Мост через огненную реку - Прудникова Елена Анатольевна. Страница 8

Энтони еще ни разу не видел знаменитого полководца. Слышал о нем много, разбирал по картам его блистательные кампании, а вот встречаться не довелось… к счастью! Знал только, что тот родом из Ваграу небольшого приморского королевства. Маленькие юго-западные страны жили своей непонятной жизнью, вели между собой мелкие войны, не лезли в дела вне своего региона, и на них тоже никто не покушался. Так что неудивительно, что молодой талантливый военачальник покинул родину и стал служить в чужой армии, неудивительно и то, что судьба улыбалась ему – а кому же ей еще улыбаться, если не смелым, решительным и умным? За десять лет он покрыл себя славой с головы до ног и заработал двухрядную орденскую цепь, на которой уже почти не оставалось места. Другое дело, что вел он себя при этом вызывающе, откровенно продавая свою шпагу, причем за огромные деньги – хотя если платят, то почему бы и не продавать?

Бейсингем поморщился: он терпеть не мог войны амбиций. А ведь придется… О Галене еще никто из тех, кто его видел, доброго слова не сказал. Говорили, что он был сыном вагрий-ского генерала и красавицы цыганки, на которой тот женился уже под старость по страстной любви. В таких случаях редко рождается что-то путное, а этот плод любви больше всего напоминал эзрийского ежа с иголками длиной в палец. Его честили на все лады во всех армиях, от Аркенберга на севере до Дар-Эзры на юге. Военные ругали Галена, а правители нанимали. Да не то что нанимали – буквально рвали на части, что позволяло генералу-наемнику на счету которого не было ни одного поражения, до небес взвинчивать цену за свои услуги.

Не иначе, это Гален и присоветовал герцогу обратиться за помощью к Трогармарку. Любовь короля Леона к военному делу общеизвестна, армия у него превосходная и всегда все готово, хоть завтра выступай, что особенно ценно, когда выступать надо было вчера.

…До лагеря он добрался за полночь. Там не спали, готовились к маршу: увязывали вьюки, запасали еду на дорогу – шли спешно, без обозных телег. Энтони наведался в каждый эскадрон, проверил все, что только можно, нашел добрый десяток упущений и когда, почти удовлетворенный, направился в свою палатку, то обнаружил, что хмель выветрился, а ложиться спать, пожалуй, уже и не стоит. Он принялся припоминать, что он забыл, вспомнил еще три вещи, которые не проверил, затем решил, что нечего тянуть, солнце через какой-то час поднимется, и приказал раздавать завтрак и звать священника служить напутственный молебен.

На рассвете, во главе трех полков легкой кавалерии и полка кирасир, он рванул на помощь балийцам. Артиллерия им была не нужна, пушек у Балиа на три армии хватит, а что касается пехоты, то как раз на севере, близ границы, в лагерях стояли три полка, добираться которым до балийских предгорий дня три, от силы четыре.

Пехотинцы тоже нюхом чуяли запах пороха и подготовились заблаговременно. Они выступили, едва получив переданный эстафетой приказ, и Бейсингем догнал их уже близ границы. Каким бы ни было спешным дело, он все же объявил дневку. Надо было дать отдохнуть конникам: кто их знает, что там творится, вдруг прямо с марша придется вступить в бой? Уставшие люди на измученных конях много не навоюют. Отдых касался солдат, но не командующего, который учинил у пехотинцев проверку всего, что только можно было проверить. На следующий день они пересекли границу, а еще через день были уже в предгорьях.

Бейсингем шел с авангардом. У него было предчувствие, что драться придется, не успев смахнуть дорожную пыль. Так и вышло. Едва они добрались до холмов, предваряющих западный конец Аккад, как услышали канонаду. Вскоре к отдаленному грому пушек прибавился многоголосый и такой знакомый им всем букет: неясный шум, крики, ржание коней. В этом месте на карте была обозначена котловина. По-видимому, она действительно существовала, потому что за холмами явно шел бой. Энтони отдал Марион коноводу, пересев на гнедого мойзельца Гарда, и махнул рукой, посылая полк вперед.

