Беременна от двоих (СИ) - Десса Дарья. Страница 20

– Этого хочу – ткнул он пальцем в Егорку. Паренек вздрогнул.

– За мной шагом марш! – Приказал офицер, и поплелся к лестнице, ведущий на второй этаж.

– А я этого буду, – показал на меня младший лейтенант. – Пошли.

То, что происходило с нами следующие несколько часов, было отвратительно. Офицеры, сменяя друг друга, трахали нас с Егоркой. Правда, происходило это в разных комнатах, и потому я не видел, как мой друг выдерживал всё эти мерзости. Но кончилось всё внезапно. Я как раз стоял снова у ворот, куда меня «вернули» для очередного выбора, как с лестницы с грохотом полетело чье-то тело. Оно кубарем прогромыхало и ударилось головой о ящик. Офицеры вскочили со своих мест, на пол посыпались бутылки и объедки.

– Всем стоять!!! – Сверху, держа в обеих руках пистолет, медленно спускался Егорка. Вид у него был истерзанный: с уголка рта капала кровь, под правым глазом был синяк, на левой стороне скулы – тоже. Одежда разодрана, ноги – босые. Он дрожал, словно лист на ледяном осеннем ветру, и всеми силами старался не расплакаться. Парень был явно в глубоком шоке.

– Эй, ты! – Единственный, кто рявкнул в ответ, был Виталий, – пистолет мне сюда принес, быст… – Грохнул выстрел. Офицер, хватая ртом воздух, повалился на пол с алым пятнышком посреди груди, которое быстро расползалось по его майке, превращаясь в кровавое пятно. Остальные попятились к стене, сшибая табуретки и подставки. 

– Ну, кто ещё пулю хочет?! – Прокричал Егорка. – Мне терять нечего, мрази!

– Егорушка, – тихо обратился я к нему, – что случилось?

– Лучше тебе не знать, – всхлипнул он. Но усилием воли не дал себе расплакаться.

– Сынок… – попробовал урезонить бойца самый старший, подполковник. И реакция Егора была молниеносной: он навел пистолет и выстрелил. Офицер с дымящейся дыркой во лбу осел на пол.

– Ну, ещё кто-нибудь желает меня назвать сынком или потребовать оружие?! – Взвился Егор. Потом обратился ко мне: – Уходи отсюда. Убегай.

– А как же ты?

– Моя песенка спета. Эти твари… – Он опять всхлипнул и утер лицо рукавом. – Они мне за всё ответят.

– Егорушка, может…

– Миша! – Рявкнул парень. – Умоляю тебя! Не доводи до греха. Уходи! Немедленно, слышишь!

Я, дрожа всем телом, повиновался. Попятился к калитке, отодвинул тяжелый металлический засов, посмотрел на Егора. Вот он стоит на лестнице, держа под прицелом офицеров, которые испуганно жмутся к бетонной стене. Кровь с его губы капает на пыльные бетонные ступени, и я вижу, что такое же бурое пятно расползается у парня сзади на штанах. Что же они с ним сделали?!

Я вышел и закрыл дверь. Потом подошел к водителю, который спокойно спал за рулем. Растолкал его и крикнул:

– Гони в часть! ЧП!!!

Не знаю, зачем я прыгнул рядом. Мне надо было бы остаться. Но я повиновался секундному порыву.

Всё, что было дальше, вспоминается, как тяжелый долгий сон. Было следствие, утомительное и для меня, к счастью, недолгое. Поскольку никто про меня сказать ничего особенного не мог, а сам я не горел желанием болтать, чтобы не оказаться втянутым в многомесячную тяжбу, то с меня сняли показания и отпустили. В качестве свидетеля я оказался человеком, в общем-то, совершенно бесполезным.

Сказал лишь, что привезли меня в тот гараж, потом я занимался сексом с несколькими офицерами (правильнее было бы сказать – они со мной, но я не стал вдаваться в подробности), а после увидел, как Егор сходит с ума и стреляет, и всё. Дальше машина, часть, штаб, тревога и так далее. Несколько раз следователи уговаривали меня рассказать детально, что и как происходило. Даже угрожали превратить из свидетеля в обвиняемого. Ничего у них не вышло: я молчал, как партизан.

То же самое делал, как я понимаю, и Егор. Но не по тому, что так хотел. Я позже узнал, как дело было дальше, когда мы с водителем умчались. Мой несчастный любовник расстрелял обойму, затем вторую и остался в гараже совершенно один – все офицеры к тому времени, когда примчалась военная полиция, были мертвы. И среди этой жуткой картины сидел на табурете, раскачиваясь, обнаженный, в пятнах засохшей крови Егорка.

