Шлак (СИ) - Велесов Олег. Страница 23

Коптер дёрнулся и резко пошёл на багета. Тот подпрыгнул, ударил клешнёй, норовя сбить вертолётик, но оператор ловко ушёл от удара, сделав в воздухе бочку. Долго, наверное, тренировался. Багет развернулся и следил за ним взглядом, пока тот не исчез за деревьями. Потом вся стая перешла дорогу и скрылась во дворах.

Мы подождали несколько минут. Всё это время Коптич вглядывался туда, куда ушли багеты, словно боялся, что они вернутся. Потом вышел из-за киоска и пошёл, стараясь держаться ближе к деревьям.

— Не забывай следить за тенью, — на ходу заговорил он. — Багет не самый сообразительный среди тварей, но память у него фотографическая, как у медведей, и он этим пользуется: посмотрел, отвернулся, снова посмотрел — и увидел разницу. Но только медведь осторожное животное, он, если что не так, предпочитает уйти. А этот наоборот подойдёт и проверит, почему изменилось.

— Извини, не знал, теперь буду следить. А как называют медвежьих тварей?

— Никак не называют. Нет таких, не выживают при трансформации. Ни медведи, ни кошки. На травоядных пыльца вообще не действует. И на птиц не действует. Только на людей и собак, как простатит.

— У мужчин и собак, — поправил я. — У женщин простатита не бывает.

— Может и не бывает, — кивнул Коптич. — Я не знаю, я не врач.

Возле площади Коптич взобрался на крышу троллейбусной остановки. Я присел внизу на лавочку. На боковой стенке была нацарапана жизнь нескольких поколений горожан: Маша плюс Миша — и прочее в том же духе. Когда-то здесь жили люди, ждали троллейбус и думали, что всё будет хорошо, а теперь жду я, когда спустится Коптич и позволит идти дальше.

Дикарь спустился минут через пятнадцать.

— Чисто. Трое зайцев только что проскакали. Смелые, черти, ничего не боятся, идут не оглядываясь. Ушли направо в горку.

— Наверное, там ещё одна точка. Редактор говорил, что их пять.

— Наверное, — согласился Коптич. — Ладно, заканчивай лавочку давить, нам ещё четыре километра топать.

Глава 10

Здание не было административным, скорее, бывший кинотеатр, но на мраморной плитке перед входом в самом деле белой краской было написано неприличное слово. Широкие окна просторного вестибюля, в котором зрители собирались перед началом сеанса, стояли без стёкол. Их либо разбили, либо вынули и увезли в Загон, так что входить можно не обязательно через дверь. Внутри за баррикадой сидел боец из тех, кто прикрывал съёмочную группу у Северного внешнего поста. Он засёк нас ещё на подходе и взял на прицел.

Неприятно подходить к зданию, находясь под прицелом пулемёта. Мурашки с кулак бегают, причём не по коже, а внутри, и горло пересыхает. У Коптича желваки играли седьмую симфонию Шостаковича. Он сказал, останавливаясь перед вестибюлем:

— Эй, служивый, ты бы целился в кого-нибудь другого. Неподалёку стая багетов голодных бродит, не ровен час выскочат, а ты хернёй занимаешься.

— Что в руках?

— Штакетник.

Коптич поднял штакетину над головой.

— Брось! Назовите номера.

— Тридцать седьмой, тридцать девятый, сэр, — прикладывая левую руку к виску, представил нас я.

Боец сообщил номера в рацию, та хрипнула в ответ, и он кивком указал на дверь в глубине:

— Проходите.

Через оконный проём мы забрались в вестибюль.

— Понял? — кивнул на бойца Коптич. — Они ещё и номера сверяют. Промахнёшься с точкой — и будешь куковать на улице.

За дверью стояли ряды деревянных кресел. Ровными уступами они сходили к эстраде, моя версия насчёт кинотеатра оказалась верной. У входа разместились ещё двое бойцов в общевойсковых штурмовых жилетах с калашами. Оба держались грозно, как будто ожидали тварей, а вошли люди. Коптич подмигнул им, но в ответ никаких эмоций. Хоть бы послали куда-нибудь — серьёзные.

