Ведьмина дорога (СИ) - Авербух Наталья Владимировна. Страница 72

— Что, боишься, до костра не доживу? — хмыкнула бывшая ведьма, но от угощения не отказалась.

— Дура ты, Маглейн, — отозвался Виль. — Ешь лучше. Флягу потом верни.

— С чего это ты так расщедрился? — хмуро спросила Магда.

— Да я смотрю… уже вечер, а о тебе никто не вспоминает. Из этих, пришлых. А тутошние — они боятся подходить.

— О тебе первом расскажу, если пытать будут, — посулила ведьма. — Добренький.

— Дура, — повторил батрак. — О чём с тобой этот разговаривал?

— Не твоего ума дело.

— Если я спрашиваю, моего. Давай, рассказывай, Маглейн.

— А то что?

— Ничего. Рассказывай. И флягу верни, как напьёшься.

Весь день в деревне не умолкали пересуды. Обманула ли ведьма или что-то пересилило её ворожбу, да только враги взяли замок так быстро, что никто не успел и ахнуть. Одни говорили — конец всему, теперь чужие всё разграбят и уничтожат, другие — что так даже лучше: не будет отряд вооружённых бездельников стоять посредь деревни, пытаясь взять замок штурмом или измором, не будут они драться посредь полей. Так-то оно так, отвечали первые, так ведь и барону выгнать их будет непросто, а то бы постояли, да плюнули, да стороной прошли.

А уж когда запели трубы и в деревню въехал брат-заступник, в котором иные признали баронского сынка, стало совсем плохо. Он сказал — и попробуй-ка не послушать, — что отныне Фирмин переходит под руку Заступника, а власть земного сюзерена будет над ним сообразовываться с небесными законами. И по сему всем жителям даётся великая милость — донести на всё, что творится в округе нечистого, будь то деяния ребёнка, брата или сюзерена. Донесшим, кои признаются в грехах против Заступника, даруется прощение, буде они примут покаяние и искупят свои грехи пожертвованиями на благие дела. С теми же, кто не признается сам, поступят так, как полагается поступать с грешниками, еретиками и проклятыми.

Сказав так, брат-заступник вернулся в замок, а деревня загудела ещё пуще. Шутка ли — покаяться в нечистых делах! Да уж как тут покаешься, когда нет ни одного двора, где ведьма не лечила бы детей или скотину, а то и отца, саданувшего себя топором, или от иной напасти помогла. Да как тут покаешься, когда помнишь ещё восторг лунной ночи, вкус хорошего вина, да прекрасную деву, соткавшуюся из тумана по зову ведьмы?!

Ведьмы…

А ведьма-то в замке была.

Да и пропала там.

Жива ли ещё?

А если покаяться? Сколько жадные братья-заступники вытянут на пожертвования? А каково будет покаяние? Не есть мяса, не пить вина, не спать с женой? Или пешком по монастырям пройтись, босым и в рубище? А может, раздать всё добро?

А если промолчать?

Все же свои. Начнёшь говорить — про себя одного не скажешь. На кого говорить будешь? На соседа, свата, брата, друга? На кузнеца, что с огненными духами знается? А кто тогда железо ковать будет? На мельника, что с речкой договаривается и недавно девку приютил блаженную, что целыми днями только и делает, что на воду глазеет? А кто тогда зерно молоть будет? На знахаря, что живёт на отшибе, в лесу пропадает, да непонятно с кем по ночам — а то и среди бела дня! — разговаривает? А кто тогда всех лечить будет? Виноградаря, который не помощью Pаступника лозы свои оживил после морозов? А откуда вино брать людям? Да и ведьма тут не чужая уже, и старики говорили — нет ведьмы, любая напасть вдесятеро тяжелее деревне будет.

А если другие донесут? Сам не успеешь, хуже будет.

Деревня гудела от пересудов. Каждый говорил намёками да обиняками, никто не признавался сам ни в чём и даже о том, что точно все видели, не упоминали.