Бедный парень сошел с ума после всего, что с ним случилось. Он не буйствовал, не пытался кого-то ударить, не ругался, а сосредоточенно смотрел в одну точку и молчал. Сколько ни пробовали его разговорить, угрожая то пожизненным или расстрелом, то пытаясь наплести про чистосердечное признание, смягчение вины и прочие «пряники», Егорка не поддался. Случившееся унесло его разум в какой-то другой мир, куда никому хода не было. Несчастный парнишка окончательно ушел в себя.

Психиатрическая экспертиза это подтвердила. Потому Егорку не посадили в тюрьму пожизненно, как того требовал военный прокурор, а отправили в лечебницу. Когда он выйдет оттуда, и сможет ли когда-нибудь снова оказаться свободным разумным человеком, я не знаю. Дальнейшая его судьба мне неизвестна. В конце концов, взяв в руки оружие, он сделал свой выбор. Мне тоже много раз хотелось выхватить у лейтенанта Виталия табельный пистолет и разрядить всю обойму в его голову. Но я понимал: это дорога в один конец, причем там, в финале пути, – черная яма, из которой едва ли выбраться живым и здоровым.

Когда следователи перестали пытаться узнать у меня что-либо ещё, обматерив напоследок за несговорчивость, я собрал свои вещи и, хотя на пару недель позже, чем остальные мои сослуживцы, все-таки покинул воинскую часть, которая сделала меня окончательно и бесповоротно совершенно другим человеком. В её пределах я познал, что такое секс с мужчиной (и даже несколькими), а ещё понял, какой бывает нежность, когда два парня хотят друг друга и стремятся не только достигать пика удовольствия сами, но и дарить наслаждение. Так было у меня с Егором, и очень жаль, что продлилось это так недолго.

Впрочем, все-таки одно происшествие, связанное со срочной службой в армии, у меня произошло. Случилось оно на городском железнодорожном вокзале, куда я приехал, чтобы сесть на поезд и отправиться в родные края. Пока я стоял возле столика кафе и поглощал вкуснейшие пирожки с картошкой (может, и не самой лучшей выпечки, но после армейской пищи они показались мне божественными), рядом поставил пластиковый стаканчик какой-то парень. Когда я поднял голову, то обмер: напротив стоял и ухмылялся рязанец Денис. Тот самый, который в ту ночь, когда издевались над Егоркой, нагло воспользовался мной.

– Здорово, педик! – Хамовато усмехнувшись, сказал он.

– И тебе не хворать, – ответил я.

– Чего тут делаешь? Наши-то все разъехались давно.

– Дела были.

– Знаю я твои дела, – ухмыльнулся Денис. – Пел следакам, как вас с Егором в жопы пердолили.

Я промолчал в ответ, стиснув зубы. Э, нет, рязанец. Это там, в казарме, где таких, как ты, озабоченных зверей, было слишком много, чтобы сопротивляться, я терпел и молчал. Даже тогда ни слова не сказал, перепуганный происходящим с Егоркой, когда ты принялся жестко трахать меня, наплевав на мои чувства. Тебе хотелось одного: запихнуть хрен в мясо, поворочать им внутри, чтобы залить потом всё спермой. То, что я живой человек со своими мыслями и чувствами, тебе было глубоко наплевать. Использовал меня по своему уразумению, как резиновую куклу. Я ненавижу тех, кто думает только о собственном благополучии, а тем более – во вред другим.

Но твоя власть надо мной кончилась. Она завершилась в тот день, когда я попросил лейтенанта взять меня с Егоркой под свою «опеку». Но ты, тупой деревенский мордоворот, об этом до сих пор не догадываешься. Ты понятия не имеешь, через что мне пришлось потом пройти. Что я вытерпел ради того, чтобы оказаться здесь, на вокзале, с билетом в кармане и надеждами на счастливую жизнь. И ни один гад на свете не сможет меня остановить на этом светлом пути.

– А я тут вот, – сказал Денис. – Всё никак не уеду. Сношаюсь с одной бабёнкой. В кафешке познакомились. Она постарше меня лет на десяток, ну это херня. Зато какая сладкая у неё щель, ух! И жопа большая и круглая. Не то, что у тебя, гомосятина, – он замолчал, опрокинул содержимое пластикового стаканчика себе в рот, зажмурился, понюхал рукав и заявил: – Ладно, пошли, педик.