Зефирка (СИ) - "sillvercat". Страница 13

— Выдеру, долбоёб!

— Ага, щаз! — сквозь смех еле выговаривает Зеф и встаёт ему навстречу. Он спасён! Спасён и счастлив! Чекановы псы, ворча, как побитые, медленно отступают в сторону, а из подкатившей фуры высовывается небритый шофёр с монтировкой в кулаке. Он тоже лыбится, глядя на грязного и счастливого Зефа, но внезапно улыбка сбегает с его лица, и он испуганно кричит:

— Эй! Ты чего делаешь?!

Когда Зеф, всё ещё смеясь, оборачивается к забытому им Чекану, он видит, что в его длинной, как паучья лапа, руке зажат пистолет, дуло которого направлено прямо Зефу в грудь. Он не успевает ни отпрянуть, ни упасть, ни как-то ещё увернуться от смерти. Он стоит и изумлённо смотрит широко раскрытыми глазами — даже не в лицо Чекана, исказившееся полубезумной ухмылкой, а в чёрный блестящий зрачок этого дула.

— Не уйдёшь больше, — цедит Чекан.

Пистолет дёргается и дважды оглушительно плюёт огнём. Зеф падает навзничь — сбитый с ног, но вовсе не пулей, а тяжёлой рукой Марта, который отшвыривает его в сторону, как кутёнка, принимая собственной грудью предназначенные Зефу пули.

А дальше начинается беспорядочная пальба. И дождь, наконец хлынувший из нависших над дорогой тёмно-багровых туч, смывает с асфальта кровь и грязь.

Смывает всё.

*

Зеф никогда раньше не употреблял в таком качестве свой сиреневый парикмахерский халатик. Он нервно его одёргивает, поправляя на плечах, прежде чем заглянуть в палату. В отдельный бокс, платный, конечно же, шикарный, как дорогущие апартаменты, весь заставленный цветами.

Марта наконец перевели сюда из реанимации, вот что.

Его лицо белеет на подушке, заросшее щетиной, осунувшееся. Запавшие глаза закрыты, и он, слава Богу, не видит, как Зеф, тихо матерясь, пытается куда-то пристроить свой несчастный букетик — несколько розовато-вишнёвых гиацинтов.

Но когда Зефу наконец удаётся упихать злосчастные цветочки в банку, найденную под кроватью, он поворачивается и видит, что взгляд синих смеющихся глаз Марта устремлён прямо на него.

— Банка не для анализов была? — кашлянув, ехидно осведомляется Зеф и примащивается на краешке стула.

— Хер её знает, — честно признаётся Март. — А почему не ландыши?

Запомнил, зараза!

— Не сезон, — разводит руками Зеф. — Тридцатое июня, ты тут ровно три недели… отдыхаешь.

— А ты всё это время что делал? — живо интересуется Март. — Под окнами ошивался?

— Ага, щаз, дожидайся, — уже привычно огрызается Зеф. — На работу вышел. Клиенток туча понабежала, отбою нет, я же теперь звезда, ну.

— Точно, точно, — лениво соглашается Март. — Звезда… пленительного счастья. У тебя вон даже волосы отросли.

Зеф машинально трогает свои и вправду отросшие патлы.

— Я вообще быстро… восстанавливаюсь, — фыркает он, косясь на Марта и не представляя, что ещё сказать.

Кто-кто, а менты, постоянно тут шныряющие, наверняка ему доложили, что Чекан благополучно похоронен, правда, не с осиновым колом в груди, что слегка печалит. Но вот что хорошо, так это то, что пристрелили его именно гаишники, когда он открыл по Зефу пальбу.

Зефа никто ни в чём не обвиняет. Дядька-водитель фуры сразу заявил, что парня, мол, похитили у него на глазах, а после смерти Чекана в ментовку потянулись пацаны и девки с заявами про похищения и издевательства, поэтому Чекановы прислужники выкрутиться не смогли и сели как миленькие. Учитывая все обстоятельства, срок им предстоит тянуть немалый, лет десять, как минимум.

А Зеф теперь свободен окончательно и бесповоротно. И намерен этим воспользоваться.

— Я уезжаю, — наконец бухает он. — Завтра.

Март перестаёт улыбаться и напряжённо сдвигает брови.

— То есть как? Куда? — ровным голосом спрашивает он.

— На кудыкину гору, воровать помидоры, — легко отвечает Зеф. — Далеко, отсюда не видно.

— А пришёл тогда зачем? Да ещё и с цветочками? — продолжает допытываться Март и выпрастывает руку из-под одеяла, чтобы положить её Зефу на коленку.

— Ты мне жизнь спас, — серьёзно объясняет Зеф и коленку отдёргивает. — Не знаю, правда, почему. Но спасибо тебе… и прощай.

Звучит это до чертей пафосно, как в каком-то бабском сериале, и Зеф досадливо морщится.

