Снежный ком - Чехов Анатолий Викторович. Страница 71

— Видишь ли, Ляля, внешняя красота у человека всегда за счет его внутренней красоты. Красивые люди, как правило, глупы, потому что только на свою внешность и надеются, а красота у человека далеко не главное…

— А что же, по-твоему, главное? — спрашивает Лялька, а сама, сцепив зубы, слова как сквозь сито цедит.

— Так я ж и говорю: душа, — повторяю ей вразумительно. — Посмотришь, на вид вроде неприметная девчонка, а душа у нее самая прекрасная. И в людях разбирается лучше других…

Я видел, что Ляльке ужасно хочется отпаять такое, чтоб от меня только дым пошел. Но на этот раз, может быть впервые в жизни, ничего сверхатомного она не придумала, только бросила с угрозой:

— Ладно, живи как знаешь. Смотри, не ошибись…

Я испугался: а вдруг перегнул палку и теперь Лялька насовсем уходит? Догнал ее и ляпнул сдуру:

— Если ты что насчет Люси подумала, так это из-за тебя.

У-у! Что тут поднялось! Лучше бы рта не раскрывал. Все так хорошо уже налаживалось, по крайней мере сдвинулось с места, а тут… В общем, если я до этого еще как-то цеплялся за отвесные склоны и едва выглядывал из-за сыпучих карнизов, чтобы увидеть свое ненаглядное солнышко Лялю, то после признания насчет Люси рухнул безвозвратно на самое дно бездонной пропасти и там погиб в страшной пучине.

От слов моих Лялька дернулась, как будто ее вдоль спины протянули кнутом.

— Н…ну, знаешь! — только и сказала она и рассмеялась точь-в-точь, как смеялся Мефистофель в опере «Фауст»: «Ха! Ха! Ха! Ха! Ха!» И словно пригвоздила меня к позорному столбу: — Не тебе надо мной опыты проводить!

Сказала и словно сквозь землю провалилась, а на том месте, где только что была, казалось, взвихрился синеватый дымок и запахло серой.

Как же я ругал себя и дураком, и болтуном, и простофилей. Когда ей насчет красивой души ввернул, вот тут бы и остановиться, нет же, черт меня дернул сказать: все, мол, из-за тебя.

Но сейчас мне было даже не до Ляльки: томительная тревога все больше охватывала меня: Люся передала мне извещение, в котором и обратный адрес, и фамилия, и имя — все совпадало, как будто перевод от мамы, а почерк — не ее… В чем дело? Случилось что? Тогда кто посылал деньги?

Люся почувствовала мою тревогу и тут же в меня вцепилась:

— Боренька, что с тобой? Тебе нездоровится?

— Здоровится, — сказал я, лишь бы не обижать ее.

Неожиданно выручил меня Клавдий Федорович, который как будто нарочно меня поджидал. А Люся, сама того не подозревая, помогла ему.

Медпункт помещался в старом доме, где и почта, и отделение милиции. Его не переводили в больницу, потому что здесь от нашей стройки было совсем близко. Клавдий Федорович стоял у входа в свой кабинет и, когда Люся сообщила ему, что мне нехорошо, тут же скомандовал:

— А ну, давай заходи, посмотрим, что у тебя.

— А я тут подожду, — попросила Люся.

— Подожди, дочка, подожди… Сейчас выясним, что у него.

Но едва я вошел в медпункт, сразу понял, что не зря стоял у входа старый фельдшер. В медпункте оказался незнакомый человек, плотный, круглоголовый, на вид моложавый, хоть у него и поблескивала в волосах седина. За ширмой, где Клавдий Федорович обычно прощупывал больным животы, сидел капитан милиции Дмитрий Николаевич Куликов. Сейчас он был без фуражки и без берета: странно было видеть его белый лоб, который резко отличался от загорелого лица. Все трое как-то подозрительно уставились на меня.

— Да ты и вправду что-то не в себе? — сказал Клавдий Федорович.

— Вот, — я протянул извещение, — перевод вроде от матери, а почерк не ее.

Круглоголовый человек в штатском торопливо встал навстречу:

— Не беспокойся, — сказал он. — Мать здорова. А перевод послал я… На покупку часов… Извини, что заставил поволноваться, но так надо.

Я молча уставился на него, ожидая объяснений.

— Сотрудник ОБХСС Атаманов Сергей Иванович, — представился мне круглоголовый и показал удостоверение.

