Вне правил - Гришем (Гришэм) Джон. Страница 12

Но сейчас он не на шутку задергался, поскольку явно перегнул палку.

Они не сомневались, что сумели ухватить меня за причинное место. Что за глупость! Обвинение в неправомерном контакте, да еще и подстроенном, никак не укрепит их позиции в деле. Налицо явный перегиб, но такое случается нередко. Им оставалось только приговорить Гарди к смерти, но они решили еще и покуражиться, удовольствия ради укусив меня.

– Смахивает на неправомерный контакт, судья, – хмуро произносит Гувер.

– Еще бы! – соглашаюсь я.

– Разберемся с этим позже, – говорит судья. – Жюри ждет.

– Похоже, вы оба оглохли, – не унимаюсь я. – Я же говорю, что не буду участвовать в процессе, пока не состоится слушание. И требую занести это в протокол.

Кауфман переводит взгляд на Гувера, но тот ошарашен не меньше. Они знают, что я достаточно безумен, чтобы объявить забастовку и отказаться от участия в процессе, а тогда признание судебного разбирательства неправильным из-за допущенных нарушений закона становится более чем вероятным. Судья испепеляет меня взглядом и произносит:

– Я обвиняю вас в неуважении к суду.

– Так отправьте меня за решетку, – насмешливо предлагаю я. Судебный секретарь записывает каждое слово. – Посадите меня.

Но он не может так поступить прямо сейчас. Ему надо принять решение, а малейшая ошибка способна поставить под угрозу все дело. Если я отправлюсь в тюрьму, процесс сорвется и спасти его точно не удастся. На каком-то этапе апелляционный суд, скорее всего федерального уровня, будет оценивать действия Кауфмана в данной ситуации и признает их нарушением. У Гарди должен быть адвокат, причем настоящий, а если я окажусь в тюрьме, то процесс не сможет продолжиться. Они преподнесли мне неожиданный подарок.

Через несколько секунд мы немного успокаиваемся. Я подчеркнуто вежливо, чуть ли не ласково говорю:

– Послушайте, судья, вы не можете отказать мне в этом слушании. Иначе сами предоставите весьма веские основания для апелляции.

– Что за слушание? – спрашивает он, сдаваясь.

– Я хочу, чтобы эта женщина, Марлоу Уайлдфэнг, была вызвана для дачи показаний на закрытом заседании. Вы из кожи вон лезете, чтобы дискредитировать меня за оказание давления на присяжных, так давайте доведем дело до конца. У меня есть право себя защищать. Отправьте членов жюри по домам на один день, и устроим разборку.

– Я не собираюсь отсылать членов жюри, – говорит он, падая в кресло и признавая поражение.

– Ладно. Посадите их тогда под замок на весь день. Мне все равно. Эта подруга вам солгала и тем самым вмешалась в процесс в самом его разгаре. Ее мать больше не может быть присяжной. Этого достаточно для признания судебного разбирательства неправильным уже сейчас, и тем более для отмены решения через пять лет. Выбор за вами.

Они слушают, потому что напуганы и прискорбно неопытны. Я уже проходил через аннуляцию судебного процесса. И через отмену судебного решения тоже. У меня богатый опыт ведения дел, когда на карту поставлена жизнь человека и одна ошибка может все изменить. А они новички. Кауфман за семь лет всего дважды рассматривал дела об убийствах, караемых смертной казнью. Гуверу удалось отправить в камеру смертников лишь одного подсудимого, что в этих местах считается для прокурора настоящим позором. Два года назад он так облажался с обвинением в убийстве с отягчающими обстоятельствами, что судья (не Кауфман, другой) был вынужден остановить процесс. Потом с подсудимого были сняты все обвинения. У них в багаже и так ничего не было, а теперь оба к тому же здорово подставились.

– Кто готовил письменное показание под присягой? – спрашиваю я.

В ответ – молчание.

– Послушайте, оно написано явно под диктовку юриста. Ни один обычный человек так не говорит. Это ваша работа, Гувер?

Гувер, стараясь сохранить самообладание, но сейчас явно не в себе, произносит нечто удивительное даже для Кауфмана:

– Судья, мы можем продолжить с Тротсом, пока мистер Радд посидит за решеткой.

Я не могу сдержать смех, а Кауфман дергается, будто от пощечины.

