Ангел Габриеля - Кейтс Кимберли. Страница 2

– Мне ее подарили на Рождество. А теперь я дарю ее тебе.

– Я не могу ее взять, – пролепетала Алана.

– Мне не нужны деньги, – объявил Тристан великодушно. – Я буду самым великим художником на свете. Когда я стану взрослым, я отправлюсь в Рим, чтобы увидеть произведения Микеланджело, и сам нарисую что-нибудь еще более замечательное.

Рот Аланы округлился от удивления при виде уверенности Тристана, его твердой решимости, которая показалась бы странной в любом другом мальчике. Может, он воздержался от щипков именно потому, что приберегал их для какого-то Мики Анджело.

– Возьми ее, – сказал Тристан и сжал пальцы Аланы, чтобы из них не выпала гинея. – Это мое рождественское желание, а рождественские желания волшебные и всегда исполняются.

Алана смотрела мальчику в лицо, запоминая его черты. Упрямый подбородок, добрый красивый рот, созданный для улыбки, веселые темные глаза с озорными искорками, но все равно великодушные, какие редко встретишь. В этот миг Алана последовала бы за Тристаном Рэмзи куда угодно, только позови он ее.

– Волшебные желания, – повторила она, глядя на сияние золотой гинеи в своей испачканной ладони. Ей казалось, что она умрет от счастья. Она крепко сжала в руке монету и побежала к воротам, прежде чем Тристан успел заметить слезы в ее глазах.

Но Алана не выбежала на улицу, а спряталась за столбом и подождала, пока все не уйдут в дом. Затем она приблизилась к одному из сияющих в ночи окон и заглянула внутрь. Так, у окна, она и простояла почти до рассвета, наблюдая за рождественским праздником внутри, не чувствуя пронзительного холода, резкого ветра, темноты, забыв об отце, который ждал ее.

Когда в гостиной был опустошен последний бокал, съеден последний кусок рождественского пудинга и последний поцелуй прозвучал под венком из омелы, Алана наконец оторвалась от окна.

Она заметила, что наступил рассвет, и чувство вины охватило ее с ужасающей силой. Бедный папа, ведь он истерзался, ожидая ее! Но, отсутствуй она даже целую неделю, он все бы ей простил, увидев, что она заработала целую гинею.

Папа протянет руку, трясущимися пальцами схватит золотую монету и прижмет ее к груди, прославляя святых и свою незабвенную Мойру и обещая Алане купить новую теплую шаль, угля для очага и устроить пир, достойный великих древних королей Ирландии. А затем гинея исчезнет неизвестно куда, как и несбыточные мечты, похожие на волшебные сказки, которые так любит рассказывать отец: о том, как он похитил у таинственного короля брошь, которой Алана закалывает свою шаль, и о том, как в один прекрасный день невесть откуда у них появится замечательный дом, во дворе – стада откормленных гусей, а в доме кровати с перинами, набитыми гусиным пухом.

Алана невольно вздрогнула, представив, как гинея исчезает в грязном кармане отца.

Нет, ни за что – рождественская гинея Тристана Рэмзи по праву принадлежит только ей одной. Она никогда не расстанется с подарком, как бы голодно и холодно ей ни было. Она сохранит ее как память о мальчике с ослепительной улыбкой и смеющимися глазами по имени Тристан и о пони, названном Галахедом. Она сохранит ее как напоминание о волшебстве Рождества и о том, что желания и мечты обязательно сбываются, если ты твердо веришь в них.

Она поклялась себе, что каждое Рождество будет приходить к этому окну, чтобы снова увидеть камин, украшенный гирляндами остролиста, и евангельские истории, разыгрываемые перед огнем. И будет представлять себе, что она там, в доме, вместе со всеми членами семьи Рэмзи, и что темные глаза Тристана смотрят в ее глаза и что осуществились все до единого ее желания.

Глава 1

Шестнадцать лет спустя…

Никто не должен оставаться в одиночестве на Рождество, но Алана Макшейн никогда не знала ничего другого, кроме одиночества. Она прижала руку в митенке к покрытому морозными узорами стеклу, набираясь мужества, чтобы в последний раз заглянуть в комнату. И навсегда попрощаться с мечтой, которая никогда не осуществится.

