Купеческий сын и живые мертвецы (СИ) - Белолипецкая Алла. Страница 63

— Всё сделаю! — пообещал Сивцов.

И меньше чем через полчаса они трое уже вышли — переулками и подворотнями — на Миллионную улицу.

— Вот что, — сказал приказчик, когда они встали в створе последней подворотни — так, чтобы их нельзя было увидеть с улицы, — я сейчас возьму для вас на конторке ключ от какой-нибудь свободной комнаты, а потом впущу вас через чёрный ход.

И тут Иван сказал то, что привело приказчика в крайнее смущение и недоумение. Купеческий сын даже подумал на миг: как бы господин Сивцов не отказал им в своём содействии:

— Насчёт комнаты, Лукьян Андреевич, у меня будет сугубая просьба. Мне нужно, чтобы нас с Валерьяном поселили именно в ту комнату на верхнем этаже, из окна которой выпал когда-то мой дед Кузьма Алтынов. Можно это устроить?

Сивцов даже дара речи на какое-то время лишился, так что первым задал вопрос Ивану не он, а Валерьян

— Да зачем тебе это? — изумился он.

— И вправду, Иван Митрофанович, зачем? — эхом вопросил Сивцов, который наконец-то сумел опамятоваться.

— Пока не могу сказать. — Иван в извиняющемся жесте вскинул обе ладони, на которых едва затянувшимися рубцами краснели порезы от венецианского стекла. — Но, поверьте, мне это совершенно необходимо.

— Так ведь ту комнату заперли ещё пятнадцать лет назад и с тех пор не отпирали! Батюшка ваш так распорядился. И там сейчас, должно быть, такая пылища и грязюка, что дышать невозможно.

— Ничего, — заверил его Иван, — мы уж как-нибудь найдём для себя воздуху! Откроем окна, если что.

И Лукьян Андреевич — с крайней неохотой, бурча что-то себе под нос — пошагал к парадному входу алтыновского доходного дома.

— Ты что задумал? — спросил Валерьян.

И от звука его голоса Иван Алтынов даже вздрогнул. Вновь померещилось ему, что рядом с ним — не Валерьян вовсе. Не так звучал его голос, как прежде: казался сухим и словно бы старческим. Но, памятуя о своей недавней ошибке с глазом, Иван постарался от себя это наваждение отогнать, проговорил спокойно:

— Скоро сам всё узнаешь. Да мы там долго и не останемся, не беспокойся.

И, выждав условленное время, они с Валерьяном двинулись к черному ходу четырехэтажного каменного здания с лепниной на фасаде, за дверью которого их уже поджидал Лукьян Андреевич.

2

Комната, располагавшаяся в четвёртом этаже великолепного доходного дома, совсем не соответствовала нынче его великолепию. Как и предупреждал господин Сивцов, вся она была наполнена пылью и паутиной, а оконные стёкла посерели от грязи. Впрочем, внешний вид и самого Ивана, и Валерьяна Эзопова оказался вполне под стать здешней обстановке. Оба — грязные, взлохмаченные, они выглядели так, что с парадного подъезда их швейцар даже на крыльцо не пустил бы. Иван Алтынов с мрачной иронией оглядел самого себя в зеркале, тоже — мутно-пыльном. Сшитая на заказ пиджачная пара, белая сорочка, новые чёрные ботинки — всё это приобрело сейчас такой вид, что Иван даже пожалел о том, что показался в подобном отрепье на глаза Зине.

— Да, и ещё одна просьба, Лукьян Андреевич. — Купеческий сын повернулся к приказчику, который так и стоял возле порога — не желая заходить в само помещение. — Принесите, будьте так любезны, нам с Валерьяном Петровичем чистую одежду из дому. Только сделайте это сами — прислугу не посылайте.

— Ну, я бы и сам уразумел, что прислуге знать о вашем местопребывании не нужно. — Лукьян Андреевич даже слегка обиделся. — Не будет ли ещё каких распоряжений, Иван Митрофанович?

Иван сказал, что не будет, и приказчик с явным облегчением ушёл, плотно прикрыв за собой дверь. Язычок новомодного английского замка щелкнул, войдя в паз: дверь захлопнулась сама собой.

Валерьян сказал:

— Нам бы ещё воды для умывания доставить не помешало бы.

