Вулканы, любовь и прочие бедствия - Бьёрнсдоттир Сигридур Хагалин. Страница 24

Дверь была открыта

То, что является стихийным бедствием здесь, не обязательно будет стихийным бедствием в другом месте. То, что является стихийным бедствием сейчас, не обязательно будет таковым через десять лет. Стихийные бедствия — это реакция природы на нарушение баланса и ее способ вновь обрести равновесие. Паутль Имсланд. Рассуждения о вулканических катастрофах. Жизнь при стихийных бедствиях

Когда я возвращаюсь домой, она сидит за столом на кухне, словно так и должно быть.

Открываю входную дверь локтем (руки у меня заняты пакетами с покупками) и вздрагиваю, увидев ее. Она сидит за столом, положив ногу на ногу, засунув руки в карманы заношенной шубы из искусственного меха с леопардовым узором, и улыбается мне.

— Здравствуйте, — удивленно произношу я. — А вы кто?

Потом жду несколько секунд, пока эта незнакомая женщина объяснит мне, что она делает в моей кухне, но та не отвечает. Лишь смотрит на меня и улыбается до ушей, словно нет ничего более естественного и радостного, чем видеть ее сидящей здесь, в моем доме.

— Простите, может, вам чем-нибудь помочь? — спрашиваю я.

— Не думаю, — отвечает она немного погодя глубоким, хриплым слегка насмешливым голосом. — Скорее вопрос такой: могу ли я помочь вам?

Смотрю на нее с недоумением, но тут до меня доходит:

— Боже мой! Вы же тот самый дизайнер интерьера! У меня с вами назначена встреча в четыре часа!

Она кивает головой:

— Именно так.

— Боже мой, простите! — пугаюсь я, складываю пакеты с покупками на разделочный стол и подаю ей руку. — Совсем из головы вылетело: дел было очень много.

— Ничего страшного, — отвечает она, вставая, но руки не протягивает. — Я не спешу.

— Как вы вошли?

— Дверь была открыта.

— Да, конечно. Я детям вечно твержу: запирайте за собой дверь!.. Хотите кофе? Газировку? Чашку чая?

— Нет.

Она улыбается — в этой улыбке сквозит чувство превосходства, — смеряет меня взглядом, смотрит так, будто знает обо мне все-все, словно я очередная зажиточная обывательница из горного района столицы, но на самом деле она меня не знает. Я снимаю пальто, вешаю в шкаф, ставлю ботинки на полку, засунув шнурки внутрь. Все это я проделываю неторопливо, заставляя ее ждать.

— Ну вот, — говорю я затем. — Я хотела проконсультироваться с вами по поводу штор в гостиной и краски для стен.

Она идет впереди меня в гостиную, все еще держа руки в карманах. Иду следом за ней и рассматриваю ее сзади. Мне всегда представлялось, что дизайнеры интерьера — это изящные существа, носящие со вкусом подобранную льняную одежду, но эта женщина не такая. Возраст у нее неопределенный. Волосы взлохмачены, обесцвечены, с хорошо заметными темными корнями; доходят до плеч этой заношенной искусственной шубы. В черных узких джинсах, худая, одного роста со мной; ходит по выбеленному дубовому паркету в грубых кожаных сапогах со шнурками, щурит глаза и измеряет мой дом.

— Этот диван мы купили десять лет назад, он уже стал серым и неинтересным, но мне ужасно нравится. Хотела заказать на него новую обивку, но выяснилось, что перетянуть его чуть ли не вдвое дороже, чем покупать новый, — как вам такое, глупо, да?

Она не отвечает, и я продолжаю:

— С тех пор как мимо нашего сада проложили дорожку, по которой постоянно ходят гуляющие у озера, наша гостиная стала какой-то незащищенной. Мы хотим шторы, только не слишком тяжелые, не как у бабушек, понимаете, не громоздкие. Но и не жалюзи, а что-нибудь классическое, стильное.

— Вот именно, — ухмыляется она. — Что-нибудь классическое, стильное.

— А еще стены: они всегда были белыми, с бежевым оттенком, но нам надоело, хотим покрасить их в какой-нибудь красивый цвет. Нам хочется перемен. Вот мы и подумали, что у вас, наверное, есть какие-нибудь идеи. Может, одну стену в серый покрасить?

