Ведьмина дорога (СИ) - Авербух Наталья Владимировна. Страница 37

— Она входила в приданое моей матери! — поднял голос Флегонт. — Ты можешь лишить меня своего наследства, но ты не можешь отобрать у меня то, что…

— Ты сам себя лишил наследства, сын, — спокойным басом перекрыл барон возмущённую речь Флегонта. — Когда, после смерти твоей матери, ты сказал, что я свёл её в могилу, я не стал тебя наказывать, потому что ты был её сын и потому что ты был убит горем. Когда ты сказал, что не желаешь жить со мной под одной крышей, я позволил тебе уехать к твоему дяде в Хардвин, где он жил по просьбе сестры и с моего разрешения. К счастью для тебя и к несчастью для него Хардвин не был майоратом. Я написал твоему дяде, предлагая оплатить любых учителей, которых ты пожелаешь нанять, поскольку ты был молод, горяч и твоё обучение нельзя было считать законченным. Я был даже готов послать тебе своих людей, ибо никому так не доверяю в искусстве конного и пешего боя. Твой дядя ответил мне письмом, которое невозможно цитировать в приличном обществе…

— Однако вы это сделали! — тонко выкрикнул Флегонт. — На собрании союза баронов, когда…

— Когда умер твой дядя, — скучающим тоном подхватил барон. Он рассказывал историю своей ссоры с сыном спокойно, будто бы только для того, чтобы исключить саму возможность какого бы то ни было недопонимания. — Когда умер твой дядя, я был вынужден зачитать это письмо. Там говорилось, что ты отрекаешься от меня, проклинаешь моё имя и не нуждаешься в моих подачках. Твоей подписи, однако, под письмом не было, и я должен был обращаться к собранию, прося о посредничестве в моих семейных делах, потому что без меня, твоего отца, собрание не могло решить вопроса о наследовании тобой владений твоей матери, коль скоро их опекун умер, а ты достиг возраста принятия решений.

— Я помню! — запальчиво ответил Флегонт. От него, однако, не пахло ни гневом, ни той заносчивостью, которую он пытался изобразить. От него пахло умом, хитростью, волей и строгим расчётом.

— И вот ты явился на собрание, — продолжил барон. — С опозданием, босой, в холщовой рубашке, подпоясанной верёвкой. В одежде послушника братьев-заступников. Ты повторил слова дяди мне в лицо, сам, своими устами. И сказал, что владения твоей матери будут принадлежать твоей новой родне.

— Я имел право передать их братству! — возмутился Флегонт. Вейма заметила, что он с каким-то жадным интересом рассматривает Нору. Во взгляде не было ни капли страсти, но что-то в нём было гнилое и подлое. Что?

— Нет, не имел. Отрекшись от мира, ты потерял право решать. Если бы ты сначала вступил бы во владение, а потом решил передать Хардвин в дар ордену, а только после принял постриг, я бы не спорил, хотя не буду скрывать, что решение это мне не нравилось. Но ты решил рвать узы крови, рвать узы сословия, в котором родился. Что ж. У тебя нет земного отца, но это значит, что у тебя нет и земной матери.

— Ты не смеешь, — снова перешёл на «ты» Флегонт, — высказываться о моей матери! Не смеешь!

На этот раз злость в его голосе была настоящая. Однако барон не оставил своего показного равнодушия.

— И не думал, сын, высказываться о твоей матери. Но Барберг — это не родовое владение, поэтому оно останется у меня как наследство от неё и от моего умершего для мира дорогого сыночка.

Рука Флегонта дёрнулась к пустому поясу. Ищет оружие, поняла Вейма. Оружие, которое вот уже много лет там не висит.

— Говори, зачем приехал, — резко потребовал барон. — Менно говорит, ты шнырял по Барбергу и расспрашивал там о жителях Латгавальда.

Латгавальдом называлась деревня, возле которой поселилась Вейма и возле которой стоял замок барона. Название её означало Защищающие леса. Магда говорила, что люди здесь издревле чувствовали поддержку сил природы. Обычно, конечно, они говорили «наша деревня», как человек говорит «мой дом», не называя его по имени.

— Я выполнял свой долг, — надувшись, что выглядело забавно при его тощей фигуре, отозвался Фленгонт.

— Ты не имеешь права шнырять по моим землям без разрешения, — напомнил барон.