Я хотел было сказать, что пока не собираюсь покупать часы, но о моем разговоре с Катей, видимо, знали не только ребята, но и Аполлинария Васильевна, и Клавдий Федорович. Попал в переплет… Что говорить, этот Сергей Иванович — человек предусмотрительный: если бы вызвали меня к Куликову в милицию и там сказали: покупай, мол, часы, — сразу бы у ребят подозрение, откуда, мол, разбогател? Не было ни гроша, да вдруг — алтын… Ладно, хоть мать здорова! Прямо-таки от сердца отлегло, хотя то, что без меня меня женили, в смысле участия в операции, — не очень-то грело…

— Ну, так что молчишь?

— Там Люся, девчонка со стройки, — сказал я. — Надо, чтобы она ушла…

— Да, да, верно, — тут же согласился Клавдий Федорович. — Сейчас я ее спроважу… Ложись-ка на кушетку.

Я послушно лег на кушетку, Клавдий Федорович задрал мне рубашку и сдвинул с пупка штаны, обнажив мой тощий загорелый живот, который у меня в жизни никогда не болел. Атаманов и капитан Куликов встали к стене так, чтобы со стороны входа их не было видно. Клавдий Федорович приоткрыл дверь.

Люся тут же ринулась в медпункт, но, увидев меня с голым пузом, остановилась у порога, с испугом глянула на фельдшера.

— Ничего страшного, — сказал Клавдий Федорович. — Видно, что-то не то съел. Час — полтора у меня полежит и придет.

— Я подожду, Клавдий Федорович, — тут же сказала Люся. — Может, его надо будет проводить.

— Ну вот, — недовольно сказал старый фельдшер. — Я ему буду клизму ставить, а ты — «подожду». Промою его, какой-нибудь гадостью напою и отпущу. Иди, работай…

Люся скорчила недовольную гримасу, потом улыбнулась, с игривым видом сделала мне пальцами какую-то «козу», крикнула: «Не забудь про ириски!» И исчезла.

— Просто не знаю, что в голове у этих девчонок! Даже в краску вогнала.

— А ты, парень, хват! — прикрывая дверь и накидывая крючок, сказал Клавдий Федорович. — То у него Лариса, то Люся… Развел целый гарем. На всех никаких часов не напасешься…

У меня еще старая обида не прошла, а тут выслушивай новые остроты. Тем не менее задираться я не стал, ответил спокойно:

— Ну что вы говорите, Клавдий Федорович! Сами слыхали: узнали про перевод, теперь из меня ириски вытряхивают.

— Знаю я эти ириски, — начал было Клавдий Федорович, но Сергей Иванович прервал его:

— Ближе к делу. Расскажи мне, кто и когда предлагал тебе часы.

Догадаться, откуда узнала милиция о часах, было нетрудно. Мой разговор с Катей у входа в больницу слыхала Аполлинария Васильевна, а может, и сам Клавдий Федорович. Тот сказал капитану Куликову, капитан Куликов вызвал сотрудника ОБХСС, — вот и разматывают ниточку.

Я коротко передал всю историю, как мы договаривались с Катей. Конечно, не стал объяснять, что часы эти для Ляльки, не сказал и о том, как мне угрожали два великовозрастных парня. Еще подумают, что я — трус: «Никто еще ничего плохого не сделал, а он уже во все колокола зазвонил…»

— Вот пожалуйста, — подвел итог Атаманов. — Рассчитали точно: прибыл в Костаново студенческий стройотряд, работают бригады по найму: народу собралось немало, заработки предполагаются приличные. Каждый захочет с получки приобрести хорошую вещь. А что может быть лучше часов? Часы ведь — всегда деньги! Вот всякого рода дельцы в деревню-то и потянулись, город-то рядом! Так и надувают честных тружеников… А чтоб этого не случилось, мы просим тебя нам помочь… Встретишься с Катей при свидетелях…

От такого предложения я, конечно, не собирался прыгать до потолка от радости. Катю мне было жалко. К тому же она, если попадет под следствие, выключится из моей игры с Темой, а этого не хотелось бы… Но куда деваться, раз уж и до милиции, и до ОБХСС дело дошло, тем более что по плану Атаманова я должен остаться вне подозрений у этой братии, да и задачу мне поставили элементарно простую… Мне даже показалось, что можно было бы придумать что-нибудь поинтереснее, как это, например, бывает в кино. Тем более что главная роль в этом деле отводилась не мне, а Клавдию Федоровичу, который в нужную минуту выступит как свидетель.