Тогда-то он впервые и увидел союзного командующего. Едва Бейсингем выехал на вершину холма – оглядеться, как к нему подлетел всадник на рыжем жеребце, в расстегнутом красно-синем балийском мундире, под которым сверкал серебристый легкий панцирь восточной работы. Шлем болтался за спиной на ремешке – это Энтони понравилось. Он и сам не любил шлемов – смотришь только вперед, как лошадь в наглазниках… Позади держались еще несколько офицеров, у одного в руках был штандарт. Всадник осадил жеребца возле самой морды Гарда, так, что тот всхрапнул и оскалился, – и, не утруждая себя приветствиями, выкрикнул:

– Сколько у вас с собой людей?

– Полк легкой кавалерии, – ответил Энтони, борясь с искушением как следует хлестнуть теснившего его рыжего, пока кони не начали грызться. Но не с этого же начинать знакомство с союзником! – Остальные на подходе.

– Наши цвета и цвета противника знаете?

– Знаю!

– На правый фланг! Выполняйте!

Гален развернул коня и рванул вбок по склону, немногочисленная свита помчалась следом. Оценив манеру союзного командующего в нескольких словах из лексикона конюхов, Бейсингем дисциплинированно отправился на правый фланг. Он и сам видел, что его полк тут нужен, равно как и то, что полка вполне хватит, и не нуждался в руководящих указаниях, чтобы вступить в бой. Однако уж коль скоро сопредельный генерал почтил его своим вниманием, то мог если и не предложить присоединиться к нему – в конце концов, откуда ему знать, кто ведет авангард, – то хотя бы поздороваться!

…Бой был яростным, но коротким. Солнце еще висело над склонами холмов, а они уже занялись обычными делами. Малоприятными – похоронными и лазаретными – и приятными донельзя, то есть едой и отдыхом. Офицерский повар, прибывший со штабом, только начинал готовить ужин, но генерал Бейсингем был чужд снобизма: он пристроился у ближайшего солдатского костра. Однако поужинать не пришлось: пришел порученец из балийского штаба с приглашением на совет. Энтони вздохнул, отставил миску, послал за командирами полков и направился к штабной палатке.

Днем было недосуг, а теперь он хорошо разглядел Галена. Не было никаких сомнений, что в его жилах действительно текла цыганская кровь. Среднего роста, одного с Бейсингемом, но не стройный и гибкий, как Энтони, а коренастый и крепкий, дочиста выбрит, держится вызывающе прямо. Смуглое, широкое, почти круглое лицо с тяжелыми скулами, черные, туго вьющиеся волосы, такие густые, что серебряная пряжка на затылке едва удерживает их массу, темно-карие, почти черные, горячие глаза – ошибиться в определении национальности невозможно. «Ему бы золотое кольцо в правое ухо, и можно ставить во главе табора», – подумал Энтони. Но серег генерал не носил, единственными украшениями были тонкий серебряный обруч-ожерелье с одиноким агатом и затейливо переплетенный браслет-цепочка.

Генерал держался сухо и высокомерно, говорил отрывисто и был явно не расположен слушать кого-либо, кроме себя.

– Вы опоздали! – бросил он Бейсингему вместо приветствия.

Энтони ругнулся про себя. Хамит союзничек! Надо бы осадить – но так лень спорить! «Ладно, посмотрим, что дальше будет!» – подумал он.

Не сказав ему больше ни слова, Гален отвернулся и продолжил совет. Оказалось, что он решил на следующий день, развивая успех, перейти в наступление – Энтони и сам поступил бы точно так же. Командующий разъяснял всем задачи и, по правде сказать, делал это коротко и толково. Вот он обернулся к Бейсингему:

– Пойдете с двумя полками легкой кавалерии на северо-восток, через эту седловину, – он ткнул пальцем в карту. – Когда услышите двойной сигнал атаки – не раньше, не позже, – ударите во фланг, вот сюда. Полк пехоты передадите для усиления генералу Лебелю, – мотнул головой в сторону худощавого брюнета с могучим орлиным носом. – Остальные пока в резерве…

Бейсингем невольно засмотрелся, как при каждом движении руки на кисти генерала вздрагивает серебряная цепочка. Красиво играет серебро на смуглой коже, да… И все очень толково – если бы Гален при этом не вел себя так, словно он, Бейсингем – полковник балийской армии. Даже со своими генералами, не то что с чужими, разговаривать в подобном тоне не принято, а уж тем более – с союзным командующим. Энтони по-прежнему ужасно не хотелось затевать ссору, но выбора не было: цыгана следовало осадить, раз и навсегда. Бейсингем подавил вскипевшее было раздражение, и оно вылилось в холодную веселую злость.