Снежный ком - Чехов Анатолий Викторович. Страница 34

— Правильно! — одобрил его артист. — Долг, конечно, прежде всего! Ну а мы в виде исключения…

— Ну разве что в виде исключения… — согласился дядя Коля, потому что артист уже налил в рюмки ему и себе. — Будем здоровы!..

— На здоровье, дорогой Николай Иванович!.. А что, фамилия у тебя и правда Король?..

— А то какая же?.. Пятьдесят пять годов, и все Король…

— А я-то думал… Ми!.. Ми!… А-а-а-а-а-а-а!.. — Смотри-ка, пошло́…

Прикрыв глаза, артист неожиданно тоненько запел:

— Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?..

— Эх-хе, — неожиданно погоревал и дядя Коля. — Туда же, наверное, куда и мои, золотые денечки!..

— Закусывайте… Ну так когда начнем и что тут будем делать? — спросил артист.

Дядя Коля присел на табуретку и, задрав голову, снова внимательно осмотрел стены и потолок.

— Раз уж ты такой хороший человек, — сказал он, — прошпаклюю я твою крышу да прогрунтую олифой под водно-эмульсионные белила!..

Оставаясь в передней у двери, я видел, как дядя Коля достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо кусок обоев, смочил его водой и наклеил на стену. На стене появился букет цветов, прилепленный корнями вверх. Не успел никто и слова сказать, как Генка схватил клетку и бросился с нею к входной двери.

— Дядя Коля! Дядя Коля! — завопил я. — Генка Жако уносит!.. — Сначала я ужасно испугался, но потом увидел, что Генка никак не может открыть замок. Оскалив свои редкие зубы, как крыса, которой прищемили хвост, Генка прошипел со злостью:

— Что?.. Тоже маленький рычажок справа?.. Поразвелось хитрецов, жить стало невозможно!..

— Какой там! — артист махнул рукой. — Просто у замка такой характер: захочет, откроется, не захочет, хоть ты ему черта дай! Сам иной раз по два часа бьюсь, чтоб выйти… Прошу, Николай Иванович… На дорожку, посошок!..

— Будем здоровы! — охотно поддержал его дядя Коля. — Гена! — строго приказал он. — Сейчас же поставь клетку на место!.. — Обращаясь к артисту, прямо-таки душу перед ним распахнул: — Ну спасибо, дорогой ты мой человек! Уважил!.. Так что в понедельник мы к тебе с олифой и шпателем придем… Сделаем по высшему разряду люкс! Не сомневайся!.. Гена!.. Слава!… За мной!.. — Дядя Коля, не выпуская клетку из рук, направился к двери и запел: — Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?..

Артист обнял его рукой за плечи и тоненько подпевал.

Замок вдруг ни с того ни с сего щелкнул, как из пушки выстрелил, и дверь сама перед ними открылась.

— О! — сказал дядя Коля. — Видал?.. Дверь и то понимает! Хорошего человека издаля́ чует!..

Распрощавшись с артистом, мы все трое и четвертый Жако в клетке остановились на тротуаре.

— А теперь, Слава, мы тебя не видели, а ты нас. Провожать тебя не буду, но отсюда дуй прямо в свою школу, а оттуда домой!..

— А вы? — невольно вырвалось у меня.

— А мы с Геной и твоим Жако пойдем воевать дальше!.. Верно, Гена?

— Не ходили бы, дядя Коля, — робко попросил я. — Лучше бы все вместе домой…

— Пойдем!.. — заупрямился дядя Коля. — Потому как того, кто вашего попугая ругаться научил, обязаны найти! Гена! Веди ко второму! А ты, Слава, домой!..

Знал бы дядя Коля в ту минуту, насколько я был прав, не пошел бы «воевать»… Но тогда и я не мог предположить, какая еще история может приключиться с Николаем Ивановичем из-за нашего попугая. Проводив их взглядом, я, очень встревоженный, сел в троллейбус и поехал в школу.

В школе я проторчал около часа: пока там с ребятами поговорили, пока книжки получил… Когда вернулся домой, дядя Коля был уже у нас — вернулся из своего второго похода. Но какой у него был вид. Честно говоря, я его не сразу узнал…

Нос у дяди Коли распух и свисал лиловой сливой, вокруг левого глаза зловеще чернел огромный «фонарь». Сам дядя Коля, багровый, как после бега на дальнюю дистанцию, смачивал из пузырька с желтой пробкой две небольшие марлицы и прикладывал их к носу и к «фонарю». Я знал, что в этом пузырьке у нас хранилась свинцовая примочка, в основном для меня. А вот, поди ж ты, теперь она пригодилась дяде Коле.

Папа налил из графина полный стакан квасу, поставил его перед пострадавшим, и дядя Коля, жалостливо подмигивая подбитым глазом, залпом его выпил.

— Ах, Генка, ах, стервец!.. Ах, шельма!.. — приговаривал он каким-то даже не своим, хриплым голосом. — И черт меня догадал связаться с вашим попугаем.

Я сидел за дверью ни жив ни мертв. Если уж с дядей Колей такое случилось, что же там с моим бедным Жако?

Донесся голос папы:

— Но к первому-то владельцу он тебя правильно привел?

