Снежный ком - Чехов Анатолий Викторович. Страница 90

Только куда Ляльку забирать, когда и дома-то у нее нет. Решили пока в Костаново к дяде Фролу.

Сидя на скамейке, мы с Клавдием Федоровичем перебирали от нечего делать все костановские события, говорили «за жизнь», какая она бывает: может сложиться, а может и не сложиться.

От дяди Фрола и тети Маши я уже узнал, как утащили у Аполлинарии Васильевны драгоценную икону. Тема ли и здесь успел, или без него все сделалось, но уж поистине одна беда не ходит.

В тот день, когда в грозу привезли Ляльку с острова, к Аполлинарии Васильевне заявились два монаха, до нитки вымокшие под дождем. Приюти, говорят, мать, монастырь сгорел, ходим по миру, собираем, кто что даст на обзаведение.

Ну Аполлинария Васильевна накормила, напоила, в сухое переодеться дала, приняла их по-христиански. По-христиански они ее и отблагодарили: «Не дашь ли нам, погорельцам, какую иконку из иконостаса, и помолиться-то, говорят, стало нечему».

«Из иконостаса батюшка не велел давать, — сказала Аполлинария Васильевна, — а в кладовой есть еще у меня икона — пресвятая матерь божия — вот ту вам принесу…»

Только вышла в кладовую, тут как раз и Ляльку на машине привезли, пока ее переодевать-раздевать да на печь сажать, чтобы прогрелась, монахов этих как ветром сдуло. Да еще Тема неизвестно откуда появился, своими разговорами да расспросами про Ляльку внимание-то Аполлинарии Васильевны и отвлек.

То, что «монахами» были не Лорд и не Барбос, это я точно знал: тех субчиков там же, где я с ними дрался, забрала милиция. Скорей всего под видом монахов навестили Аполлинарию Васильевну приходивший весной «искусствовед-оценщик» и «режиссер» Аркадий Сергеевич. Кроме Темы, лишь они знали ценность иконы, а грим наложить для таких, кто вместе с Темой дела делает, — раз плюнуть.

Я уже по опыту знал, когда в доме заведется какая-нибудь ценность, начинается не жизнь, а каторга: эту ценность то в порядок приводи, то ремонтируй… Но Аполлинарию Васильевну жалко: для нее так же, как и для дяди Фрола, икона эта была не деньги, а святыня…

Пока я вспоминал костановские события, Клавдий Федорович, сидя рядом со мной на скамье, толковал о высоких материях.

— Ведь оно как бывает, — поеживаясь от осеннего холодка, рассуждал Клавдий Федорович. — Все по науке: «Ежели в одном месте чего-нибудь прибудет, то в другом месте обязательно чего-нибудь убудет». Это еще наш великий русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов такой закон физики открыл…

— К чему это вы физику поминаете на ночь глядя? — спросил я, по опыту зная, что с нею лучше не связываться. Тут я должен сказать, что за последнее время взгляды мои на современную науку, в частности — физику, совершенно точно определились. Попалась мне как-то занятная книжка о тайнах веков. Очень даже все по ней любопытно получается! Оказывается, история человеческой цивилизации насчитывает всего восемьсот поколений, если считать на одно поколение в среднем по шестьдесят лет. Шестьсот поколений жило в каменном веке, меньше ста — пользуются письменностью, не больше трех-четырех поколений научились пользоваться паром, два — электричеством. И всего лишь одно поколение, из восьмисот, владеет радио, самолетами, автомобилями, телевидением, меньше половины поколения участвует в покорении космоса, пользуется атомной энергией, лазерами, ЭВМ, занимается генной инженерией, другими современными науками.

Великий Леонардо да Винчи, например, за всю свою долгую жизнь получил в три раза меньше информации, чем получает ее современный студент в университете… Так вот, хочу вас спросить, кому это нужно? Зачем нам такая обуза, когда самого главного, как любить и быть любимым, никто толком не знает!

Разве просто налаживать в семье самые деликатные отношения, растить детей, да так, чтобы они были не хуже, а лучше родителей, все знали, все умели, не были бы себялюбивыми хамами…

И получается, что по этим главным наукам не то что университетов, простых курсов усовершенствования нет. Каждый действует на свой страх и риск, кустарным способом, на уровне разруганного каменного века!.. А ведь наверняка в том же каменном веке времени для любви и дружбы оставалось куда больше, хотя бы потому, что тогда ни телевизоров, ни кино, ни телефонов, ни танцплощадок не было. И на школьной там, институтской скамье люди не просиживали по пятнадцать лучших лет своей жизни.

