Утренняя песня - Кейтс Кимберли. Страница 2

Ханна не двигалась, стараясь преодолеть страх.

– Полагаю, вы могли бы приковать его к стене, разумеется, если в тайной темнице у вас есть цепи.

Это было все, что она выдавила из себя без предательской дрожи в голосе.

Он окинул ее таким испепеляющим взглядом, что она поразилась, почему от ее промокшей насквозь одежды не повалил пар.

– Знай я, что от этого будет какая-то польза, именно так и поступил бы. К сожалению, власти неразумно запретили пытки, даже если некоторые мерзавцы заслуживают их.

Полные чувственные губы скривились от недовольства.

– Вот дьявол, наверное, он уже на полпути к Ноддинг-Кросс.

От мужчины веяло безрассудством, каждый мускул под изысканным сюртуком цвета красного вина и бежевыми бриджами свидетельствовал о том, что того, кто будет настолько глуп, чтобы идти против его воли, ожидает ад уже на земле.

Ханна прочла множество книг по философии, находившихся в библиотеке отца. Философы, анализируя опасность опьянения властью, считали, что абсолютная власть более опасна, чем любая другая. Влияние этого человека распространялось на значительное расстояние, здесь оно было абсолютным: он властвовал на большом пространстве отсюда до Ноддинг-Кросс.

Этот человек воплощал в себе все, что ненавидела и чего боялась Ханна. Она уже встречала таких мужчин. Ирландия кишела землевладельцами, живущими теперь в других местах, которые высосали все соки из поместий и тиранили собственные маленькие королевства.

Может быть, у нее помутился рассудок и поэтому она привела Пипа в это место, снова предоставив власть над ним такому человеку. Однако это всего лишь временная мера. Они с Пипом не такие уж важные птицы, чтобы принять на свои головы ярость грозного Остена Данте.

Бормоча проклятия, человек повернул к дому и начал подниматься по лестнице. Ханна не могла позволить ему захлопнуть дверь и схватила его за руку.

– Сэр, подождите! Пожалуйста!

Он обернулся и посмотрел на ее руку, вцепившуюся в его рукав.

– Мне хотелось бы найти кров.

Он нахмурился еще сильнее. Его глаза заблестели, а голос стал пугающе мягким:

– Прежде чем рвать мой рукав, не могли бы вы дать мне кое-какие разъяснения? Кто вы такая, черт побери, и что делаете на моем пороге?

Она испугалась бы меньше, если бы он просто наорал на нее.

Ханна набралась смелости и заставила себя взглянуть в его горящие неприязнью глаза.

– Я пришла сюда, чтобы оградить вас от неудобств, от необходимости доставить наручники из вашей темницы, сэр.

– Что-о?! – удивился он.

– Проходя по Ноддинг-Кросс, я услышала о ваших трудностях.

– Неужели?

Он усмехнулся.

– И что же это за трудности? Как видите, я не отрастил три головы, не извергаю огонь, по крайней мере до того момента, пока меня всерьез не доведут. Но если бы я собирался кого-то поджечь, то сейчас для этого самое время.

– Я слышала, находятся смельчаки, отважившиеся подолгу находиться у вас в услужении. Хочу испробовать свои силы – попросить вас нанять меня на работу.

– Ну разумеется, – он рассмеялся с сарказмом, – я имею обыкновение нанимать бродяжек и давать им ключ от шкафа, где хранится серебро.

Возмущение и стыд опалили щеки Ханны из-за его пренебрежительного отказа. Хотя она уже успела привыкнуть к тому, что к ней относились точно к грязи под ногами – как к чему-то надоедливому, от чего хочется побыстрее избавиться.

Но ее самым большим счастьем и самым опасным недостатком всегда была гордость, она не позволила ей погибнуть, когда семья лишилась состояния. Высокомерие и презрение дурно воспитанного человека вызвали у Ханны гнев.

Ей захотелось послать его к черту, но сдавленный кашель, раздавшийся из-за колонны, заставил ее прикусить язык. Ее спина будто налилась свинцом, а скрытый вызов заставил поднять подбородок вверх.

– Сэр...

Он прищурился.

