Купеческий сын и живые мертвецы (СИ) - Белолипецкая Алла. Страница 78

И Митрофан Кузьмич будто прочитал мысли своего сына, сказал:

— Ты ведь и сам уже понял: я обратился в кадавра не в результате Валерьянова колдовства, а вследствие ядовитого воздействия укуса моего отца. И он обещал, что моё теперешнее состояние впоследствии поможет моим внукам и правнукам. Солгал, быть может. Но я, уж точно, не похож на остальных. Тех, кто поднялся из могил. Хотя, покуда не взошло солнце, я, надо думать, мало от них отличался. Потому-то теперь я и привязал себя загодя к клетке: нашел тут у тебя кусок какого-то вервия и затянул его зубами. Опасался, что после захода солнца снова потеряю над собой власть. Я знаю, что не только твоих голубей изничтожил. Я помню, что я сделал с доктором... И что намеревался сделать с тещей священника.

— Это он заставил вас — мой дед?

— И меня, и Валерьяна, надо думать, тоже. Тот вершил свои чёрные дела явно не по своей воле.

— Да ведь мой дед был мёртв, пока Валерьян не оживил его своим заклятьем!

— Был мёртв? — Иванушке показалось, что отец его невесело усмехнулся. — А я вот в том не уверен. Знаю только, что пятнадцать лет не был жив. И уж вовсе я не уверен, что он теперь упокоился.

— Но Валерьян произнес нужное заклятье!..

— Я знаю, — сказал Митрофан Кузьмич. — Твой дед велел мне запереться в церкви, чтобы я не навредил вам с Валерьяном. И я оттуда за вами наблюдал. Но, как видно, заклятье это не могло воздействовать на таких, как я. И как твой дед.

— Но как же вы, батюшка, вошли в храм? — изумился Иванушка, которому стало ясно: запах ладана, исходивший от отца, отнюдь ему не померещился.

— У меня имелись при себе ключи, я же церковный староста. Точнее — был им.

— Я не о том! Разве такие, как вы... Не вполне люди, я имею в виду... Разве такие способны переступить порог храма?

— Выходит, что способны.

— А мой дед? Неужто и он был там с вами, батюшка?

— Нет, о себе он как раз сказал: ему туда путь заказан. У церковной паперти мы с ним тогда и расстались.

— И куда он пошёл?

— Этого я не знаю.

— Может, он вернулся в склеп? Укрылся в своей гробнице?

— Нет, — Митрофан Кузьмич покачал головой, — там его точно нет. Я видел, как Валерьян сбросил в колодец тело Мавры. И, когда понял, что полиция захочет извлечь его оттуда, нырнул туда за ним сам. Тогда и потерял сапоги... А потом я уложил бедную Маврушу в каменный саркофаг твоего деда. И возвратил на место его крышку. Надеюсь, там её искать никто не станет.

Только одному Иван Алтынов был рад: объяснение с отцом избавило его от необходимости возвращаться на Духовской погост. По крайней мере, сегодня он не имел намерения туда идти. У него имелись дела по важнее.

Он не мог никого пустить на голубятню, так что всё там ему пришлось вычищать самому. То, что осталось от его голубей, он смел в старый мешок и зашвырнул его в жестяной бак с кухонными помоями. А, когда он с этим закончил, то принёс из садового сарая цепь с амбарным замком, стянул ею скобы на дощатой дверце голубятни и замкнул замок на ключ. На какое-то время такой меры предосторожности должно было хватить. Да и, в любом случае, даже кадавр не сумел бы без лестницы спуститься с высоты в двенадцать аршин, не переломав себе костей. А лестницу Иван не просто убрал — отнес в сарай и приткнул там в самый дальний угол.

Он хотел верить: изучив красный гримуар, доставшийся ему от Валерьяна, он отыщет там указания, которые позволят если уж не вернуть Митрофана Кузьмича к (жизни) прежнему состоянию, то хотя бы подскажут, как обезопасить от него окружающих. Если что, можно было бы даже навестить Валерьяна в сумасшедших палатах и посоветоваться с ним на сей счёт. При условии, конечно, что на того найдёт просветление. Но пока Иван ограничился тем, что отыскал садовника Алексея и дал ему строжайшее указание: не подниматься самому на запертую голубятню и, паче того, не пытаться её отпереть или кого-либо туда пустить.

