Звезды сделаны из нас - Ру Тори. Страница 33

— Вальс. Хочешь, покажу простейшие приемы? Это несложно. Смотри, сначала нужно научиться основному шагу — квадрату, который «рисуют» танцоры. Он выполняется на три счета. На «раз» я шагаю вперед с левой ноги. Вот так... — он увлекает меня за собой, и я послушно следую за движением. — Смягчи колено опорной ноги и делай скользящий шаг с носка на всю ступню. Так. Теперь перенести вес на правую ногу. Смягчи колено...

Стряхиваю оцепенение и старательно выполняю все указания, но сбиваюсь, и на его белой кроссовке остается рифленый грязный след моей подошвы.

— Черт! Прости. Ничего не получится... — я опять заливаюсь позорной краской, но Артем долго и пристально смотрит на меня и вдруг вкрадчиво шепчет:

— Нелли, если захочешь, у нас с тобой вообще все получится. Я тебе обещаю.

Зря я сделала домашку на три дня вперед: в результате теперь нечем заняться. Наливаю в кружку горячий черный кофе, залезаю на подоконник и, прислонившись к пластиковому откосу, всматриваюсь в осенние сумерки. Я скучаю по Глебу — он сейчас очень мне нужен. Как отдушина. Как глоток холодной воды после переслащенной газировки.

Но он не пишет, и я впадаю в уныние.

Зато от Артема прилетает пожелание спокойной ночи и милый смайлик в виде спящего облачка.

После его чересчур самоуверенной, двусмысленной фразы нервы шалят, ничего, кроме раздражения, сообщение не вызывает, но я отправляю в ответ точно такое же.

Вообще-то, я знаю, как танцевать вальс. Но, в отличие от Миланы, не считаю, что три года посещений танцевального кружка можно назвать хорошим уровнем.

Допиваю кофе, включаю ночник и готовлюсь лечь спать, но короткое жужжание оповещает о голосовухе. По-турецки расположившись поверх пледа, проверяю диалог, с облегчением обнаруживаю, что она от Глеба и слышу короткое: «Привет».

Предлагаю поболтать по видеосвязи, но он отказывается и не объясняет причин. Я не расстраиваюсь: мало ли, может, у него опять не убрано в комнате.

Быстро рассказываю, как прошел день: о прогулке с Артемом упоминаю вскользь, как будто она ничего не значила, зато подробно останавливаюсь на грядущем мероприятии и возможном провале Миланы.

Вопреки устоявшейся традиции, Глеб не посвящает меня в свои дела и, выслушав, спрашивает:

— Почему все так носятся с этим балом?

— Видишь ли, это одновременно смотр и конкурс. Школа, занявшая первое место, получает грант, директор — какие-то плюшки, ученики — уважение и почет. Если ты претендуешь на звание короля или королевы, ты обязан принять участие, закрыть бал вальсом и завладеть умами всех: учителей, ботанов, придурков, серой массы. Прикол еще и в том, что когда-то у нас был довольно сильный танцевальный кружок, и желающих попробовать себя на самом деле много.

— Ты же ходила на этот кружок?

На мгновение подвисаю: Глеб вытащил наружу еще один мой страшный секрет, но отпираться нет смысла — он все равно слишком многое про меня знает.

— Ну, да. Нас с сестрой записали туда по той же причине, что и тебя на гандбол — чтобы не болтались без присмотра. Преподавательница — Жанна Аркадьевна — была лютой женщиной: весила под двести кило, но в начале каждого урока включала музыку и выдавала перед офигевшими детьми страстный энергичный танец — аж полы трещали. Она вселяла ужас. Называла подопечных бесталанной никчемностью, орала, одергивала и раздавала подзатыльники. Алина, смекнув, в какой ад попала, поулыбалась маме и технично слилась после двух занятий, а я решила вгрызться в это дело зубами и всем доказать, что сумею справиться. Меня поставили в пару к Вове Боброву, Орлову — в пару к Олегу — мальчишке постарше. За три года через кружок прошло много ребят. Мы выиграли несколько конкурсов, но потом Бобров типа вырос, решил, что танцы — это не по-пацански, и перестал приходить. Вскоре Жанна ушла в декрет, и лавочку прикрыли.

— То есть ты почти что профи, но не подала заявку на участие? Надо это сделать, Неля.

— Ты совсем того?

— Просто сделай это!

— Зачем?

— Чтобы свалить Милану. Представь: она десять лет к этому стремилась, представляла себя на месте самых крутых выпускниц, а тут появляешься ты, и лавры достаются тебе. Сомнительные, конечно, лавры. Но важны не они, а то, что звезда впервые окажется на обочине жизни.

— Как, по-твоему, я отправлю ее на обочину жизни, если не танцевала с четвертого класса! — Привожу главный аргумент, но Глеба он не впечатляет:

— Ты вспомнишь, как это делается. Я в тебя верю.

— Да меня же никто не выберет!

— Попытка не пытка. А вдруг? Твое падение произвело фурор, теперь надо закрепить успех.

— Они не проголосуют, Глеб!

— Они точно проголосуют!

Он сегодня другой — более резкий, взвинченный, настойчивый, и даже слегка пугающий.

Мы прощаемся, но напоследок он присылает голосовое, в котором прибегает к запрещенному приему:

— Только не говори, что решила слиться, и что тебе слабо!

Долго сижу и гипнотизирую взглядом старенький ноутбук, обклеенный потертыми наклейками с черепами и розочками. А потом перебираюсь на крутящийся стул, вылезаю на школьный сайт и заполняю дурацкую анкету.

Глава 19. Глеб

Во вторник с самого утра льёт дождь.

Открываю глаза и лежу, уставившись в серое окно, где уныло покачиваются мокрые ветви деревьев.

На душе так же гадко, как и на улице. Так бы спал и спал дальше, но мама суетится, собирается, будит меня, чтобы я не проспал.

Вся вчерашняя возбуждённая эйфория от «приближающейся победы» сошла на нет.

Может у меня биполярка? Может я и правда не знаю, чего хочу? Может, я думал, что знаю, но на самом деле не знаю?

Ночью мне снилось, что я попал на ток-шоу и ведущий, очень похожий на мужика из передачи про погоду, которую обычно смотрит мама, требует, чтобы я поделился со зрителями «своими переживаниями». Отчего-то там, во сне этот вопрос меня ужасно пугает, я мечусь и сгораю со стыда, не в состоянии произнести ни слова. У меня в руках микрофон и все ждут. А я молчу… Молчу и молчу, не из-за того, что нечего сказать, а потому что чувствую, что если заговорю, случится нечто ужасное.

Так и проснулся от этой внутренней паники, обрадованно осознал, что это лишь сон и, перевернувшись на другой бок, снова заснул.

А на утро дождь, и настроение при воспоминании о вечерней ссоре с мамой скатывается в минус.

— Ну, и чего ты расселся? — она торопливо заглядывает в комнату. — Бегом в душ, а то опять не успеешь ни помыться, ни поесть.

Размышляя о пути преодоления нежеланий, плетусь в ванную и просто сижу на бортике под звук льющейся воды. Наконец, входная дверь за мамой захлопывается и я со спокойной душой ползу обратно в постель. Падаю, накрываюсь одеялом с головой и лежу, словно моллюск в раковине. Спрятавшись от всех и вся. Вот только от мыслей спрятаться некуда, они копошатся внутри черепной коробки, как тараканы, и мне срочно нужен от них дихлофос.

Мама делает вид, что ничего не произошло. Как будто всё в порядке и никакого разговора накануне у нас не было. Она ведёт себя так всегда, когда осуждает меня или считает неправым. «Давай, сделаем вид, что ты этого не говорил» — её коронная фраза. И «делать вид» у неё получается отлично. Но хуже всего мне от того, что я так и не рассказал ничего Неле.

Когда вышел от директрисы, только и думал о том, что показав ей свою ссадину, гордо поведаю, как раскидал шоблу и как дерзко отказался от участия в вечере памяти. Я прокручивал в голове различные фразы от «Спасибо. Ты мне дала отличный совет. Делать то, что чувствуешь, действительно, приятнее, чем поступать правильно» до «Можешь считать меня идиотом, но кажется, ты мне нравишься» или «Кажется, я в тебя влюбился, потому что сегодня вёл себя, как придурок», или даже «Я знаю, что я не классный, но очень хочу стать для тебя таким». И прочее в том же духе от наивного и искреннего до хвастливого и самонадеянного. Я шёл домой и чувствовал непривычный прилив смелости и энтузиазма.