Сегодня она расстанется с тем, что никогда не станет ее жизнью: беззаботным смехом, нежными объятиями любящих рук, гирляндами остролиста, рождественским пудингом и поцелуями под венком из омелы.

И еще она навсегда расстанется с Тристаном Рэмзи.

Как хотелось ей погрузить свои пальцы в черные волны его волос, что она делала только в мечтах… Как хотелось ей прижаться губами к его губам, вкуса которых она никогда не узнает… Она дрожала всем телом, ловя полный страсти взгляд его черных глаз, но этот взгляд предназначался не ей.

С тех пор как Алана себя помнила, она всегда любила Тристана Рэмзи, но пришло время посмотреть правде в глаза. Потому что, сколько бы она ни стояла снаружи у окна, на свете не было магической силы, способной перенести ее с морозной улицы в теплую гостиную, наполненную смехом Тристана. Самая пылкая мечта не могла превратить ее в женщину, достойную того, чтобы Тристан ввел ее в праздничный мир Рождества и своей любви.

Алане исполнилось семнадцать, когда она заметила первые признаки надвигающейся беды: она увидела, что Тристан поддался чарам воспитанницы своего отца, хрупкой белокурой красавицы, нежной, словно оранжерейный цветок. В то далекое Рождество Тристан вступал в будущее вместе с невестой и сонмом надежд. Будущее, в котором Алане не было места.

Сердце ее было разбито, и она потом целых семь лет не приближалась к окну, убеждая себя, что не нужна Тристану, что не имеет больше права опекать его издалека. Но как бы она ни отдалялась от Тристана, Алана не могла разорвать мистические узы, возникшие между ними в то Рождество, когда он вложил ей в руку гинею. Эти узы не прервутся никогда, даже если ее с Тристаном разделит равнодушная вечность.

И вот теперь она снова у знакомого окна. Резкий ветер срывал с ее головы простой серый капор, трепал пряди рыжевато-каштановых волос, заставлял слезиться и без того мокрые глаза. Алана вытерла слезы, сердясь, что горюет о потери того, что никогда ей не принадлежало.

Она приготовилась заглянуть в дом, заранее зная, что там увидит: блики огня на модных атласных бальных платьях, белоснежные накрахмаленные воротнички, подпирающие твердые мужские подбородки, веселые игры и танцы, и вверху, над головами, украшенный лентами, яблоками и горящими свечами венок из омелы, привлекающий для поцелуев то одну, то другую пару.

Но, заглянув в окно через стекло и через вереницу лет, так надолго отделивших ее от празднества внутри, Алана в потрясении прикрыла рот невольно задрожавшей рукой. Ни единая веточка остролиста не украшала гостиную, и комната была погружена в грустный полумрак.

Куда же все подевались? Куда пропали смеющиеся сестры Тристана, его надменный отец и цветущая розовощекая мать, заботливо опекавшая свое семейство? А где сам Тристан?

Может, за те семь лет, что Алана запрещала себе приходить сюда на Рождество, семейство Рэмзи навсегда покинуло свой уютный дом? Скорбь потери сжала ей сердце, как если бы в доме жили ее родные.

И вдруг Алана увидела его. Без сюртука, в рубашке и черных панталонах, он сидел в кожаном кресле, сгорбив широкие плечи и подперев голову рукой. Беспокойные пальцы ворошили темные волосы, лицо с обострившимися чертами было угрюмым и печальным.

– Тристан, – позвала она шепотом, но, конечно, он не мог ее услышать. Не мог он и догадаться, что она стоит за окном. – Боже мой, Тристан, в чем дело? Что случилось? – снова спросила она, обращаясь скорее к небесам, чем к самому Тристану.

В этот момент дверь комнаты отворилась, и на пороге появился мальчик лет семи. Сын Тристана, тут не могло быть никакого сомнения. Он был в ночной рубашке и с такими же, как у матери, золотистыми белокурыми локонами. Но его лицо было точной копией лица Тристана. Бледный грустный ребенок расправил свои узкие плечики, как если бы собирался противостоять некой опасности.

Тот Тристан, которого Алана знала в прошлом, схватил бы сына в объятия, приласкал и утешил его, как утешил много лет назад девочку-нищенку. Но этот новый Тристан мгновение колебался, решая, прикасаться ли ему к ребенку, потом поднялся с кресла и вышел из комнаты.