На эстраде техники установили пульт и несколько экранов. Шла съёмка погони в прямом эфире. Закамуфлированный доброволец бежал от язычника. Вокруг кружили два коптера; одна камера старалась удержать искажённое страхом лицо добровольца, вторая снимала погоню сверху. Человек за пультом подгонял операторов, требуя дополнительно два коптера. Они были где-то на подлёте, на соседних экранах мелькали дома и верхушки деревьев.

Доброволец сходу перепрыгнул забор и повернул вправо к деревянным сараям. Подпрыгнул, ухватился за край крыши, пальцы соскользнули и он рухнул на спину. Увидел над собой коптер, выругался. По губам я прочитал каждое слово. Съёмочная группа заржала в голос, а режиссёр, указывая на экран, крикнул кому-то:

— Звук отладьте!

Подлетел третий коптер и сосредоточился на язычнике. Тот успел добраться до забора и попытался пройти сквозь него. Старые доски выдержали. Язычник в бешенстве забарабанил по ним лапами, потом побежал вдоль забора, выискивая слабое место. Бежал он на четвереньках, заглядывая в щели и подёргивая задом. Через десяток метров наткнулся на дыру, протиснул голову, надавил плечами. Заскрипели гвозди, язычник рванул ещё раз, одна доска выгнулась, но выдержала.

Подбежал второй язычник. У этого хватило ума перепрыгнуть забор. Он ухватился лапами за край и мощным рывком перекинул тело на другую сторону. Доброволец успел подняться и вскарабкаться на крышу. Сделал он это слишком медленно, вторая тварь успела выбросить язык и полоснуть мужика по икрам. Штанины засочились кровью, несколько капель попали на морду язычнику, и в этот момент включился звук.

От визга не вздрогнули только стены. Визжала тварь. При нападении на поле крапивницы такого не было, я не слышал даже дыхания, а сейчас лопались перепонки. Все, кто был в зале, накрыли ладонями уши. Режиссёр сдвинул регулятор громкости, звук стал тише.

— Это он кровь почуял, — глядя на экран, проговорил Коптич. — Видел, как ему на рожу капнуло?

Мы стояли в проходе возле эстрады. На сиденьях переднего ряда лежали картонные коробки, армейский термос, пластиковые бутыли с водой. Я свинтил с одной крышку и начал пить захлёбываясь и проливая воду на себя. Экранная погоня стала не интересной. Теперь бы съесть чего-нибудь.

Открыл одну коробку — хлеб. Отломил половину буханки, начал жевать. Есть хотелось до такой степени, что пустой хлеб казался вкуснейшей пищей на свете. Кто-то из техников протянул открытую банку рыбных консервов и вилку. Я поблагодарил кивком и толкнул локтем Коптича, приглашая к трапезе.

Доброволец на экране всё ещё был жив. Он вытащил шнурки из ботинок, соорудил подобие жгута и перетянул ноги. Он сопротивлялся, хотя не мог не понимать, что уже умер. Волшебник в голубом вертолёте не прилетит и не снимет его с крыши назло всем язычникам мира. Всё, жизнь кончилась. Он лежал, раскинув руки, и с ненавистью смотрел на коптер, в глаза камеры, в глаза всем нам в этом зале.

Ждать окончания сеанса я не стал. Жаль бедолагу, но ничего не поделаешь, помочь ему я не мог. А завтра или послезавтра меня ждёт точно такая судьба — тварь или пуля охотника. К тому же усталость уничтожила эмоции. Я хорошо поел и начал поглядывать, где прилечь. За эстрадой как будто специально сложили теплоизолирующие коврики и бросили кучу старой одежды. Собирая из них постель, я слышал, как беснуется режиссер, раздосадованный бездействием добровольца. По его мнению, тот должен бежать, не понимая, что с порезанными ногами это невозможно.

Настелив на пол тряпок, я положил сверху коврик. Устраиваясь на постели, услышал разочарованные крики, и голос режиссёра:

— Монтируем, у нас двадцать минут. Давайте две минуты от начала, потом сразу забор, этих тварей и как он спрыгнул.

Уже засыпая, я услышал, как рядом устраивается Коптич.

— Чем закончилось?

— Придурок спрыгнул к тварям.

— Я думал, они сами к нему залезут.

— Язычники не любят высоту. Надо было забежать в подъезд и подняться на пару этажей, это бы их задержало на несколько минут. Успел бы спрятаться или перебраться по крыше на другой дом.

— Не все знакомы с повадками тварей.

— Их же обучали.