Комсомолец 3 (СИ) - Федин Андрей. Страница 28

Стремился показать свою пользу и Виктор Феликсович Попеленский. Доцент задерживался в нашей компании без особого желания, будто отбывал повинность. Но исправно выполнял функции добытчика продуктов питания, официанта и бариста. Потому что тоже надеялся «урвать» свою долю известности и премий, которыми обещала разродиться затеянная нами серия журнальных статей, касавшихся доказательств гипотезы Пуанкаре. Ради будущих плюшек Феликс даже перешёл в общении со мной на уважительное «Александр Иванович», подражая профессору Перельману (называл меня по имени отчеству только на кафедре — не при других студентах).

Помощь Попеленского мне не требовалась. Но я не спешил от неё и отказываться. Воспринимал доцента приложением к профессору. С удовольствием поедал добытые Виктором Феликсовичем в столовой института пирожки и котлеты, пил мерзкий, но вызывавший ностальгические воспоминания кофе. А вот чай Феликс заваривал неплохой. И даже рассказывал анекдоты — в этом я убедился в четверг вечером, когда мы с профессором прервались на чаепитие (Перельман удивился преображению Попеленского не меньше меня). Так что я намеревался терпеть общество Феликса и дальше.

В пятницу я не рассчитывал, что задержусь на паре, которую вёл Попеленский: предвидел, что Виктор Феликсович вновь отправит меня на кафедру к профессору (так случалось во время лекций). Тем более что уже предупредил своих будущих соавторов: в выходные не уделю время работе над статьями, буду занят другими делами (не уточнил, что именно стану делать — пока не принял окончательное решение, поеду ли проверять информацию из сна). Профессора Перельмана мои слова расстроили (а Феликс — напротив, порадовался). Потому я и решил, что Самуил Яковлевич воспользуется возможностью «снять» меня с пары Попеленского для продолжения работы над текстом доказательств.

Вот только мои ожидания не оправдались (как я после узнал, профессор Перельман простудился). Феликс повелительным жестом прогнал с первой парты примостившуюся там студентку — освободил для меня место рядом с его столом. Жестом велел мне присесть. Отправил Пимочкину переписывать на доску задания самостоятельной работы (комсорг улыбнулась, проходя мимо меня, коснулась кончиками пальцев моего плеча). Я раскрыл тетрадь, расписывал решения задачек по мере того, как Света выводила мелом из условия (особенно не напрягая при этом мозг, словно переписывал заученную наизусть таблицу умножения). И прислушивался к словам доцента Попеленского.

Виктор Феликсович тем временем произнёс перед студентами высокомерную, но короткую речь — о предстоящем нашей группе летом экзамене (смысл его выступления состоял в том, что сдадут экзамен не все). Говорил он в своей обычной высокопарной манере, сыпал ироничными высказываниями и замечаниями. Парой фраз поглумился над Авериным и Могильным («бэздари!»). Пожелал парням успешной сдачи летних экзаменов в профессионально-техническое училище. Обо мне не обронил ни слова (исключил меня из категории «бэздарей»). Велел студентам приступать к работе. Порылся в своём портфеле, выудил из него пачку листов бумаги. Отыскал нужный — вручил его мне.

— Не смотрите на доску, Александр, — сказал Виктор Феликсович. — Эти задания не для вас.

Он улыбнулся — будто извинился за скучные примеры, переписанные Пимочкиной на доску.

— Взгляните вот на эту задачку, — сказал Феликс. — Мне кажется, вам будет интересно над ней поработать.

Звонок с урока вывел меня из задумчивости. Я положил на стол ручку, закрыл тетрадь (отметил, что руки так и чешутся продолжить работу над уравнением — мысленно обозвал себя «математическим наркоманом»). Не складывал вещи в сумку — дожидался, пока из кабинета уйдут студенты. Сказал Славе Аверину, что догоню его. Выбрался из-за стола. Бросил взгляд на Попеленского. Виктор Феликсович сегодня тоже не спешил покидать аудиторию (обычно он не задерживался дольше, чем на пару минут). Посматривал на меня: дожидался, пока я сдам работу. Не стал испытывать его терпение — положил на стол перед преподавателем лист бумаги.