— Опять же нет, — хрипло ответил дядя Коля. — Только и похожего, что артист и бенефис у него точно был… Чистое совпадение… Про бенефис Генка в афише вычитал, адрес прямо при мне в справочном возле метро узнал: «За сигаретами, мол, сбегаю». Я еще подумал, что это он с сигаретами так долго копается? Не смылся бы…

— А почему же вас тогда этот артист принял, если попугай не его? — (По голосу папы я понял, как он встревожен.)

— Артист этот — очень хороший человек, — ответил дядя Коля. — Наверняка депутат: привык людей слушать. Раз пришли к нему, значит, есть дело. Я уж потом допер, что Генка меня к этому артисту «от лампочки» притащил. А сам все выбирал момент схватить у меня клетку с попугаем и смыться… Да и когда говорить с тем артистом начали, вроде бы тот все признал. «Бенефис, говорит, был, гости были, разговоры разные вели, подарки дарили, только, говорит, этого попугая не припомню…» А я ему эдак под ребро: «А чего ж его вспоминать, когда попугай ваш и про бенефис очень даже научен…»

Дядя Коля снова смочил марлицу свинцовой примочкой и приложил ее к подбитому глазу.

— Провожал меня этот артист, все по спине хлопал, хохотал… Признался, что за сумасшедших нас принял. Так и думал, говорит, что уж не с Канатчиковой ли дачи ко мне два шизика забрели… Очень я от этого обхождения да от рюмочки размяк, потому и в следующий дом за Генкой безо всякого понятия и разбору пошел…

— Так что ж он тебя в первые попавшиеся квартиры водил? — снова услышал я голос папы.

— Если бы в первые попавшие… То б еще полбеды. А то ведь нюхом учуял, где народу туча, туда и повел… По музыке, что ли, догадался?.. Скорей всего по машинам с пузырями и куклой на радиаторе. В общем, завел он меня тут же неподалеку от квартиры артиста на агромаднейшую свадьбу…

…Поднялись мы на второй этаж, Генка остановился перед самой красивой дверью и говорит: «Здесь!» Я соображаю: «Ежели, в случае чего, не по адресу, сразу же извинимся и уйдем…» Только я так подумал, дверь открывается и, мама родная!.. Огромная квартира, вся столами заставленная от прихожей и до самой дальней залы. А на столах-то все в хрусталях и бутылках… На самом главном месте — жених с невестой… Невеста такая чернявенькая и в фате, а жених, значит, при усиках и с белой астрой на груди. И все мужики, какие там были, тоже с усиками… …Ну хоть рюмочка меня разобрала, а сообразил: «Стоп, говорю себе, Николай Иванович, задний ход». Только хотел на попятную, хозяин выходит, здоровенный как медведь! Тоже при усах, только с проседью. И говорит: «Каждый, кто вошел сегодня в эту дверь, — мой дорогой гость! Выпьешь кавказский рог за здоровье жениха и невесты — другом будешь! Не выпьешь — смертельным врагом!..» «Ну, думаю, только таких врагов мне и не хватало». А мне уж и рог несут, весь в серебряных виртуозах, граммов на восемьсот. «Ой, думаю, мама, вырваться бы отсюда подобру-поздорову…» Вот тут-то Генка и отлил пулю! Все точно рассчитал, мерзавец!.. Сорвал платок с клетки и попугая над головой выставил. Это он, чтоб панику пустить: пока меня бить будут, с клеткой удрать…

Поначалу все в ладоши захлопали, обрадовались, думали, что это по плану свадьбы молодым попугая в подарок на счастье принесли. Я у Генки платок отнимаю, а Жако и жениху, и невесте, и всем гостям выдает и про бенефис, и про этот самый гидрит. Я к двери… А хозяин сгреб меня, ровно в ковш экскаватора затолкал, зубы щерит и спрашивает: «Я тебя как друга пригласил, а ты почему безобразничаешь?..» Тут кто-то из молодых-горячих как подсветит мне! В глазах полыхнуло! А потом — еще!.. Как я вырвался оттуда, сам не знаю. Гости целой ротой за мной! Оглянулся, мама родная! — все с усиками!.. Жених вскочил на стол, клятву дает: «До тех пор не женюсь, пока этого старого хулигана не поймаем!..» Вниз я как на ракете слетел. Генка впереди меня чешет, под ногами путается, все норовит клетку с попугаем выхватить. «Давайте, говорит, дядя Коля, я понесу, а то вас догонят». «Дудки», думаю, а сам бегу так, что душа с телом расстается. Только и спасся — троллейбус с открытой дверью от остановки отходил. Дверь у него заело. Вскочил я в этот троллейбус, оглянулся: вся свадьба за мной! Кто на своих ногах догоняет, кто проходящие машины ловит… Генка в троллейбус не полез, вслед кричит: «Все равно попугай мой будет! Его еще никто у себя не оставлял!» А Жако ваш и в троллейбусе пассажирам выдает и про гидрит и про бенефис. Пассажиры возмущаются, особенно женщины. Одну остановку я еще кое-как продержался, а на второй меня и выперли. Если б не это, те, что со свадьбы, ни в жисть не узнали бы, где я живу.