— Это моя земля! — вспылил Флегонт.

Сквозь ненатуральный гнев и неестественную горячность проглядывало что-то подлинное. Глухая ненависть не столько к отцу, сколько к тому, что, по мнению гостя, барон воплощает.

— Это моя земля, — спокойно заявил Фирмин. — И тем более моя земля Латгавальд, о котором ты разговаривал. Я думаю, ты ждёшь собрания баронов, не так ли? Я уеду, а ты явишься со своими людьми и сотворишь здесь суд под страхом отлучения. Я слышал, вы так уже поступали. Что ты натворил в Корбиниане? Кто позволил тебе судить ведьму на земле, принадлежащей союзу баронов?

Вейма заметила, что её наниматель пытается навязать собеседнику свой стиль разговора. Он разговаривал с сыном, как с непослушным мальчиком, отбившимся от рук, но всё же обязанным отчитываться перед родителем. Флегонт, однако, был взрослым мужчиной, только волей случая оказавшимся связанным с бароном кровными узами.

— Она была виновна, — поддался на отцовский тон брат-заступник. — Отец, на твоей земле засилье ереси, здесь гнездо Врага, а ты твердишь о своих привилегиях!

— Очень интересно, — поднял брови барон. Вейма похолодела. Она лучше всех знала, насколько верным было заявление монаха. — Откуда такие сведения?

— В Раног в кабак кто-то привёз зелье под видом вина. Три почтенные женщины были отравлены. Когда их мужья обратились к держателю кабака, он сказал, что зелье привёз какой-то улыбчивый незнакомец. Через небольшое время незнакомец появился снова, пытался забрать своё зелье и заменить его обычным вином, однако оно всё было уже выпито школярами с немалыми разрушениями, причинёнными кабаку и окрестным домам. На допросе кабатчик показал, что незнакомец не говорил, где он живёт и один только раз упомянул, что по дороге переправился через Корбин. Паромщики помнили человека с двумя бочонками вина на телеге, который дважды перебирался через озеро.

— Корбин — обширное озеро, — терпеливо ответил барон.

Вейма стояла, опустив взгляд, как и положено скромной девушке в присутствии мужчин, и старалась сохранять невозмутимое выражение лица. От Норы пахло страхом и затаённым гневом. Барон не мог не подумать о виноградаре, который производил лучшее вино во всей округе.

— Я объехал его всё, — просто ответил Флегонт. — От берега и до самого Тамна.

— Ты не мог сделать этого в одиночку, — усомнился барон.

— Мне помогали, — пояснил брат-заступник. — В этих краях мало где осталась лоза после тех насланных Врагом заморозков.

— Три женщины были отравлены, школяры напились, — хмыкнул барон. — Им попалось плохое вино. Кабатчик не сказал, чем он его разбавил?

— Школяры показали, что найденные ими женщины были мёртвыми, когда они несли их на кладбище, мёртвыми они были и на следующий день, однако ожили у всех на глазах.

— Пьяные школяры — плохие свидетели, — возразил Фирмин таким тоном, как будто говорил о собаке.

— Женщины утверждают, что не знают, что на них нашло, когда они выпили по глотку, они как будто…

— Сын, — перебил барон. — Они скажут всё, что угодно. Ты никогда не имел дела с тайными пьяницами? Все они, и мужчины, и женщины говорят одинаково. Всегда виноват кто-то другой. Это слабость воли, ничто другое.

— Они показали то же на исповеди, — веско добавил Флегонт.

— Пьяные бредни!

— Отец! — воскликнул Флегонт. — Что бы ты ни думал — мы не стремимся обвинять направо и налево! Мы выясняем истину! Только истиной мы противостоим Врагу! Позволь мне провести расследование в Латгавальде! Если здесь притаился Враг — позволь мне спасти твою душу!

— Сын, — с гневом и раздражением ответил барон, — на моей земле не будут гореть костры. По старинному праву преступления, свершающиеся с помощью колдовства, судятся так же, как и все остальные. Властью своей я могу приговорить к смерти или к изгнанию, простить или присудить к штрафу. На моей земле не было преступления. Раног не обращался ко мне за наказанием виновного. Я не знаю твоего незнакомца. Я не пущу братьев-заступников творить суд на моей земле. Таково моё слово.