Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям. Страница 109

Если британцы продолжали терять суда в таком же темпе, как в феврале, когда потери составили почти 320 тысяч тонн, то два года были бы слишком большим сроком. Однако в марте положение еще больше ухудшилось. В первую неделю потери составили порядка 150 тысяч тонн, более чем вдвое превысив средние потери за любые три недели войны, и при таких темпах легко достигли 400 тысяч тонн за месяц. Импортные возможности Великобритании – валовая вместимость ее флота, доков и складов – упали с 43 миллионов тонн (1939 год) до 29 миллионов тонн, уровень 1917 года. Атлантический океан, предсказал в начале года Черчилль, станет основным полем сражения в 1941 году. Он назвал это тяжелое испытание битвой за Атлантику с той же целью, с какой назвал летом прошлого года приближающееся сражение Битвой за Британию, чтобы сосредоточить внимание правительства и народа на самой непосредственной угрозе их существованию. Но в 1940 году Королевские военно-воздушные силы могли поднять в небо достаточное количество «Спитфайров» и «Харрикейнов» для борьбы с люфтваффе, а в марте 1941 года у королевского флота не было ни кораблей, ни оружия, ни новейших радаров, необходимых для того, чтобы противостоять подводным лодкам Денница. Как и бомбардировщикам «Фокке-Вульф-200», которые Редер позаимствовал у Геринга, когда тот был в отпуске; вернувшись из отпуска, Геринг потребовал их обратно. Британские потери в кораблях из-за немецких самолетов начали сокращаться, и это продолжалось в течение весны и осени. Вспомнив о своих бомбардировщиках, Геринг совершил грубую стратегическую ошибку. Но в марте германский военно-морской флот и люфтваффе подвергали атакам морские пути в Великобританию [795].

Продолжающиеся успешные действия немцев против британских судов и предполагаемое увеличение потерь, написал Черчилль в воспоминаниях, «единственное, что действительно пугало меня во время войны». К тому времени немецкие подводные лодки и бомбардировщики потопили 15 процентов от тоннажа довоенного торгового флота Великобритании, составлявшего 18 миллионов тонн. С выборов в Америке был потоплен миллион тонн. Норвегия добавила тысячу судов и почти 3 миллиона тонн к союзническому торговому флоту, но норвежский флот нес такие же потери, как британский. Если половина оставшихся британских судов была бы потоплена, то Великобританию ждал голод. Жизнь зависела от конвоев, перевозивших зерно. Через несколько месяцев сокращение вдвое импорта зерна привело бы, согласно теории Мальтуса [796], к сокращению вдвое численности населения Великобритании.

Это было проще простого. В течение первых семи месяцев 1941 года Черчилль просил Рузвельта расширить американскую зону патрулирования в Атлантике, вооружить американские торговые суда (в нарушение закона о государственном нейтралитете 1939 года) и проводить демонстрацию силы вблизи Азорских островов (где безнаказанно дозаправлялись и перевооружались немецкие подводные лодки). По мнению Черчилля, ленд-лиз должен был способствовать вступлению Америки в войну [797].

Рузвельт хотя и был готов помочь, но не был готов воевать. Сдерживаемый противоречивым общественным мнением, он шел по избранному пути той же причиняющей муки походкой, которую демонстрировал, опуская себя в целебные источники в Уорм-Спринг, штат Джорджия. Там он делал осторожные, причинявшие боль шаги, боясь оступиться и упасть. Он делал героические успехи в целебных источниках Джорджии и в военной политике, но, с точки зрения Черчилля, Рузвельт слишком медленно двигался в направлении Гитлера.

