Неночь - Кристофф Джей. Страница 17

– Все хорошо, – кивнула Мия.

Сперва еда. У нее не было денег, зато имелись стилет и брошь, прикрепленная к (поразительно грязному) платью. Клинок из могильной кости стоил целое состояние, но ей было жалко продавать свое единственное оружие. Однако она знала, что существуют люди, которые отстегнут монеты за драгоценное украшение. Деньги дадут ей возможность купить еду и заплатить за комнату, чтобы залечь на дно и продумать дальнейшие действия. Ей десять лет, мать в цепях, отец…

– …Мяу… – снова отозвался Мистер Добряк.

– Верно, – кивнула она. – Всему свой черед.

Она даже не знала, в какой части Годсгрейва находится. Вся ее жизнь прошла в Хребте. Но в кабинете отца хранились карты города – висели на стенах рядом с его мечами и лаврами, – и она примерно помнила схему столицы. Лучше держаться подальше от кварталов костеродных и прятаться так глубоко, как только возможно, пока люди консула не прекратят преследование.

Когда девочка встала, Мистер Добряк перетек, как вода, в черноту у ее ног, и тень потемнела. Хотя подобное зрелище должно было ее напугать, Мия просто сделала глубокий вдох, расчесала волосы пальцами и шагнула из переулка прямо в хлюпающую кучку чего-то, что, как она надеялась, было грязью [40].

Ругаясь совершенно недопустимыми словами и вытирая подошвы о край мостовой, она увидела толпу разношерстных людей, проталкивающихся вдоль тесной проезжей части. Рыжеволосые ваанианцы и голубоглазые итрейцы, высокие двеймерцы с татуировками из чернил левиафана и десятки рабов с аркимическими метками о продаже, выжженными на щеках. Но вскоре Мия осознала, что большинство людей были лиизианцами: оливковая кожа и темные волосы. Витрины лавок украшал символ, который она узнала – помнила его еще со своих уроков с братом Крассом и с истинотемных месс в великих соборах, – три горящих переплетенных круга. Отражение трех солнц, странствующих по небесам. Глаза самого Аа.

Троица [41].

Мия догадалась, что находится в лиизианском квартале – Малом Лиизе, как его называли. Он был убогим и перенаселенным, в каждой крошащейся каменной кладке читалась нищета. Воды канала выходили за границы и затапливали нижние этажи зданий. От влаги палаццо из красного кирпича ржавели до темно-коричневого цвета. К смраду воды примешивались ароматы пряных булочек и гвоздичного дыма. Мия прислушалась к песням на довольно странном языке – она не понимала слов, но в то же время они казались до боли знакомыми.

Стоило Мии нырнуть в поток людей, как она тут же попала в водоворот толчков и ударов. Такой натиск мог бы напугать девочку, которая провела всю жизнь под защитой Хребта, но уже во второй раз она обнаружила, что не чувствует ни капли страха. Ее толкали на протяжении всего пути, пока она шла по улице, которая перетекала в широкую площадь, обрамленную рядами лотков и лавок. Поднявшись по стопке пустых ящиков, Мия поняла, что оказалась на рынке. Воздух гудел от звуков кутерьмы и говора сотен людей, сверху за происходящим сердито наблюдали два жгучих солнца, а ветер разносил самый необыкновенный запах в ее жизни.

Мия не решилась бы описать его как зловоние – скорее вонь, приукрашенная несравненным парфюмом. Малый Лииз находился на юго-западе Годсгрейва, под Бедрами у залива Мясников, и был окружен скотобойнями и канализационными стоками. Смрад залива можно было сравнить с запахом, исходящим от вспоротого живота, покрытого лошадиным дерьмом и палеными человеческими волосами, который уже три перемены гнил под жаром истиносвета.

Тем не менее это зловоние маскировалось запахом самого рынка. Теплым ароматом свежеиспеченного хлеба, пирожных и сладких булочек. Терпким благоуханием садов на крышах. У Мии потекли слюнки, смешанные с желчью: часть девочки хотела съесть все, что попадалось на глаза, а другая часть задавалась вопросом, сможет ли она когда-либо снова есть.

