Выживает сильнейший - Келлерман Джонатан. Страница 20

– А вы мне позвоните. Не буду занят – подъеду. В противном случае управитесь сами. О'кей?

– Договорились. – Она рассмеялась. – Спасибо вам, доктор Делавэр. Уж очень не хочется ехать одной.

– У вас есть еще минутка?

– Слушаю вас.

– Я говорил с Леманном.

– Что он сказал?

– Ничего, как и предполагалось. Конфиденциальность. Но он согласился просмотреть карточку Нолана. Если там обнаружится нечто, о чем доктор Леманн сочтет возможным рассказать, он будет готов встретиться со мной.

В трубке повисло молчание.

– Если вы этого захотите, Хелена.

– Да. Да, отлично. Начало положено – хорошо бы добраться до конца.

Глава 13

Вошел Майло с огромным белым пакетом, жуя потухшую сигару.

– Письма с угрозами. Только за этот год, – сказал он с террасы.

– А что они делают со старыми?

– Понятия не имею. Это то, что дал мне Кармели. Точнее, его секретарша. К кабинету меня не подпустили. Пойду сяду на телефон.

– Пока ничего?

– На автоответчике ждет куча сообщении. Хукс начал разработку Монтеса, но в данный момент парень выглядит чистым. Абсолютно. На всякий случай я проверил списки. Ноль. Ну, пока. – Он хлопнул меня по плечу и повернулся к двери.

– Майло, ты ничего не слышал о скандалах в Управлении? Меня особенно интересует Голливуд и Вест-сайд.

– Нет. В чем дело? – Он замер у порога.

– Не могу сказать.

– О, Дал. Думаешь, сыграл роль какой-нибудь грязный слух? А ты слышал?

Я покачал головой.

– Возможно, я делаю из мухи слона, но его врач намекнул мне, что не стоит задавать слишком много вопросов.

– Почему?

– Он сослался на конфиденциальность.

– Гм-м-м, нет, что-то не припоминаю. Будь это нечто значительное, то, при всей моей непопулярности там, я все же был бы в курсе.

– Ясно. Спасибо.

– Привет.

Я высыпал содержимое пакета на стол. К каждому письму был прикреплен голубой квадратик с датой получения.

Пятьдесят четыре послания, последнему три недели, первое отправлено одиннадцать месяцев назад.

Большинство были краткими и конкретными. Анонимными.

Классифицировать их можно было так:

1. Израильтяне – это евреи, то есть враги, потому что все евреи являются частью капиталистического заговора банкиров, масонов и Трехсторонней комиссии, цель которого – установить мировое господство.

2. Израильтяне – это евреи, а все евреи являются частью заговора коммунистов, большевиков и космополитов, цель которого – установить мировое господство.

3. Израильтяне – враги, потому что они колонизаторы и узурпаторы, которые похищают землю у арабов и продолжают угнетать палестинцев.

Кучи орфографических ошибок и такой рваный, безграмотный почерк, какого мне давно не приходилось видеть.

Последняя, третья группа – Израиль против арабов – отличалась совершенным отсутствием грамматики и на редкость неуклюжими фразами, из чего я заключил, что авторы некоторых писем явно были иностранцами.

В пяти письмах из этой группы упоминалось об убийстве палестинских детей. Их я отложил в сторону.

Но нигде не встретилось обещаний мести или открытых угроз в адрес консульских сотрудников и их детей. Ни слова о DVLL.

Я занялся марками на конвертах. Все письма были отправлены из Калифорнии. Двадцать девять из округа Лос-Анджелес, восемнадцать из Оринджа, шесть из Вентуры и одно из Санта-Барбары. Из пяти, где говорилось о детях, четыре оказались местными, одно – из Оринджа.

Еще раз прочел их все. Фонтан расистской ненависти никак не связывался в моих ассоциациях со смертью Айрит.

Открылась дверь, вошла Робин, за нею плелся Спайк.

– Письма благодарных пациентов, – ответил я, заметив удивленный взгляд, брошенный на гору бумаг.

Склонившись, Робин пробежала глазами пару строк.

– Мерзость. Их получал отец девочки?

– Консульство. – Я начал сгребать конверты.

– Я тебе помешала?

– Нет, я уже закончил. Ужинаем?

– Об этом я и собиралась спросить.

– Могу приготовить.

– Хочешь сам?

