Ледяное сердце - Келлерман Джонатан. Страница 8

Она перечитывала следственное дело до боли в голове. Спрашивала коллег, нет ли у них идей. Молодой сыщик низшей, первой, категории по имени Арбогаст посоветовал ей послушать музыку в исполнении Боя.

Петра купила несколько компакт-дисков и целое утро слушала хриплый голос Беби-Боя и бренчание его гитары.

— В поисках ключа?

— Нет, — ответил Арбогаст. — Потому что он выводил из душевного равновесия.

— Этот парень был трахнутым гением, — заметил другой детектив, пожилой Краусс. Петра никогда не подумала бы, что он поклонник музыки в стиле блюз. Но потом она поняла, что Краусс примерно одного возраста с Беби-Боем и, возможно, вырос под его музыку.

Умер гений, а наиболее влиятельная пресса не проявила к этому никакого интереса. Не звонили даже из «Тайме», несмотря на всегда положительные обзоры музыки Беби-Боя, которые встречала Петра, пробегая по Всемирной паутине. Она оставила сообщение музыковеду газеты в робкой надежде на то, что какой-нибудь штрих в биографии Беби-Боя подскажет ей новое направление расследования. Но этот придурок так и не позвонил.

Петре докучала небольшая группа самозваных «рок-журналистов», ребят с молодо звучащими голосами, утверждавших, что они представляют такие издания, как «Звон гитары», «Мир гитары» и «Гитара двадцать первого века». Всем хотелось знать подробности убийства для некрологов. Никто из них ничего не мог сказать о Ли, помимо хвалебных отзывов об его игре. Часто повторялось слово «фразировка». Этим термином пользовался Алекс. И Петра поняла: он означает то, как музыкант взаимно Располагает ноты и ритм.

Ее собственная фразировка в этом деле была отвратительной.

«Рок-журналисты» сразу же теряли интерес, стоило Петре перейти от ответов на их вопросы к вопросам, обращенным к ним. Исключение составил один парень, требовавший от нее подробностей. Это был Юрий Драммонд, издатель местного журнала под названием «Желобковая крыса» note 1, в котором в прошлом году был напечатан краткий биографический очерк о Беби-Бое.

Драммонд сразу настроил Петру против себя тем, что назвал ее по имени, и продолжал укреплять неприязнь, нагло домогаясь деталей сугубо судебного характера. «Сколько ножевых ранений?» «Какое точно количество крови было потеряно?» Любопытство парня внушало отвращение, а гнусавый голос выдавал в нем подростка с серьезными гормональными проблемами. Петра заподозрила, что это, возможно, телефонный хулиган. Но когда он спросил, не было ли каких-нибудь закорючек на стене, огораживающей проезд, она напряглась.

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Ну, знаете, — ответил Драммонд, — что-то вроде убийств Мэнсона… Хелтер Скелтер.

— Зачем сопоставлять убийство мистера Ли с убийствами Мэнсона?

— Не знаю, я просто подумал…

— Вы что-нибудь слышали об убийстве мистера Ли, мистер Драммонд?

— Нет. — Голос Драммонда стал на тон выше. — Где я мог слышать?

— Когда вы брали интервью у мистера Ли?

— Нет-нет, я не был с ним знаком.

— По вашим словам, вы опубликовали его краткий биографический очерк.

— Точно. В этом все и дело?

— То есть?

— «Желобковая крыса» исследует психобиологическую суть социального фактора искусства вообще и музыки в частности, а не культ личности.

— Психобиологическая суть социального фактора, — повторила Петра.

— Попросту говоря, — снисходительно продолжил Драммонд, — нас не интересует, кто кого трахает, а лишь то, что от них остается в искусстве.

— Отсюда и название вашего журнала? — Молчание. — У вас есть данные о том, кого трахал Беби-Бой Ли?

— Вы хотите сказать, что в этом деле существует сексуальная сторона?

— Мистер Драммонд, о чем в основном шла речь в очерке?

— О музыке, — произнес нахал, оставив висеть в воздухе несказанное «разумеется».

— Фразировка Беби-Боя, — добавила Петра.

— О пути Беби-Боя, о состоянии ума, в которое он приводил себя, чтобы сочинить те звуки, которые сочинял.