Вечером все набились в кабак. Кроме местных, там сидел никому до этого дня не знакомый пришлый паренёк. Сказал, сам из Анша, городка за Корбинианом, учился и вовсе далеко, за большой рекой Лейдом, это дальше ещё на запад, в разных университетах, исходил все дороги и все университеты, а теперь идёт, чтобы учиться в Раноге. У них, мол, у школяров так принято. Одет паренёк был неказисто, в обтрепавшиеся штаны и рваную рубаху, с собой имел тощий мешок да видавшую виды лютню. На него, может быть, бы и косились, да только за день парнишка успел натаскать воды и наколоть дрова для Рамоны, напоить скотину у Меты, подправить колесо на мельнице и рассказать с десяток историй про то, как себя ведут братья-заступники там, где имеют полную власть над народом. По всему выходило, что они те ещё греховодники, да только куда деваться?..

Дверь кабака отворилась, пропуская одетую в чёрное фигуру. Все разом замолчали, отпрянули, ожидая не то Врага, не то выходца с того света и не слишком успокоились, когда узнали в вошедшем баронского сынка, брата-заступника Флегонта. Один только пришлый школяр сидел себе в углу да тренькал на своей дребезжащей лютне, напевая похабную песенку про скромную девушку, её дружка и копьё. Половина слов была непонятной, ибо произносилась, как объяснил перед песней школяр, на языке молитв и истинной учёности, который в деревне знал один священник. Брат Флегонт поморщился: целиком песенка была ещё более похабной, чем для слуха простых людей. Однако наглецу не было дела до вошедшего брата-заступника, он знай пел себе, пока не дошёл до конца — отнюдь не благочестивого. И только тогда соизволил оглянуться по сторонам во внезапно притихшем кабаке.

— Мир дому сему, — возгласил брат-заступник, шагая внутрь кабака. — Мир всем добрым людям и благочестивым верующим.

По кабаку прошелестело нестройное: «Мир и тебе…». Флегонт вошёл и уселся за ближайшим столом, из-за которого немедленно выскочили сидевшие там люди. Школяр вскочил на ноги и подошёл ближе.

— Мир тебе, брат, — поприветствовал он Флегонта.

Тот смерил наглеца хмурым взглядом.

— Ты ведь брат-заступник! — не отставал школяр. — Как здорово! Я иду в Раног учиться церковному праву, а здесь говорят, что ты приехал проводить процесс против ведьмы и проклятых, верно? Вот удача! Я и не думал, что мне так повезёт! Увидеть всё самому… разобрать до тонкостей… Ты ведь не откажешь мне в обучении?

— Как тебя зовут, отрок? — вместо ответа вопросил брат-заступник.

— Эб моё имя, — широко улыбнулся школяр. — От Фельсины до Пелье и Лютарии [35], везде меня зовут Эбом из Анша.

Он оглянулся, перехватил удивлённый взгляд знахаря, сидящего в дальнем углу за тавлеей, и почему-то ему подмигнул.

— А знаешь ли ты богословие, Эб из Анша?

— Не так чтобы очень, — признался школяр. — Затем и иду в Раног, ведь там лучший факультет богословия. Но перо держать в руках умею, труды отцов церкви не перепутаю.

— Это похвально, — кивнул брат-заступник и порылся за пазухой. — Эй, как тебя звать, добрая женщина!

Рамона подошла к ним, вытирая руки о передник.

— Возьми вот, — протянул брат-заступник кусок пергамента, на котором яркими красками был изображён рыцарь на коне, замок, герб со змеёй, а над ними — корона Дюка. — Повесь на двери. Пусть все знают, что его высочество Алард Корбиниан, потомок Старого Дюка, вернулся, чтобы снова править своей страной. Все, кто пойдут к нему под руку, будут обласканы милостями нашего повелителя. Любое преступление против людей, совершённое в прошлом, будет прощено ради честной службы, а после коронации самые верные станут рыцарями и получат землю в награду.

Он оглянулся по сторонам.

— Все слышали? Его высочество прекратит своеволие баронов. Теперь каждый может обратиться в его суд за справедливостью или прощением.

Люди запереглядывались. «Старый Дюк» — это была сказочка для детей. «Когда Старый Дюк правил» — любимое присловье. Это значило — очень давно. Это значило — тогда, когда все жили счастливо. Как в сказке. А теперь Дюк вернулся. Молодой Дюк. Будет ли он таким, как Старый? И о каких своеволиях баронов говорит брат-заступник?

— Вы позволите угостить вас, брат? — заискивающе предложил школяр. — В этой дыре неплохое вино, даже в солнечной Фельсине я такого не пробовал.