Купеческий сын и живые мертвецы (СИ) - Белолипецкая Алла. Страница 11
Звуки внутри стихли на мгновение-другое. И у Митрофана Кузьмича возникла дикая, но непреложная уверенность: там тоже прислушиваются. Во второй раз волоски у него на загривке зашевелились. Но на сей раз — не от страха, отнюдь нет! Митрофан Алтынов, купец первой гильдии, испытал чувство, которому он мог найти только одно наименование: благоговение.
И тут из гроба донесся уже не стук: внутри что-то явственно перевернулось. И Митрофан Кузьмич готов был бы поклясться на Святом Писании: перевернулось с тихим вздохом. А потом снова принялось ломиться сквозь крышку. Теперь уже вроде как даже — с энтузиазмом.
— Батюшка, я сейчас! Я выпущу вас!
Митрофан Кузьмич вскочил на ноги, заметался по склепу, ища хоть что-то, чем можно было бы взломать дубовую крышку. Однако ничего, как на грех, ему на глаза не попадалось. Так что купец снова упал на колени, схватил один из обломков гранитного саркофага — выбрав самый острый, и уже занес его над дубовой крышкой — метя туда, где виднелась заржавленная шляпка гвоздя. «Здесь древесина быстрее всего поддастся», — решил он.
Но тут кто-то словно бы схватил его за запястье, так что он едва не выронил свое орудие.
— И кто, по-твоему, мог бы там дышать — в гробу, который полтора десятка лет простоял заколоченным? — услыхал он чей-то голос.
И только долгие секунды спустя до него дошло: это произнес он сам! Не простофиля-муж, не отец сынка-недотепы, а негоциант-миллионщик, который в жизни не пошел бы на поводу у всяких фантастических идей.
— Да ты и сам видел, кто сейчас шастает по кладбищу, — произнес всё тот же здравый, рассудительный голос. — Погляди — их персты до сих пор на полу шевелятся.
И голова Митрофана Кузьмича повернулась — как если бы кто-то сдавил её двумя руками и обратил его лицо в сторону двери.
Обрубленные дверным полотном пальцы и вправду всё еще подергивались — но как-то вяло, почти что незаметно. Так что больше походили теперь на обломанные прутики с ободранной корой. И Митрофан Кузьмич высвободил свою голову из хватки тех невидимых рук, что её сжимали. У него даже шейные позвонки хрустнули при этом.
А потом он снова обратил взор к отцовскому гробу, из которого помимо стука снова донеслось сухое шелестение, походившее на тихий вздох.
— Нет, — произнес Митрофан Кузьмич твердо, — я должен удостовериться.
Он поднял обломок гранита высоко над головой, а потом с размаху вонзил его острый скол в край гробовой крышки.
3
Валерьян Эзопов скинул одежду своего кузена, даже еще до своей комнаты не добравшись: Мавра Игнатьевна завела его в маленькую каморку под лестницей, куда заранее принесла его прежнее платье. И Валерьян почти с наслаждением скинул чужую пиджачную пару — которая и подмокла, и местами перепачкалась, пока он метался по кладбищу.
— Ничего, я всё вычищу! — пообещала ему ключница.
Валерьян всмотрелся в её лицо: загорелое, но зато гладкое, почти без морщин — хоть ей уже стукнуло шестьдесят. И невольно передернул плечами. Он знал, по какой причине «баба Мавра», как называл её Иван, взялась помогать ему. Но от этого знания на душе у него было муторно.
А ключница прибавила между тем — пока Валерьян переодевался, стоя за дверцей старого, с покоробившимся шпоном, шифоньера:
— Поднимайся к себе безбоязненно — никто тебя не увидит. Софья Кузьминична уехала к портнихе, а Иванушка — тот и со двора-то сорвался!
И она, держа в руках свернутое платье Ивана, вышла за дверь. Валерьян даже не успел спросить, куда именно сорвался его кузен.
— Чертова старуха… — пробормотал он.
Как будто и так мало ему неясностей и неопределенностей в этом деле — еще и она решила напустить туману! Тревога снедала его с того самого момента, как он сбежал с кладбища. Едва не забыл забрать бесценную книгу в красной обложке. И бросил там камни несусветной стоимости — с которыми теперь наверняка придется распроститься.
