из любящего отца в злобного соперника, и мог поспорить на жизнь, что он никогда не позволит мне переступить порог этого здания, когда я стану взрослым. А теперь он предоставляет мне офис за месяц до моего двадцать пятого дня рождения — дня, когда всему аду суждено вырваться на свободу. Что-то было не так.

Кабинет был открытым и просторным, с рядом окон от пола до потолка, выходящих на Манхэттен. Стены были выкрашены в белый цвет, а пол был выложен угольно-серой мраморной плиткой. На фоне белых стен выделялись черно-белые фотографии города в ярко-красных рамках. Письменный стол — белая геометрическая конструкция, выглядевшая так, словно она балансировала на вершине треугольника, — стоял перед массивным черным книжным шкафом, занимавшим почти всю стену. Перед столом стояли два серых стула, а у одной стены-диван.

Я мог бы подумать, что это подстава, что он меня подманивает, но тут была одна вещь, которая привлекла мое внимание больше всех остальных деталей в этом кабинете. На полу перед диваном лежал ковер из львиной шкуры. Моего льва.

Папа вошел в кабинет и хлопнул меня по плечу. — Ты готов есть?

Это зависит от обстоятельств, папа. Ты готов бежать?

Я посмотрел ему в глаза. — Готов.

— Хорошо. Твоя мама приготовила большой ужин по случаю возвращения домой в Skyline Room. Она писала мне последние пятнадцать минут.

Точно. Он имел в виду настоящую еду. Я должен был догадаться, что мама устроит из моего возвращения домой спектакль. Она жила своей жизнью под вспышками фотокамер и носила уверенность в себе, как бриллианты. Внимание было ее криптонитом, возможно, потому что отец никогда не давал ей его. Но она всегда была замечательной матерью, была любящей и поддерживающей. В спокойной ночи, когда она снимала маску, которую носила для всего мира, мама садилась у изножья моей кровати и рассказывала истории о греческой мифологии. Это была ее любимая история. С годами она стала и моей.

Мама ничего не знала о секретах отца. Она не обижалась на меня так, как он. Я все еще чувствовал его застарелую горечь по отношению ко мне. Даже сейчас, когда мы стояли в кабинете, который он выделил для меня. Даже после его улыбок и обещаний лучшего будущего, острое лезвие предательства все еще было там, за спиной, готовое вонзиться в меня. Видел это по тому, как раздувались его ноздри, когда он улыбался.

Я ответил на его улыбку своей собственной. — Слава Богу. Я четыре года ждал приличного бургера.

***

Skyline Room находился на последнем этаже самого высокого здания на Донахью Плаза. Со всех сторон были окна, выходящие на небо Манхэттена — отсюда и название. Это был классический вид модерна с большой хрустальной люстрой в центре комнаты и искусно составленными цветочными композициями на каждом столе, покрытом белым льном. Там, где обычно стоял рояль, расположился джазовый оркестр. Это не совсем мое представление о хорошем времяпрепровождении, но маме было приятно.

Большинство людей пришли сюда ради моей мамы, но несколько человек были здесь, чтобы увидеть меня. Я вошел и сразу же обнял ее, постарался сказать все нужные слова: как все идеально, как прекрасно она выглядит, как я благодарен. Затем я обнаружил Чендлера Кармайкла, прислонившегося к барной стойке, который выглядел как всегда достойно модели с обложки журнала GQ. Чендлер всегда был отполирован, всегда безупречен, но я знал, чем он занимается в свободное время. Я знал, где он бывал.

— Блудный сын возвращается, — сказал он, его яркая улыбка сияла, когда он поднял в воздух бутылку Shiner Bock в знак приветствия.

Я покачал головой, затем махнул рукой бармену, чтобы тот принес и мне пива. — Больше похоже на Аполлона. — В отличие от блудного сына, уходить было не моей идеей.

Чендлер нахмурил брови, отпивая пиво. Бармен передал мне мою бутылку.

— Греческий бог, который был изгнан с Олимпа за то, что разозлил своего отца, — объяснил я, а затем сделал глоток. Ледяная жидкость была просто райской.