Рузвельт направил в Лондон Аверелла Гарримана в качестве посла по особым поручениям с большими полномочиями, с целью выработать все меры, которые Америка могла бы предпринять, кроме войны, чтобы не дать погибнуть Британским островам. Гарриман отчитывался непосредственно перед Рузвельтом и Гопкинсом, минуя Государственного секретаря Корделла Халла (к растущему недовольству Халла). Кроме того, Гарриман совещался непосредственно с Черчиллем, в обход министерства иностранных дел. Строго говоря, ленд-лиз имел отношение не к иностранным делам, а к национальной безопасности США и, для Великобритании, к проблеме национального выживания. Выбор Рузвельта был блестящим. Гарриман представлял класс капиталистов, а не идеологический класс Демократической партии. Он окончил школу в Гротоне и Йельский университет. Гарриман был бизнесменом и политиком. Промышленные магнаты прислушивались к мнению Гарримана. В ноябре ему исполнялось 50 лет, и он никогда не испытывал недостатка в том, в чем всегда испытывал недостаток Черчилль: в деньгах, и не просто в деньгах, а в капитале. Он одевался соответственно ситуации. Если Энтони Иден был самым безупречно одетым англичанином, то Гарриман всегда носил элегантные, темные, сшитые на заказ костюмы, которые выгодно подчеркивали его высокую, статную фигуру. Он, конечно, понравился Памеле Черчилль, и у них завязался роман [798].

Молодой Аверелл расширил железнодорожную империю отца, Э.Г. Гарримана, и, основав финансовую группу, занялся финансированием различных отраслей экономики, в том числе нефтедобывающей и судостроительной. Он был председателем Совета директоров Union Pacific Railroad (американская компания, владеющая самой большой сетью железных дорог в США) и владельцем банковской фирмы W.A. Harriman & Co, которая после слияния с Brown Brothers стала называться Brown Brothers Harriman. Прескотт Буш, выпускник Йельского университета, зять Джорджа Герберта Уокера, президента W.A. Harriman & Co, до ее слияния с Brown Brothers Harriman, стал младшим партнером Гарримана. Вместе, Гарриман с Бушем, понесли незначительные потери в тот год, когда американское правительство арестовало немецкие счета. Но для Гарримана эти потери, как и Великая депрессия, были всего лишь выбоинами на пути к богатству. У него были две дочери от первого брака. Одна из них, Кэтлин, быстро подружилась с Памелой Черчилль, и вскоре они сняли на двоих квартиру в Лондоне, когда Рэндольф был в Каире. Первый брак Гарримана закончился разводом. Второй раз он женился на Мари Нортон Уитни, бывшей жене Корнелиуса Вандербильта Уитни, сына Гертруды Вандербильт Уитни, основавшей Музей американского искусства Уитни в Нью-Йорке. Таким образом, его положение было столь же основательным и надежным, как умершего кузена Черчилля, Джона Санни Спенсера Черчилля, 9-го герцога Мальборо, первого мужа Консуэло Вандербильт, которая теперь жила главным образом в Палм-Бич; ее дом во Франции конфисковали нацисты. Сын Санни, Берт, восстановил Бленхейм. Таким образом, Гарриман и Черчилль были членами одной большой счастливой англо-американской семьи, с той лишь разницей, что одна сторона была богатой и жила в мире, а другая была близка к банкротству и подвергалась бомбежкам [799].

Гарриман взялся за работу с Бивербруком, чтобы Черчилль гарантированно получил то, что ему требовалось. Поскольку Бивербрук большинство выходных дней проводил с Черчиллем, Гарриман тоже стал по выходным постоянным гостем в Дитчли и Чекерсе, так было проще улаживать дела и с Бивербруком, и с Гопкинсом, вернувшимся в Вашингтон. Гарриман и Гопкинс были хорошими друзьями на протяжении почти восьми лет; они познакомились в поезде, когда ехали в Вашингтон в самом начале осуществления рузвельтовского Нового курса. Странные отношения – безукоризненно одетый магнат и потрепанный социальный работник – и весьма удачные для Черчилля [800].

Черчилль убедил Гарримана, как в свое время Гопкинса, в неизбежности вторжения. Во время второго визита Гарримана в Чекерс Черчилль дал мрачную оценку ситуации. Времена призывают к «сдерживающим действиям», сказал он, а не к «новым мощным ударам». Гарриман ответил, что самый мощный и необходимый удар примет форму объявления войны Соединенными Штатами, которое он полностью поддерживает. Именно это и хотел услышать Черчилль [801].