— Нынче ночью, — сказал ему Иван, — кто-то пробрался туда и выпустил всех моих голубей. А, может, и не выпустил — украл. — Купеческий сын сам удивился тому, как легко далась ему эта ложь. — Так что теперь я не смогу их никому раздать. Но ты скажи тем, кто придёт сегодня к нам за птицами: я выпишу новых голубей и всем подарю по паре. Ты только составь для меня реестрик: сколько человек желает их получить.

— Да вот ещё придумали, — начал было ворчать Алексей, — птиц выписывать для всяких оглоедов! Может, кто-то из них вашу голубятню и обокрал!..

Но потом он перехватил взгляд Ивана, осекся на полуслове и быстро сказал: "Хорошо, я сделаю, как вы велите!" И поспешил в дом — за бумагой и карандашом для составления списка.

Иван Алтынов тоже вернулся к себе в комнату, но лишь для того, чтобы умыться и переодеться после возни на голубятне. Сегодня ему предстояла еще одна встреча.

К дому протоиерея Тихомирова Иван пришёл пешком — не счел нужным закладывать экипаж. И прямо возле калитки увидел Зину: она небольшими грабельками ровняла землю на ведущей к дому дорожке, зачищая следы босых ног Митрофана Кузьмича. Ещё ночью Иван упросил их всех: отца Александра, Зину, Аглаю и ведунью Агриппину — молчать о том, что произошло. Держать в секрете то, что она видели Митрофана Кузьмича Алтынова. И в каком состоянии он при этом пребывал. Но сейчас, при виде потерянного выражения на Зинином лице, Иван ощутил укол совести при воспоминании об этом: его волновала лишь репутация собственного семейства, а о том, что станут чувствовать члены семьи священника, он словно и позабыл.

— Ванечка! — Зина, завидев его, слабо улыбнулась и опустила свои грабельки наземь. — Как хорошо, что ты зашёл! Я уж боялась: мы с тобой не увидимся до моего отъезда.

— Ты уезжаешь? — удивился Иван. — Я считал: это твоя бабка, Агриппина, должна сегодня уехать!

— Так она уехала, едва только рассвело: подхватила два своих кофра, села в папенькину бричку и укатила невесть куда. Но, правда, пообещала, что пришлет эту бричку с каким-нибудь возницей обратно, когда доберётся до железнодорожной станции. Даже не сообщила нам, куда она собирается по железной дороге ехать!..

Ивана эта новость совершенно не порадовала. Он-то рассчитывал, что, установив наблюдение за Агриппиной Федотовой, он сумеет отыскать и своего деда, Кузьму Алтынова. Который, если уж он и вправду не обрёл упокоения, наверняка пожелает самолично расправиться со своей давней врагиней. А деда Ивану Алтынову нужно было отыскать всенепременно: поквитаться с ним за всё, что тот сделал с его отцом. И с его матерью. И даже за то, что он сделал с Валерьяном.

Но, как видно, схожие мысли посетили и Агриппину. Вот она и решила убраться из Живогорска подобру-поздорову, уповая на то, что поехать за нею следом в поезде восставший из мёртвых купец-колдун не сможет.

Иван так погрузился в эти мысли, что чуть было не забыл о главном.

— Погоди! — воскликнул он. — А ты-то куда уезжаешь?

— Папенька отсылает меня к другой моей бабушке — своей матери. — Её Зина назвала именно бабушка, без пропуска букв; Иван обратил на это внимание. — После того, как много лет назад скончался папенькин отец, тоже — священник, она вышла замуж во второй раз — за одного московского книготорговца. Дворянина, между прочим. И теперь я еду к ней и её мужу, в их подмосковную усадьбу "Медвежий ручей". Поживу пока у них. Ведь папенька намеревается перевестись из Живогорска в какой-нибудь дальний приход, и не хочет сразу брать меня с собой. Так что, как только наша бричка воротится, маменька тотчас отвезёт меня на станцию. Я уже и вещи уложила.

— Ну, так ведь Подмосковье — рядом! Я смогу туда к тебе приехать. Надеюсь, твоя бабушка не откажется меня принять? Если что, я скажу ей, что собираюсь расширить алтыновское дело за счёт книготорговли и хочу посоветоваться об этом с её мужем.