— Что это? — спросил Феликс.

— А вы взгляните на записи, Виктор Феликсович, — сказал я.

Феликс взмахнул бумагой, чуть приблизил её к лицу.

— Пимочкина и Нежина — «отлично», Аверин и Могильный — «хорошо», — прочёл Попеленский. — Что это такое, Александр… Иванович?

— Это фамилии студентов и их оценки за ответы на летнем экзамене по высшей математике, — ответил я.

Бородка доцента вздрогнула.

— Вы намекаете…

Я постучал рукой по сумке, куда недавно спрятал тетрадь.

— Намекаю, что пока рано говорить о решении уравнения Навье-Стокса. Мне, конечно, было бы интересно его решить. И я решу его… в будущем. Но не сейчас. И даже не завтра. Рано думать о новых свершениях, Виктор Феликсович. Сперва разберёмся с доказательством гипотезы Пуанкаре. Все прочие «загадки тысячелетия» отложим до лучших времён.

Феликс зачаровано смотрел на мою сумку, будто надеялся рассмотреть сделанные мной на уроке записи. От его внимания не укрылось, что за пару я исписан значками и символами не одну страницу. Вот только в моих планах не значилось делиться с парочкой Перельман-Попеленской и ещё и решением «уравнения Навье-Стокса» (не сомневался, что мне оно теперь по силам). За серию журнальных статей профессор и доцент Зареченского горного института получат немало славы и денег — на их век хватит. С новыми открытиями и достижениями решил не спешить — сперва разобраться во всей этой научной кухне.

— А ещё намекаю, — сказал я, — что «доказательство Перельмана-Попелекского-Усика» звучит лучше, чем «доказательство Перельмана-Усика». Пусть Самуилу Яковлевичу так и не кажется. Я был бы рад пойти навстречу пожеланиям профессора, но не в такой принципиально важной вещи, как название доказательства гипотезы Пуанкаре. Виктор Феликсович, мы ведь с вами не допустим, чтобы оно обрело некрасивое короткое название?

Попеленский нахмурился. Смотрел на меня, молчал. Я вновь отметил некоторое сходство между доцентом Феликсом и тем «железным Феликсом», которого видел на портрете в кабинете капитана советской милиции Александрова. Не только бороды Феликсов показались мне похожими, но и взгляды. Виктор Феликсович не торопился с ответом. Будто прикидывал, можно ли верить моим словам… и профессору Перельману. Но я не сомневался в том, какое решение примет доцент. Был уверен, что Попеленский не проявит принципиальность и не оскорбится в ответ на моё предложение.

— Не допустим, — сказал Феликс.

Он убрал тетрадный лист с фамилиями студентов и их оценками в портфель.

— Хороших вам выходных, Виктор Феликсович, — сказал я.

— И вам… того же, Александр Иванович, — ответил доцент.

В пятницу я уже понял, что проверю информацию о субботнем нападении «маньяка с молотком», полученную в том уже подзабытом сне. Снова явлюсь к седьмой подстанции и спрячусь за кустами шиповника. В будёновке и с обрезом в руках. Не видел причины не поехать завтра к пятой городской больнице. Потому что никакого другого плана по поиску убийцы женщин так и не придумал. А вот прекращать поиски преступника не хотел. Будто уверовал, что именно с поиском этого человека связано моё перемещение в это время и в это тело.

Убедил себя, что от важных дел меня эта поездка не отвлечёт (поеду после занятий в институте). Да и профессору я уже сообщил о своей занятости в выходные (Перельман и сам сейчас не был настроен на работу — боролся с простудой). Не признавался даже перед самим собой, что серьёзно отнёсся к полученной во сне информации. Мысленно обзывал себя слабоумным фантазёром. И сам себе доказывал: «Димочка, разве тебе сложно снова прокатиться в тот район, подышать свежим воздухом и убедиться в собственном сумасшествии?»