Но Иван только усмехнулся — с некоторым самодовольством — при этих его словах. В алтыновском доходном доме имелось, среди прочего, некое подобие водопровода: на крыше располагалась цистерна с водой, которую работники, правда, наполняли вручную, таская ведра с водой вверх по лестнице. И сейчас купеческий сын указал своему дяде-кузену на дверку маленькой ванной комнаты в углу:

— Вода там! Иди — умойся первым, а я — после тебя.

И, когда Валерьян за дверкой скрылся, сам Иван шагнул к немытому пятнадцать лет окну. И глянул на улицу — попытался рассмотреть булыжную мостовую, на которую грянулся когда-то его дед. Разводы и потеки на стекле не позволили ему сделать этого, но Иван всё равно продолжил смотреть на улицу.

Теперь мы видим как бы сквозь мутное стекло, гадательно, — прошептал он, — тогда же лицем к лицу[1].

И он взаправду увидел всё с необычайной ясностью. Однако лицом к лицу он оказался не с той давней историей, что привела к погибели Кузьму Петровича Алтынова. Ивана окатило внезапной волной воспоминаний о нём самом — о том, что происходило с ним после того, как шаровая молния врезалась в чугунную лестницу, которую он сжимал в руках.

3

Первое, что Иван явственно помнил из того диковинного десятилетия, которое началось для него с приснопамятного удара молнии, была почти такая же комната в дорогом доходном доме. Такая же — по размерам и убранству. Содержалась она, конечно же, в куда большей опрятности. Всё съемное помещение состояло из спальни, кабинета и гостиной, в которой Иван Алтынов и обнаружил самого себя — стоявшего перед зеркалом, как и нынче.

В зеркале этом Иван увидел, что на нем не та затрапезная одежда, в которой он гонял голубей и побежал затем на Духовской погост, а щегольской партикулярный костюм: темно-серый сюртук и брюки, красивый жилет в полоску, белоснежная крахмальная сорочка, пестрый галстук из лионского шелка. Такого платья у Ивана Алтынова никогда в гардеробе не имелось — да и куда бы он стал его носить?

Осмотрев себя в гостиничном зеркале, купеческий сын с удивлением обнаружил также, что у него откуда-то появились усы, а волосы его подстрижены и аккуратно уложены — явно опытным парикмахером. Но, главное — выражение его лица явственно переменилось: сделалось серьёзным, сосредоточенным.

"Я грежу, — подумал Иван. — Молния ударила в меня, я лишился чувств, и мне мерещится теперь всякая всячина!"

Однако прежде Ивану никакой всячины не мерещилось никогда — даже после того, как в детстве с ним один раз случился солнечный удар, когда он без шапки проторчал на голубятне в июльский зной добрых шесть часов. Да и потом, он отчего-то ощущал себя в этой квартире так, словно был здесь хозяином. Имел полное право здесь находиться. И, к тому же, он знал откуда-то, что этот доходный дом располагается в Москве, и что квартиру свою он снимает на деньги, регулярно пересылаемые ему отцовским поверенным из Живогорска. А ещё — и это уж вовсе казалось невероятным! — что из своей со вкусом обставленной квартиры он регулярно отправляется на занятия в Московский университет, где состоит студентом юридического факультета.

— Бред какой-то... — пробормотал Иван. — Кто бы принял меня в университет, когда у меня даже аттестата зрелости нет — я так и не окончил гимназии!

Однако даже в звуке собственного голоса ему почудилось нечто такое, что с его словами не вязалось. Голос его звучал по-новому: уверенно, чётко, словно он выговаривал слова, отвечая у доски отлично знакомый ему урок. И одновременно с этим он (вспомнил) понял, каким таким манером ему удалось попасть на университетскую скамью. Каким-то образом он ухитрился сдать экстерном все экзамены за гимназический курс. И, хоть самого момента их сдачи Иван Алтынов не припоминал, хоть убей, зато перед мысленным взором у него отчётливо возникали обложки учебников, по которым он к этим экзаменам готовился: тригонометрия, латинский язык, греческий язык, древняя история, русская словесность...

Иван так резко встряхнул головой, что его аккуратно причесанные волосы моментально растрепались и снова стали похожи на те вихры, с какими купеческий сын помнил самого себя. Был ли это бред или галлюцинация (это слово Иван откуда-то знал теперь), он должен был в происходящем разобраться, пока не тронулся умом.