– Насколько я понимаю, меня приглашают на танец, мадам, но я не сумасшедший, чтобы впустить такую, как вы, в свой дом. Кроме того, у меня полностью укомплектован штат слуг, хотите верьте, хотите нет, они вполне терпимы к сменам моего настроения, если, разумеется, не считать проклятых помощников со слабыми позвоночниками.

– Тогда вам, может быть, нужна женщина?

– Женщина?

Она думала, что самые тяжкие унижения уже позади, но презрение этого человека усилило их во сто крат, что она прочла в его глазах, и Ханна ужаснулась, когда поняла, что ее предложение он мог истолковать лишь в одном смысле. Ханна дала бы ему пощечину, если бы не услышала в этот момент приглушенный кашель малыша.

– Соблазнительное предложение, но, боюсь, я должен отклонить его, – засмеялся он. – У меня более утонченный вкус.

– Я не предлагала ничего подобного! – возмутилась она. – Хотела лишь сказать, что, может быть, вам нужна женщина для работы, с которой не справляются мужчины со слабыми позвоночниками.

– Вы хотите наняться ко мне в помощники? Это смешно. Вы не можете заниматься тем, чем занимался Уиллоби.

– Но вы не можете быть в этом уверены, поскольку не сказали, что это за работа.

В это мгновение она не удивилась бы, если бы узнала, что в обязанности Уиллоби входило скармливание девственниц чудовищу, живущему под лестницей, и накрахмаливание шейных платков настоем из зубов младенцев.

– Скажите, мисс... мисс... как там вас...

– Мисс Ханна Грей... Грейстон, – торопливо солгала она.

– Какими же талантами вы обладаете, мисс Грейстон? Кроме умения бегать по сельской местности с видом вымокшей кошки. Не думаю, что к вашим достоинствам относится умение записывать музыку.

– М... музыку? – Она изумленно уставилась на него. Ее музыкальное образование ограничивалось пением кельтских народных песен, которые она когда-то слышала в поместье отца.

– Да-да, музыку, – повторил он. – Мелодии, часто проигрываемые на инструментах типа фортепиано, обычно просто режут слух.

– Я... я обожаю музыку.

Это была правда. Она обожала музыку так, как обожала искусство Микеланджело, – с благоговейным трепетом и полным отсутствием способностей в этой области.

– Но почему... то есть если вы композитор, почему сами не записываете музыку?

– Почему не записываю музыку сам? – Он вытянул перед собой руки красивой формы – сильные, с длинными пальцами, таившие в себе мужественность. В свете, струившемся из двери, блеснуло кольцо с печаткой.

– Тогда у меня пальцы были бы испачканы чернилами. Нет ничего более вульгарного.

– Я... я умею это делать! – выпалила Ханна, совершенно сбитая с толку, пытаясь разглядеть выражение его лица.

– Что делать? Быть крайне вульгарной?

Его ироничная улыбка придала девушке спокойствия.

– Я могу записывать музыку.

Это была явная ложь, но умолять этого человека проявить великодушие было бы столь же бессмысленно, как и унизительно.

Он смотрел на нее, явно пораженный.

– Было бы безумием впустить в дом совершенно незнакомую мне женщину. Сомневаюсь, что у вас имеются рекомендательные письма с места вашей прежней работы.

– А что, собственно, вы теряете? Если я не подойду, выгоните меня утром. А вдруг подойду?

Он нахмурился.

– Ваш облик наводит на некоторые размышления. Вы ходите по деревне, как попрошайка, но покрой вашего платья достаточно изыскан.

– Я счастлива, что вам нравится работа моей портнихи, сэр.

– Еще загадочнее то, что манера речи у вас, как у леди из благородного дома. Если быть точным, вы говорите с легким ирландским акцентом, но готов поспорить, что родились вы не в соломенной лачуге, несмотря на ваш нынешний вид.

– До чего же вы высокомерны! Мое происхождение заслуживает такого же уважения, как и ваше, уверяю вас. Незапятнанная репутация, честное имя...

Ханна стиснула зубы.

– Нет, вы явно не служанка. Я посоветовал бы вам быть осторожнее, нанимаясь на работу. Я знаю множество хозяев, которые не станут раздумывать перед тем, как пустить в ход палку, чтобы выбить из слуг дерзость, подобную вашей. Вопрос в том, что делаете вы, покрывая столь славное имя позором, шляясь почти ночью неизвестно где и умоляя дать вам работу служанки?