Прекрасный дикарь (ЛП) - Пекхам Каролайн. Страница 16

Я опустила взгляд на бумагу, желая написать для него еще один ответ, но он двинулся ко мне, взял меня за руку и потянул в дом.

— Пойдем, ты замерзнешь здесь. — Он закрыл дверь и прислонил гитару к стене.

Я подняла его руку перед собой, пальцем написала слова на его ладони.

«Спой еще».

— Тебе нравится моя музыка? — он наполовину рассмеялся. — Я в лучшем случае дерьмовый музыкант. Я звучу как человек с перерезанным горлом, тонущий в собственной крови.

Я дернула его за руку, заставив посмотреть на меня, и сурово поджала губы.

Его брови удивленно изогнулись, когда я снова подняла его руку и написала: «ошибаешься».

Я хотела сказать больше, но на его коже не хватало места, и он, похоже, понял это, когда подвел меня к маленькому столику и стульям у окна и указал на блокнот и ручку, которые я там оставила.

Он отодвинул кресло, освободив мою руку, и я пересела на другое.

— Я принес это для тебя, — сказал он, и мои губы раскрылись от удивления.

Я схватила ручку и бумагу и написала ответ. «Почему?»

— Потому что так поступают джентльмены, — ответил он, опускаясь на сиденье и с раздраженным видом снимая пальто.

«Ты не похож на джентльмена».

Он засмеялся негромко в глубине горла. — Я был им когда-то, если ты в это веришь.

«Я не верю».

Он снова засмеялся, и улыбка потянулась к моему рту, привлекая его взгляд в том направлении.

Он провел рукой по своим длинным волосам, убирая их с лица. — Теперь ты видишь его яснее, куколка?

Из моего горла вырвался смех, искренний, чистый и такой, который не покидал мое тело так давно.

— О, черт, — прорычал он, ослабляя хватку на своих волосах, так что они снова рассыпались по его лицу. — Теперь я хочу, чтобы ты снова издала этот звук, Уинтер.

На моих щеках поднялся жар, и я поняла, что краснею. Это было что-то новенькое. И мне это очень нравилось.

Я написала ему ответ. «Тогда тебе лучше показать мне как можно больше джентльмена под всеми этими волосами».

Он издал смешок, откинувшись на спинку кресла. — Я бы показал, куколка, но я так же хорошо разбираюсь в прическах, как гребаный дикобраз. Я привык к профессиональным парикмахерам в другой жизни, если ты в это поверишь. Я бы чертовски хотел сделать это самостоятельно, поверь мне.

Мой взгляд блуждал по его лицу, и у меня зачесались пальцы. «Я могу этим заняться?»

Он прочитал заметку с интригой, затем пожал плечами. — Было бы неплохо избавиться от этой гребаной гривы, — он поднялся со своего места и направился в ванную, а через минуту вернулся со свернутым парикмахерским набором, внутри которого лежали машинка для стрижки, ножницы и расческа.

«Ты уверен, что доверяешь мне это?» написала я, ухмыляясь.

Он издал горловой смешок. — Я уверен, что ты сможешь справиться с этой работой лучше, чем я или Тайсон. Кроме того, я вряд ли пытаюсь произвести впечатление на кого-то здесь, за исключением отдельных сексуальных как блядь снежинок. — Его глаза скользнули по мне, переместились на мои губы, прежде чем он снова быстро отвел взгляд.

Я засмеялась, вся моя грудь поднялась от этого чувства, а он зарычал так, что по моему позвоночнику разлился жар. Только в этот раз не от раскаленной кочерги. Этот вид огня был похож на сладкую форму пытки.

Он опустился на свое место, и мой взгляд переместился на его обнаженную грудь и шрамы, по которым я отчаянно хотела провести пальцами. Этот язык я понимала лучше, чем английский. Боль оставляла следы на сердце, изломы на душе. Она лепит и формирует человека, к лучшему или к худшему. Она либо строила крепость вокруг вашего сердца, либо оставляла вас окровавленным и разбитым. Николи выглядел так, словно его выковала боль. Но всегда оставались осколки, которые разбивались по пути, и я видела, как эти осколки, острые как ножи, смотрели на меня из его глаз. Мне не нужно было уметь говорить, чтобы сказать, что я тоже это чувствую. Когда он посмотрел на меня, я почувствовала, что он заметил это и во мне.

