Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям. Страница 70

Когда после приказа Черчилля прекратить стучать рабочие возобновили прерванную работу по установке защитных барьеров на Уайтхолле, премьер-министр чуть не лишился чувств. Его буйное поведение, написал Колвилл, можно объяснить катастрофами в Норвегии и Дюнкерке, потерями кораблей в Атлантике, угрозой вторжения. Но иногда, когда его сотрудники, особенно после получения неутешительной информации разведслужб, ожидали гневную вспышку, Черчилль удивлял их своим спокойствием. Исмей вспоминал августовское совещание, на котором обсуждалась роль флота метрополии в случае вторжения. Главнокомандующий флотом метрополии, адмирал Чарльз Форбс, сказал, что в случае вторжения его самые большие корабли не будут действовать к югу от Уэльса. Англия находилась в критическом положении, и ожидалось, что предложение спасти флот, проиграв войну, конечно, вызовет возмущение Черчилля. Исмей, слегка озадаченный заявлением Форбса, ожидал неизбежного взрыва. Его не последовало. Черчилль молча выслушал адмирала. Затем, глядя поверх очков со снисходительной улыбкой, он заявил, что никогда не замечал, чтобы Королевский флот обговаривал что-то заранее, потому что знает, что флот, когда начнутся боевые действия, не испытает ни секунды сомнений и предпримет все возможные усилия, если этого потребует ситуация, а она, конечно, потребует, если немцы переправятся через Канал [517].

Если от советов камердинеров и телохранителей можно было отмахнуться, не вдаваясь в объяснения, то советы высших должностных лиц требовалось по крайней мере обсуждать, проявляя здравомыслие, хотя конечный результат обычно был одним и тем же: Черчилль добивался своего. Октябрьский разговор с генералом Аланом Бруком свернул на тему о местопребывании генерала Перси Клегхорна Стенли Хобарта, танкового гения, ведущего себя непредсказуемо, чьи услуги были невостребованы. Хобо, как называли Хобарта танкисты, вышел в отставку и служил капралом в Родной гвардии. Брук считал, вспоминал Колвилл, что Хобарт слишком сумасбродный, чтобы призывать его из запаса, но Черчилль, цитируя генерала Вольфа, размахивавшего мечом, стоя на стуле перед премьер-министром Питом, заявил: «Вы не можете ожидать, что гений будет следовать общепринятым правилам поведения». Спустя несколько дней Черчилль встретился с Хобартом, который произвел на него хорошее впечатление. Черчилль потребовал, чтобы генерал Дилл, начальник имперского Генерального штаба, предоставил Хобарту командование танковой дивизией на этой неделе, если не в тот же день. «Запомните, – сказал Черчилль Диллу, – не только хорошие мальчики помогают выигрывать войны, но также подхалимы и подлецы». Дилл подчинился приказу, но возразил, что Хобарт «нетерпелив, вспыльчив, импульсивен, нетерпим и склонен принимать желаемое за действительное». Характеристика устроила Черчилля. Хобарт получил дивизию, фактически две. Спустя три года «игрушки» Хобарта – огнеметные танки «крокодилы» и танки-заградители, очищавшие дорогу от мин, – одними из первых бронемашин высадятся на побережье Нормандии. К тому времени Хобарт был уже посвящен в рыцари за услуги, оказанные короне [518].

В конце октября, пишет Колвилл, когда вторжение уже не казалось неминуемым, Черчилль частично изменил свое поведение. После вспышек, которые еще частенько случались, следовали не явные извинения, а щедрая оценка положительных качеств, таким образом потерпевшая сторона уходила, не утратив достоинства. Самые свирепые эпитеты он оставлял для врага. «Я не испытывал ненависти к немцам во время последней войны, – сказал он Исмею, – но теперь я ненавижу их, как… уховертку». Во время завтрака в Чекерсе он сказал, что «живой гунн – война в перспективе». Парашютные мины, отметил Колвилл, подвигли его на такое высказывание: «Становится все меньше и меньше доброжелательности к немцам». Однако его ненависть к немцам в целом несколько смягчалась, когда речь шла об отдельном солдате, моряке или летчике. Когда сэр Хью Даудинг выступил за стрельбу по немецким летчикам, прыгающим с парашютом, Черчилль не согласился, сказав, что летчики, прыгающие с парашютом, «как матросы, тонущие в море» [519].

