Слуги Государевы. Курьер из Стамбула - Шкваров Алексей Геннадьевич. Страница 43
— Посмотри, Карасакал, — не унимался старик, — коней у нас почти не осталось, коров да овец поубавилось, сыновья почти все на войну ушли. А травы по колено стоят, кто косить будет?
— Остынь, старик, — устало молвил чернобородый вожак, — мы сделали, что могли. Аллах отвернулся от нас. Силы русских неисчислимы. — И встрепенувшись, поднялся в стременах, крикнул в толпу хрипло и свирепо:
— Всю землю огнем пройду! Все пожгу! Крепости их разорять буду! Посеку, в полон изловлю! В черепах врагов наших птицы гнезда вить будут, кости их в степи останутся навечно! Пока жив, пока сердце мое бьется! — зубами заскрежетал.
Старик отшатнулся. Взглянул в лицо рассвирепевшее:
— Этих смерти предашь, тысячи других придут. Успокой свое сердце, батыр, — тихо сказал старик и, отвернувшись, побрел прочь.
Карасакал хлестнул плетью коня и, раздвигая народ грудью широкой, жеребец понес его прочь. За вожаком потянулись воины.
Лето кончилось. Наступил сентябрь. Машенька уже с животом большим часто сидела на лавочке во дворе дома и на солнышке грелась. Раньше-то она с Алешой вместе на вал поднималась, вместе степь безбрежную рассматривали, запахами ее пряными наслаждались. Теперь уж тяжело стало.
Алеша стоял, как обычно, на валу и зорко вглядывался в даль. Вдруг он заметил, как три казака, утром посланные в караул, наметом несутся в крепость, а с собой везут четвертого, неизвестного. Забилось сердце у капитана. «Не иначе “гостей” надо ждать», — мелькнула мысль.
Казаки ворвались в крепость, осаживая хрипящих от бега коней.
— Капитан, башкиры идут. Орда большая, человек пятьсот, а может с тысячу, — крикнул старший караула. — Вона казак самарский прискакал от коменданта Новосергиевской, весь пораненный, — показал на четвертого, еле державшегося в седле. — Не устояли они. Побили всех башкирцы.
— Поднимай казаков, Фаддей, прапорщика Касторина сюда с солдатами. Раненного перевязать, — распорядился капитан. Сам поспешил домой.
— Маша, Пелагея, — запыхавшись от бега, — Маша в погреб, как обещала.
— Что? — глаза ее округлились.
— Маша, скорее, я тебя умоляю. Башкиры идут и много их. Скорее, Маша, — Веселовский подталкивал ее тихонько к погребу.
— Ой, Господи, как там страшно, — одной рукой держась за руку Алеши, а другой крестясь, Маша начала спускаться в подземелье. Пелагея за ней.
— Ничего, Машенька, потерпи родная. Мы отобьемся, и я сразу за тобой приду, — успокаивал ее Веселовский.
Закрыв крышку, он вышел на улицу. Там его поджидал уже Епифан. За поясом у него был пистолет длинный, сабля кривая башкирская висела с боку, а на плече он держал топор необычный. Огромный, с длинным топорищем, сразу видно — боевой. Такие Алеша только на старинных картинах видел. Видно, сам для себя Епифан выковал.
Посмотрел на него капитан и махнул рукой:
— Пошли, Епифан. Кажись, наш час пробил.
Глава 8
В осаде
У ворот уже собрался гарнизон и все жители. Коменданта поджидали. Веселовский в сопровождении Епифана подошел к ним. Сразу распоряжаться начал.
— Касторин, возьмите трех-четырех человек укрепить ворота. Всех солдат рассредоточить по стенам. Потом сам к ним присоединишься. Атаман Лощилин, скажи казакам, чтобы коней всех сбатовали и за избами схоронили, а затем на стены шли вместе с солдатами. Стрелять только залпами для большего урона и с близкого расстояния. Я буду возле пушек. Да, Лощилин, оставь пару казаков за воротами наблюдать. Теперь с вами, мужики, — обернулся Веселовский к крестьянам, что испуганно жались к военным.
— Натаскайте несколько бочек воды к воротам. Думаю, что башкиры поджигать их будут, дабы в крепость ворваться. Тушить надо будет чем-то. Всем бабам и детям своим малым скажите — пусть в погреба прячутся. Сами берите вилы, косы, любое оружие, что имеете. И наблюдайте за башкирами со стороны Яика. Берег там крутой, но вдруг пешие полезут. Ну все, — закончил, — по местам тогда.