Я включила триммер в розетку и положила его на стол рядом с ним. Насколько я знала, я никогда не делала этого раньше, но движения были знакомыми, когда мой большой палец нащупал включатель, и я почувствовала, что справлюсь. Я взяла расческу и ножницы, положив машинку для стрижки рядом с ним на стол, гадая, что он сделает, если я закончу тем, что сделаю его похожим на йети, которого затащили под газонокосилку. Было странно, что я знала, что это за вещи, и в то же время не имела ни малейшего представления о конкретных воспоминаниях, которые могли бы точно определить их происхождение. Как будто все мои знания о мире были впрыснуты в мою голову без контекста. Это было невыносимо в моей камере. В этой хижине, с Николи, мне хотелось быть чем-то большим, чем просто оболочкой. Я хотела иметь что-то настоящее за пределами моего пребывания в плену. Что-то, что позволило бы солнечным лучам пробиться сквозь тьму и проникнуть в центр моего существа. По крайней мере, каждый день я создавала новые воспоминания, в которых не было ни боли, ни пыток. И я обнаружила, что откладываю каждое из них на потом. Ведь если я снова окажусь в клетке, то, по крайней мере, мне будет о чем вспомнить, и это не будет горечью.

Я провела расческой по его волосам, и его голова слегка откинулась назад, когда я продолжила распутывать пряди. Мои пальцы двигались по черным кудрям, прикосновение чего-то такого мягкого вводило меня в гипноз, пока я работала. Он издал низкий звук, что-то среднее между вздохом и стоном, и мое сердце бешено заколотилось при этом звуке. Я опустила руку, провела пальцами по затвердевшим мышцам его плеча и написала вопрос. «Тебе это нравится?»

Он прочистил горло, и я заметила, что его кожа покрылась мурашками там, где лежала моя рука. — Просто прошло много времени с тех пор, как кто-то… — он подвинулся на своем сиденье, явно чувствуя себя неловко из-за направления этого предложения.

Я провела большим пальцем по его плечу, любуясь тем, как на его загорелой плоти остается белый след от моего нажатия. Не было ни крови, ни следов. Так должны были прикасаться к людям. А его никто не трогал уже неизвестно сколько времени. При мысли об этом у меня в животе завязался узел. В тюрьме я отдала бы все, чтобы мое тело оставалось при мне. Я мечтала о клетке, в которую я могла бы заползти, построенной из железа, в которую никто никогда не смог бы проникнуть. Но Николи построил такую клетку в реальности, и изнутри она выглядела не очень хорошо.

Я начала обрезать его волосы, предварительно подготовив их к машинке для стрижки, и почувствовала, что мы оба наслаждаемся этим небольшим, но пьянящим контактом. Может быть, мы и не должны жить в клетках…

— Я не сердился на тебя раньше, Уинтер, — заговорил Николи через некоторое время, и я нахмурилась. — То, что ты видела… те статьи, это просто часть моей жизни, от которой я пытаюсь убежать. Думаю, ты можешь понять это лучше других.

Я молчала, но мне все еще было любопытно. У меня не было никакого права на кошмары этого человека. Слова Квентина закрались в мои мысли, и я вздрогнула при воспоминании о том, как он шептал их мне на ухо. То, что происходит в темноте, остается в темноте.

— Полагаю, тебе очень любопытно узнать обо мне, куколка. И я полагаю, что уж лучше дьявол, которого ты знаешь, чем тот, которого ты не знаешь…

Я смахнула несколько срезанных волос с его плеч, теперь была видна его шея, и, черт возьми, у него была хорошая шея. Загорелая кожа, мышцы и веснушка прямо за его левым ухом, по которой я хотела провести большим пальцем. Не думаю, что я когда-либо раньше восхищалась шеей. За исключением того случая, когда я так сильно царапала когтями шею Фарли, пока он держал меня, что на ней несколько дней оставались четыре длинные царапины. Но это была не та шея, которую я хотела разорвать, а та, которую я хотела ласкать, целовать…

— Имена Ромеро или Калабрези тебе о чем-нибудь говорят? — спросил Николи.