Второе дыхание (СИ) - Шабанн Дора. Страница 14

Спасибо терапии, без особого ущерба для нервов, удалось в целом обрисовать ситуацию, не углубляясь в детали. Вроде даже успокоить мамину тревожность получилось. Мне было тяжело осторожно и аккуратно лавировать в бурном море семейных связей, причин и следствий, а некоторые матушкины «вбросы» иногда сбивали, как бумерангом по темечку: вроде собралась и ответила, но потом пол ночи крутишь в голове — «а так ли это?», «а к чему на самом деле это было?», «вот зачем я про это сказала?», а бумеранг этот на следующий вечер снова к тебе прилетает. И опять по темечку. Больно и обидно.

— Ты вот совсем не волнуешься, когда он по командировкам этим постоянным мотается? — мама расправляет салфетку на столике и водружает в её центр свой бокал.

— Ну, за перелёты иногда переживаю, когда он в дыру какую-нибудь летит, где с погодой не ахти. Знаю, что плохо в отелях спит и ест, как попало, когда работой завален. А что? — в голове ещё бродят отголоски ежевечерней беседы с мужем, так что, сразу въехать в суть маминого вопроса не получается.

— Я, вообще-то, про другое. Не думаешь, что он там себе кого помоложе да похозяйственнее найдёт?

— Ты ещё скажи: без обременения в виде детей и кучи проблемных родственников, да, мам? — вот знала же, что не будет покоя сегодня.

И ветер переменился, и волны высокие, и дети плохо спали, и вот теперь это.

Мама хмыкает:

— Первое обременение — ваше совместное решение, а второе, ну, так он о нём знал, ещё когда женился. Видели глазки, что покупали…

— Так, он и терпит. Нам и вам, вообще-то, грех жаловаться: все сумасшедшие Сенины бизнес-идеи рассматривает и оценивает, по учёбе и работе Поле, где нужно, — помогает, ремонт вам с папой организовал. Да он даже эту клятую дедушкину землю у дяди Геры выкупил. Хотя она нам не впёрлась вообще никуда, а деньги мы копили совсем не на это, — да, я резка, но я сержусь в первую очередь на себя, за то, что отказать своим родственникам не могу, а им нормально и вполне в порядке вещей.

И несчастная дедова землица в Псковских лесах висит на моей совести тяжким грузом, ибо это я упрашивала мужа купить пятое колесо от телеги. Теперь она просто есть, и толку от неё никакого, только налоги каждый год платить, да и средства все, что мы накопили на мужнин личный бизнес-проект, в неё вбухали. Короче, совестью я угрызаюсь уже лет пять по полной.

Мама некоторое время молчит, крутит бокал, разглядывает винные ножки. Тяжело вздыхает:

— Улечка, я же про другое. Ты всё больше детьми занята, да работой. Никуда вы вдвоём не выбираетесь, как ни приедете к нам — Тёма хмурый, молчит, только в телефоне своём или планшете чего — то читает, да поговорить выходит на балкон.

Углубляться в дебри наших внутрисемейных взаимоотношений не хочется, так что завершаем:

— Мам, на эту тему я не волнуюсь. Совсем, — спокойно говорю я чистую правду.

Я ведь никогда, за все годы брака, даже не думала в такую сторону. Как же, муж сказал, он слово держит, я и спокойна. А сейчас вдруг поняла, что злое и страшное слово, которое я всё же из себя выдавила «сами — знаете — где» как будто сняло с моей души гнёт и позволило перестать жить на разрыв: без ожидания этого ужаса, без конфликта разума и подсознания. Просто жить, впервые за долгие годы, потому что, даже если что-то случится и развод неотвратимо забрезжит на моём горизонте, я выдержу и переживу.

Я больше не боюсь этого слова, этого клейма. Я знаю, что смогу справиться со всем сама. Хорошо ли, плохо ли, но смогу.

И это понимание даёт силы не только существовать «белкой в колесе», но и жить, наконец-то, уделяя внимание себе. Балуя самого главного (внезапно) человека в своей жизни — себя.

Я допиваю вино и, откинувшись на спинку дивана, достаю из сумки актуальное вязание. Сейчас я творю Наденьке единорожку.

25. Артем. Июль. Санкт-Петербург

От работы и, кстати, от никотина, дохнут, как показывает практика, даже бессмертные пони.

Артём в очередной раз закурил, равнодушно глядя на шикарную панораму центра Петербурга за окном рабочего кабинета, оснащённого новейшими и мощнейшими вытяжками, хоть сталь лей, хоть дымовые шашки поджигай.

Легче не стало. Кофе уже в ушах плескался. Работы было, как обычно много, но всё шло по графику. Треклятый тендер в Т. приближался с неотвратимостью падающего на голову кирпича. Заявка для него была полностью свёрстана и скомпонована, не хватало лишь согласования пятого учредителя. Сейчас по всему выходило, что эту подпись придётся получать прямо перед подачей пакета. Это было допустимо, только нервно.

Ненормально было то, что высыпаться он перестал даже дома. Вставал утром с такой же чугунной головой и ноющей спиной, с какими ложился вечером.

А общение с женой, которое раньше, в командировках, срабатывало лучше самого забористого снотворного, почему-то больше не усыпляло. А вот выяснять «почему?» Артём очень не хотел, так как подозревал, что, докопавшись до истоков проблемы со сном, поймёт, что не так у них Улей. После этого он должен будет что-то решать и совершать некие действия, ибо, зная проблему закрывать на неё глаза, это, ну, уж совсем глупо. Глупым он не был никогда. Только рушить привычную жизнь ужасно не хотелось, а ведь Уля что-то такое говорила ему перед отъездом. Про ревизию отношений, постановку целей и осознанный выбор. Он тогда отмахнулся. Ясно же, откуда ветер дует и все эти заумные формулировки несёт — от психолога её, так что, ну их в пень.

Вечерние разговоры стали краткими, хоть и продолжали оставаться информативными. Уля исправно снабжала его сведениями, как прошёл день у детей, что удалось, где провал и как они это перенесли. Говорила, что планируют на следующий день, какая там погода, как море. Потом пожелание спокойной ночи и успехов в работе. Всё. Сухо прощалась до завтра. Никаких сообщений в течение дня, фотографий или видео. Про любовь, вообще, он не мог так припомнить, когда жена ему говорила или писала.

И это было странно. Очень. Совсем не в её стиле.

Вот, опять его в розовые дебри понесло. Ну, несолидно это в сорок-то годиков женатому двадцать лет мужику про любовь писать же? А она ведь раньше писала. И не молчала, не смущало её ничего, а тут — как отрезало.

Может самому спросить у неё: как она там, всем ли довольна, чего в свободное от развлечения и выгуливания детей время делает, может, даже, какие знакомства завела?

И выслушать, что без него плохо, что он так их подвёл, что тут и отпуск не отпуск, и во всём этом виноват он?

Нет, можно, конечно. Он потерпит.

А вдруг она начнёт щебетать, что всё прекрасно, они отлично отдыхают и все всему рады, да ещё и про какую-нибудь новую приятную компанию?

Совсем спятил, чтобы такое про Ульку подумать. Заработался в край, мозг кипит и всякую дрянь генерирует. Ещё только не хватало сейчас начать жену подозревать во всех грехах: и в отпуск без него умчалась, и для присмотра за детьми мать с собой взяла, да, и всё это специально, чтобы уйти в загул…

Надо с глупостями заканчивать. Сегодня покинуть офис вовремя, поужинать с кем-нибудь адекватным и с работой не связанным, а потом поговорить, таки, с женой. Спокойно, заинтересованно и без наезда.

Да, без наезда — это главное.

Мучительные раздумья над телефонной книжкой, и очень неожиданный для него самого выбор номера, на который уходит вызов:

— Привет, братишка! Как жизнь молодая? Ты в городе? Чем занят сегодня вечером?

На том конце на мгновение не верящая тишина, а потом смывает, как волной:

— О! Какие люди, да в эфире! Твою же достопочтенную маму, Артём! Сто лет тебя не слышал — не видел. Сам-то как? Я, понятное дело, в городе, где же мне ещё быть? Ради тебя — ничем вечером не занят, а что?

— Тише — тише, о, юный падаван. Приглашаю тебя сегодня в бар «Победа» на Московском, часа через полтора, ты как?

Младший брат фонтанирует энтузиазмом, аж завидно:

— Понял — принял! Буду непременно. Ты один или с семьёй? Давно я крестницу не видел, да и вообще — племянниц.