– Давайте, флаг вам в руки, – издевательски говорю я. – Вы завалили дело с самого первого дня, так что валяйте, устройте Гарди отмену решения.

– Нет, – вмешивается судья Кауфман. – Мистер Тротс до сих пор не произнес ни слова, так что пусть сидит болванчиком и дальше. – Хоть эта фраза и не может не развеселить, я пристально смотрю на его честь, а потом перевожу взгляд на секретаря, которая все аккуратно протоколирует.

– Вычеркните это! – раздраженно рявкает на нее судья, опомнившись.

Что за дебил! Судебный процесс часто превращается в настоящий цирк, где все выходит из-под контроля. Попытка от души надо мной поглумиться, казавшаяся вначале сплошным удовольствием, вдруг обернулась серьезной проблемой, во всяком случае для них.

Я не хочу, чтобы Гувер выступал с новыми блестящими идеями, хотя никакой опасности они и не представляют, и, чтобы вывести его из себя, подливаю масла в огонь:

– Из всех своих глупостей на суде сейчас вы превзошли самого себя. Бенни Тротс! Гениально! Вот кто вам нужен на моем месте.

– Так в чем заключается ваша позиция, мистер Радд? – интересуется Кауфман.

– Я не вернусь в зал суда, пока не пройдет слушание по неправомерному контакту с присяжной номер восемь, восхитительной миссис Глинной Ростон. Если вы расцениваете это как неуважение к суду, отправьте меня за решетку. На данном этапе неправильное судебное разбирательство для меня предпочтительнее тройного оргазма.

– Выбирайте выражения, мистер Радд.

Гувер начинает ерзать и заикаться:

– В общем, э-э… судья, полагаю, что к неправомерному контакту и неуважению к суду мы, наверное, могли бы вернуться, скажем, после процесса или типа того. Мне бы хотелось продолжить допрос свидетелей. А все остальное, э-э… не так важно на данном этапе.

– А тогда зачем вы все это затеяли, Гувер? – спрашиваю я. – Чего ради вы, придурки, так возбудились по поводу неправомерного контакта, отлично зная, что эта Уайлдфэнг нагло врет?

– Попрошу воздержаться от подобных слов в мой адрес, – фыркает судья Кауфман.

– Прошу прощения, судья, я не имел в виду вас. Я говорил о сотрудниках прокуратуры, включая и самого окружного прокурора.

– Предлагаю всем успокоиться и сбавить тон, – произносит Кауфман.

– Прошу меня извинить, – говорю я с убийственным сарказмом.

Гувер подходит к окну и смотрит на ряды неказистых строений, тянущихся вдоль центральной улицы Майлоу. Кауфман отворачивается к книжному шкафу за своим столом и разглядывает книги, которые ни разу в жизни не брал в руки. В воздухе висит напряжение. Предстоит принять трудное решение, причем быстро, и если его честь сейчас совершит ошибку, ее последствия будут давать о себе знать долгие годы.

Наконец он поворачивается и говорит:

– Полагаю, нам следует допросить присяжную номер восемь, но не в зале суда. Мы проведем расследование прямо здесь.

Затем происходит то, чего не любят ни стороны процесса, ни присяжные, ни публика. Остаток дня мы проводим в тесном кабинете судьи Кауфмана, препираясь и отчаянно споря о трактовке моего поведения в рамках имевшего место неправомерного контакта с присяжным заседателем. Доставляют и приводят к присяге перепуганную Глинну Ростон. От страха она едва способна соображать и сразу начинает со лжи, утверждая, что не обсуждала процесс дома. На перекрестном допросе я наскакиваю на нее с такой яростью, что удивляю даже Кауфмана и Гувера. Она покидает кабинет в рыданиях. Затем приводят ее чокнутую дочь Марлоу Уайлдфэнг, и она повторяет свой незатейливый рассказ в ходе допроса, который неуклюже проводит Дэн Гувер, так и не сумевший прийти в себя. Когда ее передают мне, я любезно вожу ее по благоухающим аллеям, а потом вспарываю ей горло от уха до уха. Через десять минут она плачет, задыхается и проклинает ту минуту, когда окликнула меня в спорт-комплексе. Что в письменном показании под присягой она лгала, уже ни у кого нет сомнений. Даже судья Кауфман не удерживается от вопроса: