Её звали Лёля (СИ) - Десса Дарья. Страница 37

Мороз в тот день был, как в поговорке: невелик, но стоять не велит. Хотя на Лёле были валенки, в которых ногам всегда очень тепло и даже порой жарко, но сверху её зимнее пальтишко на рыбьем меху не давало возможности слишком долго находиться на улице. Глядя, как девушка начинает мелко дрожать, Артём взял её за руку и потащил за собой.

– Куда?! – удивилась Лёля.

– Ко мне. Греться.

– Не пойду! – девушка остановилась и настырно вытащила свою ладошку. Да так дёрнула, что в руке у парня осталась её варежка. Он помял её в пальцах – из верблюжьей шерсти, колючая, но теплая – и протянул любимой.

– Лёля, у меня никого дома нет, так что с родителями ты не встретишься.

– Тогда тем более не пойду, – упрямо сказала Лёля и… вдруг улыбнулась. – Приличной незамужней девушке не полагается оставаться наедине с молодым человеком. Тем более в неё влюбленным, – сказала она и, глядя на хлопающего глазами в недоумении Артёма, весело рассмеялась.

«Словно колокольчик серебряный звенит», – подумал парень. Но он и правда не знал, что ей на это ответить. Стоял, мялся, выдыхая струи пара. Наконец, придумал.

– Ты совсем замерзнешь, – сказал он, – пока до дома доберешься. Окоченеешь и простудишься. Схлопочешь пневмонию, тогда тебя вообще с курсов отчислят и домой отправят. Да ещё и белый билет дадут. Знаешь, что такое белый билет?

Лёля задумалась.

– Уверен? – спросила, нахмурившись.

– Вы забываете, Ольга Алексеевна, – перейдя на официально-шутливый тон, сказал Артём. – Я все-таки будущий доктор, а вы пока ещё – недоучившаяся медсестра.

– Ой-ой, какие мы важные стали, – улыбнулась Лёля. – Ладно, уговорил. Только, чур, не приставать! Смотри, Тёмка! – она даже пальцем ему погрозила, который через варежку было не рассмотреть. – Только попробуй выкинуть что-нибудь эдакое! Разругаемся навсегда!

– Даже не думал об этом, – сказал парень очень серьёзно и руку к сердцу в знак искренности приложил.

– Скажи честное комсомольское!

– Честное комсомольское!

– Ладно, веди уже в свою каморку.

– Келью.

– Почему келью? Ты там что, тайком Богу молишься? Или в монахи податься собрался, – удивилась Лёля. Она даже остановилась.

– Нет, это папа так мою комнату называет, поскольку она узкая и длинная. Напоминает монашескую келью. Наверное, – добавил Артём. – Я же в монастырях не был никогда.

– Ну, хорошо, пошли, – смилостивилась Лёля.

Глава 39

Говорят, что ад – это невозможность что-то изменить. Я ощущаю это прямо сейчас, когда сижу на лошади и слышу и вижу, как приближаются самолёты. Похолодел весь так, словно жаркое лето превратилось в жуткую степную зиму. Она пострашнее сибирских морозов будет. К нам приезжал однажды мальчишка из Якутии. Гостевал он однажды зимой у бабушки, нашей соседки. Так вот потом признался: ваши астраханские минус десять с ветром – это хуже, чем у нас минус сорок в солнечный день. Потому как мы оделись потеплее, и всё. А тут как не кутайся, пронизывает до костей.

Вот и сейчас, пока я сидел и в ужасе смотрел на самолёты, ощущение было, что не горячий степной воздух веет, а леденящий буран надвигается. Вцепился руками в вожжи, застыл и не двигаюсь, чувствуя себя мишенью. Вот уже и шум моторов стал отчётливо слышен, и видны бешено вращающиеся пропеллеры, крылья… «Всё, Костик, трындец тебе пришёл, – думаю я печально, и пот крупными каплями стекает по лицу. – Сейчас дадут очередь из пулемёта и сделают из меня фарш».

Зажмурил глаза и даже, кажется, дышать стал реже. «Пусть только бы поскорее, только бы не ранили. Не хочу умирать в муках или калекой остаться. Господи, пожалуйста, только не это!» – думаю, и вот уже вой самолётов такой сильный, что уши начинает закладывать. Страшно – не то слово. Но я держусь из последних сил, хотя жуть как хочется упасть на землю и вжаться в неё.

Вжухх! Вжухх!

– На-а-а-ши-и-и-и! – вдруг заорал кто-то неподалёку.

Я встрепенулся и открыл глаза, сразу зажмурившись: солнце шпарит немилосердно. Перевёл взгляд на небо, потом облегченно выдохнул: на крыльях и фюзеляжах алели красные звёзды. Вот уж не подумал бы никогда, что так буду рад этим символам нашей армии!

– Ура-а-а-а! – вдруг заорал так, что лошади дёрнулись. Пришлось тут же натянуть вожжи. – Тпру! Стоять, стоять!

Самолёты промчались над нами.

– Видал? – это Петро подбежал, встал рядом. Лицо счастливое, только в пыли перемазанное. Видать, физиономией в землю ткнулся, когда винтокрылые машины были совсем рядом. Я бы точно так сделал. Тут или в грунт вжимайся, или… – Нет, ну ты видал или как?

– Да видел, видел, – говорю ему, улыбаясь. – Что за модель, знаешь?

Петро отрицательно помотал головой.

– Эх вы, неучи, – назидательно сказал старшина Исаев. Он неспешно подошёл, отряхивая и поправляя форму. – Рояли это.

Мы уставились удивлённо.

– Не слышали, что ли? – поднял старшина кустистые брови. – ЛаГГ-3, истребители. Ладно, бойцы. Приготовиться к движению!

Это команда была для всех, вскоре она громко прозвучала из уст капитана Балабанова. Наша колонна медленно двинулась вперед, – туда, куда рванули самолёты. Но буквально через пару километров мы услышали звуки отдалённой стрельбы. Где-то заливисто трещали пулемётные очереди. Так мне показалось. Но старшина нахмурился, глядя в небо. Оказалось, там шёл бой. Та самая тройка «Роялей», что пронеслась над нами, сцепилась с вражескими самолётами.

Не останавливаясь, мы стали свидетелями неравной битвы. ЛаГГ-3 было всего три, а фашистов налетела целая стая – насчитали семь штук. Всё это напоминало хаотичное движение, и было порой не разобрать, чей самолёт вдалеке, а чей приблизился. Они носились, пытаясь сесть друг другу на хвост, уходили на крутые виражи, и стреляли без конца и края, поливая длинными очередями.

Я видел такое в кино, но впервые в жизни довелось наблюдать собственными глазами. Причем не нарисованное, а настоящее. До нас даже ветер донёс запах сгоревшего авиационного керосина и пороховой гари. Некоторые из артиллеристов в желании помочь даже снова стянули с плеч трёхлинейки. Только в кого тут стрелять? Да ещё с такого расстояния? В белый свет, как в копеечку.

Через несколько минут один самолёт вдруг задымился. За его левым крылом потянулся длинный чёрный след. Машина резко пошла на снижение, а потом вдруг развалилась на куски. Они, вихляясь в воздухе, попадали в степь в нескольких километрах от нас. Только непонятно было, наш или чужак. Я спросил старшину, он был хмур и ничего не ответил. Глубоко затянулся, продолжая, сощурившись, наблюдать за воздушным боем.

Мы шли дальше, самолёты продолжали яростную схватку. Вскоре ещё один вывалился из клубка и взял курс на запад. Он тоже дымил, но несильно. Был подбит, но не упал. Мы стиснули зубы, некоторые крепко выругались ему вслед. Фашист ушёл потрёпанным, а лучше бы сгорел. Но потом ситуация вдруг переменилась. Немцы сбили двоих наших. «Рояли» погибли быстро: один взорвался в воздухе, превратившись в огненный шар, брызнувший пылающими осколками. Второй загорелся и, кувыркнувшись, упал в степи. Только третий продолжал отбиваться. Недолго, к сожалению. Его тоже подстрелили.

ЛаГГ-3, оставляя жирный чёрный дымный след, полетел в нашу сторону. За ним рванули фашистские стервятники. Но по какой-то причине неожиданно бросили преследование. Развернулись и ушли на запад, а наш самолёт продолжил лететь, снижаясь. Потом вдруг от него отделилась точка. Пока «рояль» падал, точка вдруг расцвела белым парашютом. Среди артиллеристов раздались радостные возгласы.

– Агбаев! – послышался голос капитана.

– Я! – отозвался, быстро вспомнив свою «новую» фамилию.

– Двух коней сюда! – потребовал Балабанов. Он оказался неподалёку, а лошадь свою куда подевал? Но разбираться было некуда. Я слез и передал управление старшине. Сам же помчался в арьергард, где у нас шли запасные животные. Оказалось, что командир свою животину отвёл назад, чтобы отдохнула, а сам решил пешком пройтись.