Агуня (СИ) - Колч Агаша. Страница 29

— Всё, что будут говорить, — правда, и ты кивай всему. Понял ли? — я кивнул.

Тут и царь вошёл, а с ним двое сыновей-погодков. Отроки за креслом отцовским встали, а сам он спросил, усаживаясь:

— Что нового, Колояр, расскажешь? Где были, что видели? Какими диковинками порадуете на сей раз? Почему не все пришли?

— Много где побывали с дружиною морской. Много чудес видели, много есть что рассказать. Пусть Милан начнёт.

Вышел самый молодой из кормщиков. Поклонился и начал рассказ о невиданных садах, в которых растут плоды чудесные. Он рассказывал о деревьях и кустах, о травах и цветах, а в конце поднёс к подножию трона корзину с фруктами, которых в садах отца произрастало множество. Странно было, что описания Милана мало соответствовали тому, что было на самом деле. Но мне приказали кивать, и я кивнул. По старшинству выходили корабельщики, рассказывали, дарили, удивляя царя и сыновей его чудесами невиданными, и скромно, с поклоном отступали к месту своему. Последним вышел Колояр. Оправил кафтан, пригладил бороду и начал:

— Великий царь Карачун, многие лета ходил я в моря, приумножая твои богатства, много земель разных повидал, много историй тебе поведал, но то, что расскажу тебе сейчас, случилось со мной впервые.

Лодьи наши, гружённые тяжело, прошли уже полпути до земли родной, когда налетела буря силы невиданной. Подхватила волной огромной и понесла судёнышки неведомо куда по морю-океану. Крутило и мотало так, что непонятно было, где небо и в какой стороне дом. Но притомилась буря, притихла. Разбежались тучи над головой, и увидели мы звёзды неведомые, а на заре — берег земли неизведанной. Делать нечего, причаливать стали, заметили людей диковинных. Темные, сухие, как ветки хвороста, каркают, как галки в предзимье, и летают так же — перепархивают с места на места, кучкуются. Заметили нас, собрались на берегу, смотрят настороженно, а нам всего-то дорогу спросить да воды свежей набрать. Во время шторма на некоторых лодьях в бочки с пресной водой попала вода забортная, грозила дружине жажда неминуемая. Как могли, объяснили местным свои нужды, они вроде согласились, покивали в ответ. Вызвались добровольцы, собрали бочонки, а старшим с ними пошёл кормщик Агний Рябов. Ушли поутру, дело к ночи, но всё не возвращались товарищи наши. Тут слышу, кто-то по борту карабкается. Мальчонка местный, мокрый, холодный и лопочет что-то быстро-быстро. Показывает на нас, на берег и ребром ладони по горлу. Понял тогда, что не вернутся други наши никогда. Крикнул по лодьям, чтобы отплывали скорее. Да и ко времени — на берегу замелькали факелы и ветер донёс крики гневные. Быстро все собрались, только на судёнышке Агния замешкались без кормщика. К ним и подлетел воин местный, сбросил на палубу факелов связку. Занялся парус, загорелись просмоленные канаты, следом и дерево запылало. Дружина в воду попрыгала, стали нас вплавь догонять. Подобрали их, налегли на вёсла и ушли от земли негостеприимной. Потом уже, когда выучился по-нашему говорить, мальчик рассказал, что в глубине острова стоит храм Бога, Плюющегося Огнём, которому жители приносят жертвы человеческие, чтобы был к ним милостив и не тряс остров в гневе своём. Мальчонку тоже должны были положить на алтарь, но кто-то из наших, когда их пленили и заперли, помог сбежать, пожалев чадо. Вдали от берега подхватило лодьи течение сильное и понесло так, что вёсла ломались, когда пытались грести против него. Страшно было не знать, куда ещё несёт судьбинушка наша, но смилостивились боги, и через два дня плавания над головой созвездия знакомые показались. Потом течение ослабло и выпустило из стремнины к землям знакомым, где запасы пополнили.

