Анатомия страха - Сантлоуфер Джонатан. Страница 1

Джонатан Сантлоуфер

Анатомия страха

Пролог

Он видит это в мельчайших деталях.

Тротуар. На асфальте, распростершись на спине, лежит человек. Из-под его головы и тела струится кровь, впитывается в трещины, но ее слишком много, и под торсом быстро образуется лужа, по форме похожая на амебу.

Он это знает наверняка, потому что много лет спустя прочитал протокол осмотра места преступления и заключение медэксперта. Преступник произвел три выстрела – два в грудь и один в голову. Причем последний выстрел сделан позднее, когда человек уже лежал на асфальте, истекая кровью, но был еще жив. Медэксперт отметил, что сердце человека в тот момент работало и, судя по ожогам на виске, последний выстрел был сделан в упор.

Вот такая картина возникает в его воображении. Часто в момент пробуждения и перед сном, долго не давая уснуть.

Этот кошмар преследует его почти двадцать лет. Со временем он научился управляться с ним, так что это ему почти не мешает, как, например, безногому протез. Научился с этим одеваться, есть, беседовать с людьми, заниматься любовью и даже смеяться. Случаются моменты, когда он об этом забывает, но их немного. Потому что человек, лежащий на асфальте, его отец и виноват в его гибели он. Такое забыть не просто.

1

Полицейский детектив усадила девушку на стул.

– Это Лори Маграт.

Я внимательно ее оглядел и отвернулся, по привычке запоминая внешность – форму лица (овальное), цвет волос (темная блондинка), тот факт, что она молодая (не старше двадцати лет), а также что левый глаз у нее распух и прикрыт, на скуле синяк размером с серебряный доллар и нижняя пухлая губа рассечена, наложен шов, – затем откашлялся, чтобы привлечь внимание, и с улыбкой произнес:

– Привет. Лори. Меня зовут Натан Родригес. Надеюсь, ты мне поможешь.

– Конечно, поможет, – вмешалась детектив. Крашеные рыжие волосы зачесаны назад, шершавая кожа на худом лице покрыта толстым слоем компакт-пудры, на пришпиленной к блузке карточке значится: «Шмид».

Лори украдкой оглядела меня своим неповрежденным газом, видимо, тоже оценивая мою внешность. Черные глаза, черные волосы, длинный, с горбинкой, нос. Нос у меня от мамы, Джудит Эпштейн, родом из Форест-Хиллс, штат Нью-Йорк, а глаза, волосы и осанка от отца, Хуана Родригеса, сотрудника отдела по борьбе с наркотиками полицейского управления Нью-Йорка, уроженца Сан-Хуана Пуэрто-Рико.

– Лори уверена, что нападавший был латинос. – Шмид смущенно отвела взгляд, сообразив, что сказала что-то не то. Но я к подобному привык.

Как давно орудует этот подонок? Я вспомнил, что записано в полицейском протоколе: затаскивал женщин в переулок, угрожая ножом, насиловал, избивал, но даты из головы вылетели. Я их плохо запоминаю, не то что визуальные образы. Но девушка побывала в переделке недавно. День или два назад. Ссадины свежие.

– Лори, если не возражаешь, я попрошу детектива Шмид оставить нас на несколько минут одних.

Мы прежде не работали вместе, и детектив не знала, что меня следует оставлять с потерпевшими наедине. Девушка напрягла плечи, но кивнула. Я подождал, пока за детективом закроется дверь, и улыбнулся Лори.

– Ты где-то учишься?

Она немного помедлила с ответом.

– На косметичку. Ну, на курсах, где готовят косметологов и массажистов.

– Волосы или макияж?

– И то и другое. – Лори глубоко вздохнула. – Но мне больше нравится заниматься макияжем.

– Да, макияж, наверное, интереснее.