— Подожди, — властно говорит Март и приподнимается на локте, на миг прикусив губу. — Ты что? Как это — прощай? Ты же плакал надо мной — тогда на дороге!

— Кто, я? Да это дождь шёл, — смятенно бурчит Зеф, исподлобья глядя на него. — Дождь. И вообще… ты же в отключке был. А я, может, и поревел малость… с психу-то. С кем не бывает.

На самом деле он рыдал взахлёб, пока приехавшие медики не вкололи ему успокоительное. Всё-таки расквасился. С кем не бывает, правда. А потом его увезла в «Светоч» примчавшаяся Лёка, которую вызвонил всё тот же Зефов благодетель, водитель фуры дядя Ваня.

О том, что Зеф все эти три недели постоянно названивал в реанимацию и всех достал, Марту знать и вовсе необязательно.

— Подожди… — растерянно бормочет тот и пытается сесть на постели, придерживая локтем перебинтованный бок. Его осунувшееся лицо искажается от боли. — Так что, выходит, у меня… без шансов? Ты не простишь? Я… что, я совсем всё тогда испортил, что ли? Навсегда? Сань!

— Тебя же никогда не насиловали, — тихо говорит Зеф, встав со стула. Он чувствует, что и сам бледен, как покойник, и губы у него дрожат. — Как я тебе объясню?

— Да что же я должен сделать, чтобы ты простил?! — хрипит Март. — Сашка! Стой!

Зеф торопливо выскакивает из палаты и плотно закрывает за собой дверь, о которую немедленно разбивается что-то стеклянное. Ваза с цветами.

Зеф откуда-то точно знает, что это не его задрипанные гиацинты.

Он стремительно пролетает по коридору, пропахшему лекарствами, спускается в приёмный покой и скатывается с крыльца, сдирая с себя сиреневый халатик.

На самом деле поезд в Питер у него не завтра, а через два часа. Лёка ждёт его в припаркованном у больницы вишнёвом «ниссане», куда уже закинута сумка с немудрящими пожитками Зефа.

…— Я тебе позвоню, как только устроюсь, — обещает Лёке Зеф, стоя на перроне. — Куплю там новую симку и сразу позвоню.

— Зефирка… а ты этого Марта точно-точно не простишь? — озабоченно спрашивает Лёка и, встав на цыпочки, целует Зефа в щёку. За эти бешеные денёчки он даже подрос.

— В пень идите, Ольга Николаевна! — сердито советует Зеф и прыгает в трогающийся с места вагон.

«Сдаст, точно сдаст», — обречённо думает он, слыша за спиной русалочий хохот Лёки.

Бабы — такие дурёхи, даже лучшие из них.

Одна грёбаная романтика на уме.

Часть 5. СОКРОВИЩЕ

Август. Andantino Semplice

Зеф стоит у кухонного окна, отрешённо пялится во двор и старается не слишком себя жалеть. Всё у него пучком, он вон даже курить бросил, сам себя взяв «на слабо». И сейчас он даже не думает о том, чтобы пойти в ларёк за сигаретами, хрена лысого. Он просто проверяет, не угнали ли из двора-колодца его оранжевый драндулет, старательно прикрученный цепью к оградке клумбы.

Если кому-то приспичит, так и с оградкой угонят. И Тин-Пална, хозяйка пиццерии «Неаполь», драндулета и самого Зефа, сурово скажет ему, что теперь он будет у неё в рабстве, пока не отработает стоимость украденного девайса. То есть скутера.

Да Зеф и не возражал бы. Ему опять повезло с бабами, конкретно — с Тин-Палной, которую он встретил ещё в поезде и узнал, что ей в её «Неаполь» требуется развозчик пиццы. А с мужиками ему по-прежнему не везёт. По правде говоря, он уже не рассматривает мужиков как сексуальные объекты, ну их нафиг. Зеф в глухой завязке. В самой глухой. Он асексуален, как буддистский монах. Осталось только снова сбрить свои злосчастные лохмы и завернуться в оранжевую хламиду — под цвет драндулета. И красиво рассекать вдоль Фонтанки.

Зеф невольно ухмыляется, глядя на своё отражение в оконном стекле.

Скоро начнёт темнеть. Август. Белые ночи давно миновали, но краешек он успел ухватить. Он в Питере, всё замечательно, и нахуй всякие пиздострадания!. У него есть какая-никакая работа и хата на Васильевском острове, которую он делит с Томкой и Анюткой. У них большая комната на двоих, у Зефа — маленькая. Девчонок этих он тоже встретил в поезде, и с ними ему тоже повезло. Томка с Анюткой — хохотушки и не надоеды, не бухают, в душу не лезут, учатся в СПбГУ на третьем курсе. Зефу тоже стоит поступить туда на будущий год, как они говорят. Может, и вправду стоит.