Погладив брошь на груди, она оглянулась в поисках торговца. Продавцов безделушек хватало с лихвой, но большинство из них походили на мошенников. На краю рынка, на пересечении двух крючковатых дорог, стоял горбатый, как бедняк, домик. Над его грустной дверцей раскачивалась на скрипящих петлях табличка.

«СУВЕНИРЫ МЕРКУРИО – ДИКОВИНКИ, РЕДКОСТИ И ЛУЧШИЙ АНТИКВАРИАТ».

Надпись на двери сообщала: «Бездельникам, оборванцам и верующим вход воспрещен».

Девочка посмотрела на дорогу, опустила взгляд на слишком темную тень у своих ног и спросила:

– Ну?

– …Мяу… – ответил Мистер Добряк.

– И я так думаю.

Мия спрыгнула с ящиков и направилась к лавке.

Густая кровь заляпала пол фургона, засыхала на руках Мии. Пыль летела в глаза, поднимаясь в воздух из-под копыт верблюдов. Бить животных хлыстом не понадобилось: они и без подначивания бежали со всей прыти. Поэтому она сосредоточилась на том, чтобы унять головную боль и уже знакомое желание многократно ударить Трика по лицу.

Юноша стоял в хвосте фургона и лупил по приспособлению, напоминавшему ксилофон, если бы тот был сделан из железных труб и издавал звуки, похожие на крики ослов, совокупляющихся на колокольне. Двеймерец был с ног до головы покрыт кровью и пылью; его идеально белые зубы были крепко сжаты, лицо исказилось в гримасе из уродливых татуировок и грязных алых пятен.

– Трик, заткни свою волынку! – прорычала Мия.

– Она отпугивает кракенов!

– Отпугивает кра-а-акенов… – простонала Наив, распластавшись в луже собственной крови.

– Ни хрена она не отпугивает! – рявкнула девушка.

Она посмотрела через плечо, просто на случай, если эта безбожная штука действительно отпугнула чудищ, мчавшихся за ними по пятам, но, увы, четыре туннеля бурлящего песка все еще преследовали их вплотную.

Ублюдок бежал рядом с фургоном, привязанный к нему поводьями. Жеребец злобно косился на Мию и время от времени обвинительно ржал в ее сторону.

– Ой, закройся! – крикнула она коню.

– …Ты и вправду ему не нравишься… – прошептал Мистер Добряк.

– Своими замечаниями ты делу не поможешь!

– …А что поможет?..

– Лучше объясни, как мы вляпались в это дерьмо!

Кот из теней наклонил голову, будто задумался. От пробирающего до костей рева чудовищ фургончик едва не распадался на части, подскакивая на дюнах, но Мистер Добряк оставался непоколебим. Он посмотрел на бугрящуюся Пустыню Шепота, на приближающийся зубчатый горизонт, на свою хозяйку. И заговорил таким тоном, каким обнажают безобразную, но необходимую истину:

– …В общем-то, это ты виновата…

Вот уже две недели они сидели в засаде в своем наблюдательном пункте. Мия с Триком начали терять веру в правильность ее теории. Приближалась первая перемена Септимия – если очень скоро они не переступят порог Церкви, их не примут с паствой этого года. Они посменно следили за округой, чтобы было время отдохнуть, и иногда делали перерывы на болтовню. Обменивались историями о тех временах, когда были учениками, и делились профессиональным опытом. Мия редко упоминала о своей семье. Трик о своей вообще не говорил. Тем не менее он всегда ненадолго задерживался рядом с ней – даже если ему было нечего сказать, юноша просто сидел и с пару минут смотрел, как она читает.

В конце концов Ублюдок сдался и начал пощипывать траву у основания скалы, хоть и делал это с нескрываемым презрением. Мия часто ловила на себе его взгляд, будто он предпочел бы сожрать ее взамен.

С наступлением неночи на их, наверное, тринадцатую перемену они с Триком сидели на валуне и смотрели на пустыню. Запасы сигарилл Мии стремительно сокращались; осталось всего сорок две, и девушка уже жалела, что не взяла больше.

– Однажды я пыталась бросить, – сказала она, разглядывая водяной знак Черного Дориана [42] на скрученной вручную сигарилле. – Продержалась четырнадцать перемен.