— Вам не казалось, что разговор с ним помог бы вам в этом? — нажимала Петра, сама удивляясь тому, что тратит время на беседу с этим неудачником. Впрочем, ответ был известен — больше в ее распоряжении ничего не было.

— Нет, — ответил Драммонд.

— Беби-Бой отказывался давать вам интервью?

— Нет. Мы его никогда не просили об этом. Так скажите мне, о каком ноже идет речь…

— Каким же путем шел Беби-Бой?

— Путем боли, — ответил Драммонд. — Вот почему его убийство так… соответствует ему. Так вы скажете мне, как это произошло?

— Вам нужны кровавые детали?

— Именно так.

— У вас есть какие-нибудь подозрения относительно того, кто его убил?

— Откуда им взяться? Послушайте, вы должны помочь нам. Публика имеет право знать, а мы — лучшие распространители информации.

— Это почему же, мистер Драммонд?

— Потому что мы понимали его. Они были… Эти детали… Кровавыми?

— Вы были в клубе «Змеючник» субботним вечером? —Нет.

— Не настолько большой поклонник?

— Я был в «Виски». Это витрина для нескольких новых джаз-бандов Алло, что вы сказали? — Голос Драммонда стал еще выше, и теперь он говорил как двенадцатилетний мальчишка. Петра представила себе покрытое юношескими угрями чучело в грязной комнате. Что-то вроде пресмыкающегося. Располагая большим количеством времени, оно будет звонить в супермаркет и, сжимая в потной руке телефонную трубку, произносить: «Извините, у вас есть свиные ножки?» — «Да, есть». — «Тогда надевайте ботинки, и никто этого не заметит, ха, ха, ха». Если бы я знал, что там произойдет, я был бы там. Это точно.

— Почему же?

— Чтобы посмотреть его последнее представление. Как это называется? Лебединая песнь?

— Вас Юрий зовут? Это что — русское имя? Драммонд повесил трубку.

В пятницу, вскоре после шести вечера, сотрудник, дежуривший внизу, позвонил Петре по внутреннему телефону.

— К вам пришла какая-то мисс Кастанья.

— Сейчас спущусь, — ответила удивленная Петра. Спустившись, она увидела в холле Робин. Она стояла спиной к Петре и, положив руки на бедра, разглядывала объявления о разыскиваемых полицией преступниках. Ее волосы, длиннее, чем у Петры, красновато-каштановыми локонами, похожими на гроздья винограда, ниспадали на спину. У Алекса тоже были курчавые волосы. Если бы эти два человека обзавелись потомством, они могли бы произвести на свет еще одну Ширли Темпл.

Петра подумала: «Столько лет вместе, и никого не родили. Не завязали никаких узлов». Ее всегда посещали такие мысли.

Подойдя к Робин, она осмотрела ее одежду, как это неизменно делают женщины, встречая других женщин. Робин была в черном вельветовом костюме, надетом на красную футболку с короткими рукавами, и теннисных туфлях из черной замши. Из заднего кармашка торчал красный носовой платок.

Что-то от рок-н-ролла. На другой женщине этот наряд смотрелся бы вызывающе, Робин же, с ее роскошными формами, выглядела прекрасно.

Когда до Робин оставалось несколько шагов, Петра окликнула ее. Та обернулась, и Петра заметила, что Робин кусает губу, а ее темные глаза увлажнены.

— Петра, — заговорила она, когда женщины обнялись, — я только что вернулась в город и сегодня утром получила твое сообщение. Мне нужно быть в Голливуде на одной встрече, и я решила зайти. Это ужасно.

— Извини, что сообщила тебе об этом таким образом, но я не знала, когда ты вернешься.

— Я услышала об этом в Ванкувере. — Робин покачала головой.

— Об этом сообщали местные газеты?

— Не знаю. Я узнала об этом за кулисами. Там можно услышать все музыкальные сплетни. Я испытала настоящий шок. Нас всех это потрясло. Я и не подозревала, что в это дело вовлечена ты.

— Вовлечена, и еще как. Ты что-нибудь расскажешь мне?

— Что сказать? Он был такой милашка. — Голос Робин дрогнул. Она едва сдерживала слезы. — Большой необыкновенный парень и чрезвычайно талантливый человек.

— Какие-нибудь слухи в музыкальной среде? Например, относительно того, кто мог желать его смерти? Даже самая незначительная сплетня.