Да, при своем бегстве он принял некоторые меры предосторожности. Во-первых, снова намотал цепь на прутья кладбищенских ворот. Во-вторых, прочел по красному гримуару заклятье, которое должно было не подпустить кадавров — ходячих мертвецов — к этим воротам. А, в-третьих, торопливо шагая к дому по Губернской улице, Валерьян по памяти произнес несколько заклятий, которые призваны были удержать жителей в их домах. Не позволить им высунуть носы на улицу и увидеть что-то неподобающее. А от «бабы Мавры» он знал: вечерней службы сегодня в Духовской церкви не будет.
И всё же Валерьян ясно осознавал: контроль над ходом событий он утратил. Он-то планировал поднять только одного кадавра: покойного отца своего дяди. Да и то, по правде сказать, не воспринимал он свою затею как выполнимую. Обряд мог не сработать. Митрофан Алтынов мог не выпустить своего отца из гроба — даже если бы понял, что тот восстал. Особенно если понял бы это! Да и все устрашающие легенды о поднявшихся из гробов кадаврах могли оказаться чистой выдумкой. С чего бы это им было неудержимо стремиться к человекоубийству? Любое стремление предполагает наличие эмоций, а эмоции свойственны только живым — отнюдь не мертвым!
Но вот, поди ж ты: вместо одного восставшего покойника он получил их целое кладбище! Да, разумеется: шансы Митрофана Кузьмича выбраться из этой передряги живым теперь падали почти до нуля. И, если бы купец умер, не изменив своего завещания, план Валерьяна сработал бы. Однако — возникало много непредвиденных вопросов. Как быть со всеми теми кадаврами, что запрудили сейчас Духовской погост? Ведь не позже завтрашнего утра их обнаружат прихожане, желающие попасть в храм! Что будет, если эти существа всё-таки вырвутся за пределы некрополя? Ведь даже калитку рядом с чугунными воротами он никакими заклятьями не защитил — просто не подумал об этом.
И — самый пугающий вопрос: что он, Валерьян Эзопов, станет делать, если кто-то уличит его в содеянном?
Впрочем, тут же одернул он себя, старая ключница ведь уже приняла кое-какие меры, дабы такой опасности не возникло. А в случае чего обещала Валерьяну и дополнительную помощь. Но до чего же не хотелось Валерьяну эту помощь от неё принимать!
— Ну, да что уж теперь, — пробормотал он. — Поздно идти на попятный.
И он, распахнув дверь каморки, вышел за порог и направился к лестнице, ведущей на второй этаж алтыновского дома.
4
Иванушка застыл, не дойдя до ворот и калитки шагов пяти. И даже не потому, что не решался идти вперед: он не решался и пуститься в бегство. Боялся даже повернуться спиной к этим (псам) чудищам, которые скалили черно-желтые, гниющие зубы за калиткой высотой не больше человеческого роста. За незапертой калиткой — ключ от которой так и торчал в замке снаружи! Уж наверняка там его оставила Зина, выманившая его сюда — на погибель! А он, как последний дурак, сюда помчался — прямо (в зубы) в руки к вылезшим из земли мертвякам!
И тут до него донесся голос поповской дочки.
— Ванечка! — кричала ему Зина с колокольни, и голос ее звучал с каким-то потусторонним отчаянием. — Они добираются до него! И сюда тоже!
С усилием — как если бы его шею сковали колодками — Иванушка поднял голову: поглядел на балкончик с часами. Зина, которая теперь ясно видела его, еще раз повела рукой, указывая вниз. Но купеческий сын уже успел увидеть то, к чему она хотела привлечь его внимание. И отцовскую телегу, груженую воском — возле которой (адские псы) мертвяки доедали сейчас лежащую на боку, растерзанную лошадь. И стоявший на некотором отдалении, за деревьями, фамильный алтыновский склеп — который обложила целая стая тварей с гниющими зубами. И подножие колокольни — где возле низкой дверки, ведущей внутрь, мертвяки тоже топтались. Даже налегали на дверь — хотя и как-то вяло, механистически, как заводные куклы.
Грудь Иванушки сдавило, и все тело его покрыла испарина. Он ощущал, как в ноги ему врезается острый камешек, попавший под подошву старого сапога. Как бьющее с запада солнце прижаривает ему правую щеку. Видел, как шатровый купол старинной Духовской церкви блестит в предзакатном свете. И слышал даже, как шуршит и проминается песчаная почва под ногами мертвяков, что осаждают калитку. Но, вместе с тем, он Иван Алтынов, — это словно бы стал теперь не совсем он.