Слушал рассказ Колояра и думал: «Как хитро он вывернул случившееся в плавании происшествие». Шторм был, но не такой страшный, как в рассказе. Да и переждали мы его в тихой бухте острова, на котором, кроме птиц, никто не жил. Лодья Агния Рябова погибла не в огне, а затонула. На стоянке команда открыла бочонок с вином заморским. Подумали, что выпьют по чарке и ничего плохого не будет. Только не простое вино было, а хлебное, двойной перегонки. Непривычные к такой крепости, мореходы быстро разум потеряли, передрались, доказывая, кто более всего достоин быть кормщиком. Стали удаль доказывать и решили в узкое горло входа в бухту через буруны кипящие выйти в море. Потом видели все, как носило по волнам щепы и доски. Не вся дружина погибла, спаслись пятеро вместе с Рябовым. Приказав всем собраться на берегу, Колояр объявил приговор: Агния повесить, остальным всыпать плетей, разделить по командам, а в порту выгнать взашей, без оплаты за поход. Долго не мог уснуть я в тот вечер. Укрывшись краем паруса запасного, сидел на палубе, размышляя о том, как сурово распорядился жизнями корабельщиков мой покровитель. Не спалось и Колояру. Долго бродил он между тюков груза, вздыхал, растирал ладонью грудь, потом заметил меня, сел рядом молча. Вдруг спросил:

— Осуждаешь меня, хлопчик? — не дождавшись ответа, продолжил: — Агний был мне другом. Почти братом. Но когда отвечаешь не только за свою жизнь, приходится проявлять жестокость к виновным, иначе дурная зараза своеволия и безответственности на других перекинется. Кормщик допустил пьянку, драку, погубил корабль, людей и товары. Не мог я его простить, чтобы впредь и другим неповадно было. Не в последний поход лодьи водил. Запомни, часто, чтобы чужие боялись, приходится бить своих.

Завершая свой придуманный рассказ, Колояр поманил меня и сказал:

— Вот, великий царь, этот мальчик. Сейчас покажет то, что умеет делать каждый в их землях. Летает, правда, плохо. Но это потому, что маленький еще, — легонько подтолкнув меня в спину, приказал: — Яви государю, что можешь, Кощей!

Карачун смотрел на моё выступление как ребёнок. Он хлопал в ладоши, ахал, подбегал, чтобы видеть получше, толкал Колояра локтем, а потом сказал:

— Подари! Подари мне этого мальчонку, кормщик!

— Он уже твой, великий царь, — поклонившись, ответил тот.

Так я поселился в дворце. Поначалу жил на правах то ли шута, то ли ручной зверушки. Никто не обижал, но и всерьёз за человека не считали. Очень мне хотелось учиться, и стал я прятаться в классе, где царевичи занимались. Слушал, запоминал, оставшись один щепочкой на песке писал буквы и решал примеры. Однажды учитель задачу сложную дал отрокам, а они не могли сообразить, как её решить. Тот, рассердившись, ушел, заперев класс, и предупредил, что не выпустит до тех пор, пока не разберутся с решением. Боеслав и Драговит хоть и были царевичами, но обучали их в строгости. Могли и розгами пожаловать за леность. Долго они пыхтели и сопели над тетрадками, жаловаться друг другу стали на голод, жажду и потребности в уборную сбегать. Пожалел братьев, вылез из схорона и объяснил, как решить правильно. Да вот назад спрятаться не успел. Поймал меня наставник и за ухо к царю отвел — подумал, что баловства ради в класс пробрался. Карачун был мудрым царём. Старался даже в мелочах быть справедливым. Разобрался и на этот раз. Поспрашивал, что выучить успел, остался доволен ответами и приказал, чтобы учили меня с царевичами на равных. Думал, что сыновья захотят обогнать в премудрости учёной мальчишку безродного. Но те только потешались надо мной:

— Обезьянку любым штукам научить можно — ума это ей не прибавит. Мы царского роду — наша мудрость по крови передалась.

Так и жили…

Рассказ был прерван торопливо вошедшим человеком. Видно было, что не слуга зашёл, а имеющий на то право приближённый. Поклонился с достоинством, доложил:

— Новости, государь!

Меня разрывало как Буриданова осла. Хотелось услышать продолжение кощеевой истории, но и новости узнать не терпелось. Хорошо, что не я принимала решение в этот раз.

— Слушаю тебя, Деян.

— Сыскали тех двоих, допросили, только не признаются они, что клещей на Заречье наслали.

— А в чем покаялись? — встряла в разговор, томимая любопытством.

Дождавшись кивка от царя, приспешник ответил:

— В том, что под медведя князя подвели. Сговорились с егерем и конюхом и устроили нечаянный случай.