– Приятно чувствовать себя полезным, если ты не будешь против чего-нибудь простенького. Как насчет бараньих ребрышек, что в морозилке? С кукурузой на пару? Есть салат, вино и мороженое – что тебе еще нужно, девочка?

– Вино и все остальное? Мое детское сердечко рвется из груди от нетерпения.

Занявшись грилем, я расслабился.

Ужинали на улице, неторопливо и спокойно, и через час отправились в спальню. В половине восьмого Робин поднялась и пошла в душ, а я продолжал валяться на простынях. Через несколько минут позвонила Хелена.

– Я освободилась, но вам нет нужды беспокоить себя.

Я прошел в душ, чтобы предупредить Робин.

– Ну что ж, – ответила она, – список добрых дел здесь на сегодня ты выполнил. Давай.

Сикомор-стрит оказалась приятной тенистой улицей чуть западнее Хэнкок-парка, застроенной дорогими особняками еще в 20-х. Дом, в котором жил Нолан, был того же разряда, но попроще: шероховатая белая штукатурка, никаких архитектурных излишеств, узкие, как бойницы, окна. Кустики юкки на запущенном зеленом газоне перед фасадом. – Я опередил Хелену на пару минут.

– Простите, что опоздала, перед уходом пришлось заполнить кое-какие формы. Надеюсь, ждете не очень долго?

– Таксист только что отъехал.

– Нолан жил на первом этаже. – Она помахала ключом.

Мы подошли к двери. На косяке белела визитная карточка.

– Следователь Дюшосуар, – прочла Хелена. – Что ж, спасибо и на этом. Он даже не предложил мне оставить заявление.

Открыв дверь, она включила свет, и мы вошли в гостиную с тяжелыми бархатными, расшитыми золотом шторами, которым было не меньше лет, чем самому дому. Потолок с дубовыми балками и белоснежные стены делали комнату уютной, но в пыльном воздухе пахло потом, а обстановка вокруг после вторжения грабителей напоминала поле битвы: опрокинутая мебель, сломанные ножки стульев, вспоротая кушетка с торчащими пружинами. На зеленом ковре осколки разбитой керамической лампы. Стены кое-где в темных прямоугольниках, говоривших о том, что совсем недавно там, должно быть, висели картины.

В небольшой кухне распахнутые настежь шкафчики с выдвинутыми опустошенными ящиками; треснувший пластиковый стол лежал на боку, в беспорядке валялись складные стулья. Собранная Ноланом скромная коллекция глиняных безделушек разбросана по линолеуму. Посуды, как и говорила Хелена, никакой.

Стоявший в слишком просторной для него нише небольшой древний холодильник, приобретенный, наверное, у старьевщика, оказался абсолютно пуст. Видимо, Нолан окончательно избрал для себя образ жизни одинокого и закоренелого холостяка. Когда-то он был хорошо знаком и мне.

– Они ворвались сюда через кухонную дверь. – Хелена указала на невысокое крыльцо, рядом с которым стоял бак для мусора.

В маленьком окошке задней двери торчали острые зубья осколков стекла. Сунуть руку и открыть примитивный замок – плевое дело.

– Запоры можно было бы поставить ненадежнее, – заметил я.

– Нолан всегда гордился тем, что сам умеет о себе позаботиться. Видимо, не считал это необходимым. – С подавленным видом она подняла разбитый кувшин, горестным взглядом обводя квартиру, где жил ее брат.

По длинному и узкому коридору мы прошли мимо крошечной, выложенной зеленой плиткой ванной комнаты: голые полочки аптечного шкафчика, на полу валялись старые зубные щетки, тюбик с пастой, полотенце. В душевой кабинке сухо.

– Похоже, они и лекарства прибрали, – заметил я.

– Если они там были. Нолан никогда не болел. Ни разу не выпил даже таблетки аспирина. Во всяком случае, когда жил дома.

Две спальни. В первой, наглухо задернутой шторами, было пусто. Нолан спал во второй, на королевских размеров матрасе, занимавшем почти всю комнату. Содержимое ящиков невысокого шкафа для одежды, отодвинутого от стены, раскидано по полу: рубашки, белье, носки. У изножья матраса – алюминиевая подставка под телевизор, сам ящик исчез. Из угла антенны торчали заячьи уши. Черное покрывало с постели сорвано, простыни в пятнах пота, в головах – мятые подушки. Сероватая окружность на стене указывала место, где висели часы.