Она поворачивается и снова окидывает меня взглядом:

— Мне нужно посмотреть еще какие-нибудь другие комнаты?

— Нет, пожалуй. Мы же только о гостиной думали.

— Эта гостиная настолько… стильная, что почти ничего не говорит мне о вас. Для работы мне не мешало бы увидеть больше.

Она идет к окну.

— Вид у вас просто потрясающий. Отлично понимаю, что вы не хотите отвлекаться от него, но, возможно, стоит сделать это все более личным, более… вами.

— Мной? Но это и есть я. Это же моя гостиная.

— Ну, — вздыхает она, — все, конечно, очень красивое, классическое. Но не хватает какой-то точки над «i», личностного начала, если вы понимаете меня.

Я окидываю взглядом мою гостиную и чувствую себя слегка обиженной за нее. Может, она обставлена и не по последнему писку моды, но со вкусом: мебель — датская классика, на стенах изящные картины, на столах подсвечники «Iittala» и вазы «Omaggio», черное лакированное фортепиано и светлый ковер (к нему прилагается справка, что он соткан взрослыми ткачами-профессионалами на пакистанской фабрике с высокой социальной ответственностью), стыдиться мне нечего.

— Спальни — на нижнем этаже, а кроме них еще моя личная помойка — рабочий кабинет.

Она разворачивается, ее глаза пылают:

— Помойка? Звучит отлично! Можно мне взглянуть?

Недолго колеблюсь, но потом провожу ее по нижнему этажу, сквозь ту часть дома, где расположены спальни, а потом вверх по крутой лесенке до моего кабинета. Она останавливается в дверях и осматривается, затем шагает внутрь, скрещивает руки на груди и кивает, довольно улыбаясь:

— Вот теперь мы начнем разговор.

Я поднимаю брови:

— Какой разговор?

— Вот здесь, — дизайнер раскидывает руки, — у нас есть личностное начало.

— Вы это называете личностным началом? Я сюда вообще никого стараюсь не пускать, здесь одно старье.

— Этот письменный стол — настоящее сокровище. А диван? Я бы его переставила в гостиную. Здесь для него тесновато, а в гостиной он станет настоящим центром притяжения, точкой сборки, привлечет к себе внимание, оживит обстановку. Ковры, картины — вот цвет, вот жизнь.

— Посмотрим, — говорю я и держу дверь открытой, приглашая ее выйти из кабинета. Я почти оскорблена. Я-то думала, дизайнеры интерьера помогают тебе украсить дом, дают профессиональные консультации, как выбрать краску для стен и шторы, а не велят перетаскивать старую обшарпанную мебель из комнаты в комнату и наполнять гостиную всякими нелепыми пыльными сентиментальностями.

— Кстати, по поводу стены, — продолжает она, когда мы уже вернулись в гостиную. — Я бы предложила что-нибудь дерзкое и необычное. Красный.

— Красный?

— Это единственный вариант. Покрасить стену в красный цвет. Как кровь. И потолок тоже. Нечто натуральное. — Она вышагивает по полу так, что ее искусственная шуба развевается. — Мне представляется что-то мощное, полнокровное. Ваша гостиная — это бьющееся сердце, налитая кровью сердечная мышца.

Я встаю посередине комнаты, скрестив руки на груди:

— Боюсь, об этом не может быть и речи. Мы имели в виду вовсе не такие перемены.

Она смотрит на меня; брови у нее сросшиеся, глаза красивые, темные, слишком накрашенные, в морщинках возле углов глаз комочки теней для век, красная помада расползлась за пределы губ. От нее пахнет сигаретным дымом и тяжелым сладким запахом духов.

— Знаете что? — говорит она. — У меня не получится.

— Что вы имеете в виду?

— В этом доме царит дисгармония. Исправить это я не смогу. Вам придется выбирать.

— Что выбирать?

— Выбирать, кто вы: та женщина из кабинета или опрятная, почтенная из этой гостиной.

Во мне клокочет ярость, но я сдерживаюсь, складываю губы в холодную вежливую улыбку:

— Знаете, боюсь, ваши идеи нам не подходят. Увы.

Она пожимает плечами, загадочно улыбается и идет по направлению к входной двери. Я провожаю ее:

— Всего хорошего. Пожалуйста, пришлите счет за визит.

Тщательно запираю за ней дверь и какое-то время стою неподвижно, стараясь унять сердцебиение, возбуждение в моей голове.