Работа закипела. Прапорщик Касторин занялся воротами, укреплял их подпорками бревенчатыми. Крестьяне носили воду и поливали дерево, чтоб горело хуже. Потом наносили еще несколько бочек воды про запас и удалились к своим. Казаки спрятали лошадей и, перемешавшись с солдатами, расположились на стенах, осматривая фузеи, проверяя ладунки, порох, заряды.
Веселовский с Лощилиным стояли рядом с пушками, наблюдая за подготовкой орудий к стрельбе и вдаль поглядывая. Ветерок степной свежий запахи нес новые, тревожные.
А там, вдали, чернело уже что-то неведомое.
— Башкирцы валят, — произнес казак. — Скоро начнется. Окропим траву степную кровушкой, — перекрестился.
Веселовский не ответил. Какие-то предчувствия не оставляли его. «Погибну, что ль?» — думалось, а в слух сказал:
— Ты, атаман, передай своим, чтоб порох берегли. Надобно огнем отбиться. В рукопашной нам не выстоять. Их вона сколько.
— Да кажный казак десятерых стоит, — возразил атаман.
— Согласен, только сколько их, мы не знаем. Сначала огнем отбиваться будем, положим поболе, ну а там, если мало им покажется, пойдем с Божьей помощью.
Башкиры приближались. Казалось, вся степь заполнилась всадниками в пестрых халатах, в шапках войлочных остроконечных. Хвосты и бунчуки развевались по ветру. Орда подошла шагов на триста и остановилась. Выжидали. В центре виднелся вожак в зеленом тюрбане. Это было видно и по уверенной посадке в седле, богатой одежде, но главное — по огромной густой черной бороде, что отличала его от остальных башкир.
— Карасакал, — кивнув на него, произнес Лощилин. — Сам сюда пожаловал. Черт чернобородый. Как же его выпустили…
Было видно, что он отдает какие-то распоряжения, и от окружающей его группы отделился всадник, направившись прямо к крепости.
— Не стрелять, — скомандовал Веселовский, — выслушаем, чего хотят.
Башкир подлетел прямо к воротам и закрутился на своей низкорослой косматой лошаденке:
— Эй, урус. Великий Карасакал кильган [21], отдай ему крепость. Жить будешь.
— Карасакал здесь, говорит. А в остальном врет, басурманин, — Лощилин сплюнул. — Казак самарский, что к нам доскакал, сказывал, они когда в крепость ворвались, всех порешили. Даже в плен не брали. Ни детей, ни баб. Им полонянки сейчас не нужны. Обуза одна. Им в степи уйти надобно. Потом свое набрать надеются. Набегами дикими, — и вниз крикнул:
— Передай, пес, своему хозяину, аур баш [22], что здесь гарнизона стоит российская и казаки донские. Мы крест целовали на верность Государыне нашей, а потому вас, бунтовщиков, один конец ждет — веревка. Урус-князь уже недалеко с войском, — показал Лощилин плеткой куда-то на север, — он придет, всех перевешает. А мы здесь пока отсидимся. Давай, сунься, — казак оскалился и засмеялся.
— Хорошо сказал, — Веселовский даже улыбнулся. — А про князя откуда знаешь?
— Да не знаю я ничего. Просто сказал, чтоб страха нагнать, — казак развел руками.
— Поган урус, шайтан, — все вертелся на коне башкир, горяча его плеткой. — Карасакал все сожжет, всех смерти предаст страшной. А твой Урус-князь далеко еще. Помочь не сможет. — Накричавшись, башкир понесся обратно.
— А у тебя, Лощилин, семья есть? — вдруг ни с того ни с сего спросил капитан.
— Не-а, — зевнул в ответ казак. — Все недосуг было. Все воюю. С малых лет со шведами, потом с калмыками, а то с ногаями, с турками, да с татарвой, а теперича с энтими.
— И никого не любил никогда?
Лощилин вдруг нахмурился. Головой покачал. Молвил не сразу:
— Была зазноба. Только давно очень. Даже, порой, не знаю, была аль нет. Всего-то день да ночь с ней знаком был. Только в душу запала она мне. Хоть и грех это.
— Почему грех-то? — не понял казака Веселовский.