А возьмите ученых, которые уже выучились! Тех, например, что «химичат» с дезоксирибонуклеиновой кислотой! Они ее так научились раскладывать на молекулы, что сложи их в другом порядке, и вылезет откуда-нибудь из Чикагского метро микроб с небоскреб ростом и начнет лопать всех подряд, так что ни один научно-исследовательский институт не загонит его обратно… Ведь кто такой ученый? Тот же любопытный парень, который ковыряет гвоздем в электророзетке: «Долбанет или не долбанет?..» Так обязательно же долбанет!

Они и сами говорят в узком кругу, что вся мировая наука — это санки, которые сломя голову несутся с горы. Все, что мелькает мимо: пень там, коряга или камень — любопытные парни примечают и записывают, еще и посчитают на ЭВМ — «откуда вытекает» и «где они встретятся»… А вот куда примчатся эти санки и в какую скалу долбанутся с брызгами и дребезгом, это уже во всем мире никто не знает… Потому-то, наверное, и не открывают институты Любви, что все сразу туда ринутся, а в технические и вовсе никто не пойдет: в любовном вузе и диплом о высшем образовании был бы тот же и учиться куда приятнее… Я, например, без синхрофазотрона как-нибудь проживу, а вот без Ляльки мне жить просто невозможно!..

Конечно, ополчился я тут на современную науку больше из-за дяди Фрола: это он всю дорогу такие песни поет. Да еще — если по-честному, — потому что в вуз меня не приняли. Но теперь придется поступать: Ляльке-то ведь не безразлично, кем я буду. И космонавты мне во сне снятся, а там надо многое знать…

А пока что работаю на погрузке вагонов и работой своей доволен — тоже ведь тренировка. Пожалуй, здоровей меня на всем земном шаре один только Василий Алексеев — чемпион мира по штанге.

Заработок у меня приличный, да и голова ничем не занята…

Вот из-за такой моей «концепции», как говорит дядя Фрол, я и спросил Клавдия Федоровича, что это он, на ночь глядя, науку, да еще такую, как физика, помянул? Еще и Ломоносова — с его словами: «Если где-нибудь чего-нибудь прибудет, то в другом месте обязательно чего-нибудь убудет».

Насчет всего этого дядя Фрол говорил несколько иначе. А именно: «За все приходится платить». Оба они, конечно, правы…

Я, например, заплатил полной мерой за один лишь день полного счастья с Лялей. Но вот почему она мне даже записки писать не хочет, я не понимал. С «законным браком» у нас тоже никак не получается. Примерно так я и ответил Клавдию Федоровичу.

— Это-то получится! — успокоил он меня. — Никуда не денется твоя Лялька. Поерепенится, пофордыбачит и твоя будет… Я тебе, к примеру, о другом говорю… Возьми природу! Там оно пожестче бывает. За эту самую любовь и головой платят… Слыхал, есть такой симпатичный среднеазиатский паучок каракурт?

— Да где-то слыхал, — думая о своем, ответил я Клавдию Федоровичу.

— Ну вот, — явно оживившись, продолжал он. — Паучок этот как укусит, так и копыта откинешь: уж больно ядовит, спасения от него нету. А и сам, понимаешь, еще в какие передряги попадает. Как спарится с супругой, так каракуртиха его в благодарность за любовь тут же лопает. Потому и называется «Черная вдова», а не «Черная смерть», как это у нас неправильно переводят…

— Ну и сравненьица у вас, — заметил я неодобрительно, а сам все раздумывал, что мне делать с Лялькой, когда она вот уже сегодня выпишется из больницы? Потяну ли я один не что-нибудь, а семью? Да и захочет ли, после всего, со мной остаться Ляля, не говоря о том, смогу ли я все забыть?

— Оно, наверное, так придумано потому, — продолжал талдычить свое Клавдий Федорович, — что этот бедолага-паучок для своей будущей семьи никакой материальной ценности не представляет: сам — маленький, замухрышчатый, паучихе только что на один зуб. Так что на завтрак его хватает, а к обеду ей опять замуж выходить надо… К чему я разговор-то веду, понятно тебе?