Его было легко довести до слез. Черчилль мог заплакать при виде старого лондонца, бродящего среди дымящихся развалин своего дома; во время просмотра фильмов; из-за успехов – и неуспехов – его детей; во время крещения, когда пел хор. Хороший политик может использовать подобную чувствительность для дела, а он был опытным политиком. Ни один лидер на мировой сцене в то время не отваживался так часто вытирать слезы. А Черчилль мог. Простые горожане и пэры рассматривали проявление эмоций как доказательство глубины силы характера Черчилля, а не его слабости. Его правительство, единое и решительное, изменило прошлую политику. Каждое его слово, каждая слеза, каждый сердитый взгляд в ту страшную осень воспринимались как искренность Черчилля, для которого не существовало иной политики, кроме политики выживания.

В октябре Черчилль согласился возглавить Консервативную партию. Чемберлен, у которого обнаружили рак, в начале октября ушел из правительства, оставив тори без лидера. Черчиллю предложили занять пост лидера партии. Он согласился занять этот пост, как ни отговаривала его Клементина, правильно предсказавшая, что муж лишится большинства избирателей, которые видят в нем «выразителя мнения страны, вне зависимости от партийной принадлежности». Но если не он, то кто? Такого человека не было. Лидером мог быть или Черчилль, или какая-то столь незначительная личность, которая оставалась бы в тени Черчилля, потому что он уже был лидером – партии, Великобритании, империи. К тому же в свое время его отец, лорд Рэндольф, стремился занять этот пост, но потерпел неудачу. Черчилль, возможно, дав согласие занять этот пост, думал скорее об отце, чем о политических последствиях. Учитывая его сложные отношения с тори на протяжении многих лет, у него появлялась возможность взять верх над бывшими противниками. Всего год назад, в письме Клементины, он критиковал этих «грязных тори, которым хотелось бы изгнать меня из партии», потому что он имел смелость выступить против миротворцев [520].

Мэри написала, что у отца с матерью были споры по этому вопросу. В конечном счете он занял пост. Колвилл не придавал особого значения решению Черчилля стать лидером тори. Он написал в дневнике: «Премьер-министр пошел на собрание Консервативной партии, чтобы принять руководство партией». Черчилль, занимая чисто политический пост, попытался в приветственном слове не касаться политики, умный ход, обреченный на неудачу, поскольку рядом не было посторонних, которые могли бы оценить тонкости ораторского искусства. Он возглавил партию, объяснил Черчилль своим товарищам по партии, чтобы сохранить «величие Великобритании, империи и определенную историей нашу островную жизнь… Консервативная партия не позволит никакой другой партии одержать над ней верх в том, что касается жертвы партийных интересов и партийных чувств». Это был его единственный политический просчет, допущенный в ту осень, который спустя почти пять лет привел к роковым последствиям [521].

Северное море и Ла-Манш были верными союзниками Англии. Летние туманы и легкие бризы уступили место «экваториальным штормам» и в том случае, если они будут частыми и достаточно сильными, заставят немцев, как считал Черчилль, отложить вторжение, оставив десантные баржи во французских портах. Старик был того же мнения, что британские моряки, которые на протяжении веков считали, что штормовая сезонная погода связана с периодом равноденствия. К счастью для Черчилля, древние мифы не ошибались в отношении погоды на Ла-Манше. Но ночное небо не давало надежды на передышку. К концу октября несколько снизились потери гражданского населения во время ночных налетов и значительно уменьшилось количество неразорвавшихся бомб. Черчилль спросил Исмея, связано ли это с тем, что «противник перестал их сбрасывать, или с улучшением нашего способа обезвреживания и уничтожения бомб». И с тем и с другим, последовал ответ. Немецкие бомбардировщики появлялись каждую ночь, но уменьшилось количество налетов. Люфтваффе сами выдохлись. Черчилль, имея в виду Гитлера и его воздушное наступление, заявил, что «человеческие силы не беспредельны» [522].