Я подумал, что это может быть полезным. Девушка привыкла оценивать лица. Мы поговорили еще. О том, какой она предпочитает использовать тип косметики, сколько продлится обучение, о ее планах. Мне было важно разговорить ее. Вскоре она, кажется, немного расслабилась, ее лицевые мышцы создавали последовательную серию микровыражений – подозрение, страх, уныние, – читать которые меня научил замечательный ученый-психолог Пол Экман, создатель «Системы кодировки лицевых движений».

Семь лет назад я прослушал курс его лекций в Квантико и с тех пор серьезно увлекся этой теорией. Экман доказал, что с помощью сорока трех «единиц движения» мышц лицо может приобрести свыше десяти тысяч различных выражений. Все эти выражения изучить и идентифицировать невозможно, но надежды я не оставлял.

– Так что, ты считаешь, тот человек был латиноамериканец? – спросил я.

– Да. Кожа у него была смуглая и…

– Как у меня?

Лори быстро подняла голову и опустила.

– Нет. У него много темнее.

К подобного рода комплиментам я тоже давно привык. Уж не помню сколько раз темнокожий латинос, услышав мою фамилию, с удивлением, смешанным с небольшой завистью, говорил, что я вполне могу сойти за белого. Меня эта придурь почему-то всегда задевала. Хотя что особенного втом, что я, наполовину еврей, мог сойти за белого?

– Закрой глаза, – предложил я. – Иногда это помогает. Легче извлечь из памяти зрительный образ.

– Не могу. Когда я так делаю… то все вижу.

– Понимаешь, Лори, это замечательно. Потому что, если ты его видишь, значит, можешь описать. – Я погладил двухдневную щетину на своих щеках и откинулся на спинку стула. – Просто закрой глаза и посиди так минуту-другую.

Лори кивнула. Плотно закрыла подбитый глаз, другой поблескивал пару секунд, но в конце концов тоже закрылся. Через пару мгновений она негромко охнула.

– Ты его видишь? – спросил я, зная, что это так. – Не отпускай. Это трудно, но постарайся. Главное, не переставай о нем думать.

Бумага наготове. Высококлассная, для рисования, фирмы «Арчес хот пресс», на которой можно сколько угодно стирать без всякого вреда и которую можно бесконечно долго хранить. Меня тешит мысль, что на хорошей бумаге рисунки получаются лучше. В одной руке я сжимал карандаш, тоже высококлассный, фирмы «Эбони», а в другой – серый шарик пластифицированного ластика.

– Итак, давай начнем с того, что проще. С формы лица. Попытайся представить его в виде какой-нибудь геометрической фигуры – круг, квадрат…

– Овал, – проговорила она, зажмуриваясь. – Подбородок заостренный.

– Фантастика! – восхитился я, двигая карандашом по бумаге, мысленно автоматически повторяя латинские названия: мандибуля, максилля, ос лакримале. [2] Анатомию я знаю не хуже любого медэксперта.

Начало у меня всегда одинаковое, что-то вроде шаблона. Где-то там внутри затаился образ, в этом нет сомнений. Свой набросок, шаблон, я представляю так же, как Микеланджело представлял кусок мрамора – что там внутри находится скульптура, нужно только обтесать его. Вот и я придерживаюсь той же концепции. Таких рисовальщиков сейчас остались считанные единицы. Нынче все работают на компьютерах. Я тоже пробовал все программы, в том числе и самую последнюю, «FACES», и убедился – это не для меня. Перемещая по экрану монитора отдельные элементы лица, она не учитывает чего-то важного. Может, душу, не знаю. Во всяком случае, я продолжаю черкать карандашом по бумаге, и у меня получается.

Что ни говори, а в Квантико готовят серьезно. Все, что я там изучал – психологию, теорию Экмана, а также специальные курсы прикладного рисования при расследовании уголовных преступлений, – мне потом очень пригодилось.

Лори продолжала сидеть зажмурившись. Я начал издалека, понимая, что прямые вопросы сейчас лучше не задавать: