Снежный ком - Чехов Анатолий Викторович. Страница 76

— Ну все-таки благ получаем больше, чем оставляем клочьев, — не сдавался Петро.

— Давай разберемся! — тут же возразил ему дядя Фрол. — Океан покорили — за каждым пароходом тянется теперь целое кладбище из планктона, а уже доказано, что основа жизни в океане — верхний слой. За это покорение и сейчас ежегодно сотни кораблей остаются на дне морском… По воздуху летаем быстрее звука, платим за это крылатыми братскими могилами. Так кому, я вас спрашиваю, нужна такая цивилизация?..

— Вас послушать, — возразил принципиальный Коля, — в пору опять надевать звериные шкуры и лезть в пещеры. Что ж мы, по-вашему, должны делать?

— Не насиловать природу, дружить с нею, уважать и почитать, как родительницу свою. «Венец природы» не должен отрываться от того, что он венчает! Жить по принципу «необходимо и достаточно», не пытаться проглотить больше того, что помещается в глотке! Ведь терпение природы тоже небезгранично!..

— Один только «взрыв информации» чего стоит! — продолжал мой возмущенный дядюшка. — В восьмисотом году во всем мире было около ста научных журналов, В тысяча девятьсот шестьдесят пятом — сто тысяч! К двухтысячному году ожидается около миллиона научных журналов… Академик Несмеянов в предисловии к своей книге «Основы информатики» так и написал: «…Если бы химик, свободно владеющий тридцатью языками, читал все выходящие публикации с первого января, то к тридцать первому декабря прочитал бы лишь их двадцатую часть». Спрашивается, для чего тогда писать, когда и двадцатую часть прочитать не хватит никакого времени?.. Вот и соображайте, в какой тупик завел нас этот самый «взрыв информации»!

Выводы дяди Фрола были впечатляющие, и мы некоторое время сидели и молчали.

— Так в чем же все-таки выход? — спросил сбитый с толку Коля.

— А вон англичане нашли выход, — не задумываясь, ответил дядя Фрол. — Они уже сейчас прогнозируют в новых электронных устройствах использовать живые клетки, подобные клеткам человеческого мозга — молекулы — носители наследственности. Каждая такая молекула способна хранить тысячу миллиардов информационных единиц. А приведет это к тому, что будешь у этой самой молекулы в «шестерках» на подхвате — в магазин на угол за водкой бегать! Ну ладно… Много мы тут наговорили, пойдемте-ка лучше в дом. Там Мария Ивановна уж и пампушек напекла, со свежим медом попробуем. Это будет как-то понадежнее….

— Мы ведь пришли помогать, что-нибудь во дворе поделать, — сказал Коля, но дядя Фрол перебил его на полуслове:

— Сначала надо сил поднакопить, заправиться как следует, а потом уже и работать. Мария Ивановна тоже ведь ждать не любит.

Ошарашенные неожиданным разговором, мы вошли вслед за Фролом в чисто прибранную просторную переднюю комнату, служившую и гостиной и столовой для обеих семей, зажмурились от яркого солнца, бившего в окна.

Уютно тянул песню никелированный самовар на столе, сверкали бликами чисто вымытые чашки и тарелки. В воздухе царил запах свежеиспеченного каравая, исходивший от чисто побеленной русской печи. Ждала нас у стола в цветастой кофте и новом переднике верная подруга жизни Фрола Мария Ивановна.

Я уже давно заметил: те городские жители, которые годами и десятилетиями просиживают в учреждениях, чего-то там изобретают, пишут никому не нужные диссертации, лишь бы кандидата получить, шуршат всю жизнь бумажками, особенно любят забраться в глухую деревню, всласть покопаться в земле, уйти на целый день по грибы, по ягоды или часами просиживать на берегу реки.

Большое удовольствие находят и в том, чтобы напилить и наколоть дров, сходить к роднику или колодцу по воду, натаскать ее полный котел да истопить баньку, выпарить всю усталость и хворь, а потом под домовитую песню самовара до десятого пота гонять чаи с выпеченными в русской печи калачами и шанежками. Да еще намазать эти калачи натуральным медом, как это делали мы сейчас в гостях у дяди Фрола.

У него же все это было как норма. От такой жизни он и на войну уходил, к такой жизни вернулся после института, когда уже был женат, и тетя Маша в трудное послевоенное время, совсем молодая, заведовала здесь же, в Костанове, животноводческой фермой.

Я бы тоже хотел, чтобы и дело в руках было по душе, и жизнь, как говорил дядя Фрол, организована по принципу «необходимо и достаточно». Сейчас у него, видимо, как раз настало редкое время полной гармонии желаемого и достижимого. Но дяде Фролу под шестьдесят, а у меня, как в песне поется, «все впереди», и потому «не надо печалиться»… Но еще неизвестно, что лучше, «впереди» или «позади»? На что надеяться, когда по главным направлениям вся жизнь моя перепуталась, и что ни день, то с Лялей отношения все хуже.

Дверь приоткрылась, на пороге остановился Клавдий Федорович, сделал едва заметный знак Фролу. Тот вышел, спустя несколько секунд жестом вызвал меня.

— Предложи своим, — сказал он, — пойти на озеро. Там в крайнюю вершу карасей набилось не меньше ведра. Пусть забирают в общежитие, дружков своих угостят…

Можно было отправиться и за карасями, тем более что чай уже выпили, а калачи с медом съели, но я тут же понял: нас просто выставляют за дверь. Я хотел было обидеться, но Клавдий Федорович добавил:

— Сам возвращайся скорей, капитан Куликов просил…

Такой разговор менял все дело. Я, конечно, не знал, что имел в виду капитан Куликов, но догадывался.

— Братцы! — завопил я. — Дядя Фрол дарит нам улов карасей в помощь строителям студенческо-комсомольского отряда! Ура!..

Спустя несколько минут мы уже сидели в плоскодонке и гнали ее по озеру к торчащему из воды шесту с привязанной к нему вершей. Через полчаса, отправив своих друзей с корзиной карасей в палаточный городок, я уже возвращался к дому дяди Фрола.

С поличным

Сегодня Ляля на работу не вышла, в общежитии ее тоже не было. Дружки мои, Петя и Николай, утром еще проверили все места, где она могла бы появиться, и нигде ее не нашли. Только и узнали: утром была на пристани…

Всю первую половину, дня оба докладывали мне чуть ли не каждые полчаса, как проходят поиски — результаты были неутешительные.

Мне очень хотелось верить, что, пока мы вытряхивали из верши карасей, Ляля пришла к Фролу и сейчас сидит там и пьет чай. Но я не чувствовал даже признаков Ляли во всей округе. И все-таки…

Медленно, с сильно бьющимся сердцем подходил я к дому, не зная, что там меня ждет и что говорить, если встречу Лялю…

Почему я ей разрушил всю жизнь? Почему она сказала: «Ты даже не знаешь, что сделал!..» А что я такое сделал? Вывел жулика на чистую воду? Хороша была бы Лялька, если бы преподобный Тема замарал и ее той грязью, что сам мажется!

Но разве докажешь? И почему я должен доказывать ей, что я — не ничтожество, а нормальный человек? Еще неизвестно, кто больше человек, Тема или я?!

Пусть мне ничего не удастся ей доказать, но я должен был видеть ее, по крайней мере знать, что она — жива, здорова, ничего с собой не сделала…

Осторожно я подошел к дому и выглянул из-за шиповника, разросшегося перед оградой.

В доме раздавались громкие голоса. Оказывается, пока мы ловили карасей, к дяде Фролу и Клавдию Федоровичу пришли гости.

Но Ляля, даже если она окажется где-нибудь в доме, в таком состоянии к гостям не выйдет… Смутное, нехорошее беспокойство все больше охватывало меня.

Не раз уже мне сегодня приходила мысль о никчемности жизни, — у Ляли для таких раздумий, видимо, было гораздо больше причин.

Перед встречей в магазине, когда я наблюдал, как выбежала она из общежития и подошла к Теме, я понял, что между ними произошло что-то настолько серьезное, что совершенно вывело Лялю из равновесия. Она и набросилась на меня, как будто я во всем виноват. В чем «во всем»? Кажется, я догадывался, в чем дело, и это было для меня и для Ляли ужасно.

Тот самый Тема, который напевал Ляльке сладкие речи в моторке у аэродрома насчет машин, загранпоездок, поступления в МИМО, — теперь просто прятался от Ляльки, бегал от нее. А она, забыв о своей гордости, пустив в ход всю свою красоту, как артиллерию главного калибра, ловила Тему, дожидаясь от него каких-то очень важных решений. Это ли не унизительно, особенно для такой гордой девчонки, как она!