Звезды сделаны из нас - Ру Тори. Страница 59

— Что случилось? — Оля испуганно хлопает глазами.

Она успела раздеться до трусов, но я отворачиваюсь в поисках рубашки. Сомнений нет, не уйди я сейчас, всё, что случится дальше, будет происходить не с ней.

— Извини, — я сглатываю застрявший в горле ком возбуждения. — Давай как-нибудь потом. В другой раз. Сейчас я не могу.

— Я что-то сделала не так? — губы её дрожат, ещё немного и расплачется.

Наклонившись, я быстро целую её и натягиваю рубашку.

— Всё хорошо. Это только мои проблемы. Не бери в голову.

— Но, блин! Святоша, что за хрень?! — взрывается она. — Ты совсем дебил? Пожалуйста, не уходи! Ты мне очень нравишься. Очень-очень. Уже давно. Уже два года или может три.

— И где же ты была раньше? — бросаю я, выходя в коридор.

Ответ мне не нужен, я и без неё знаю, что дело в Макарове. Любой, кто связался бы со мной, тоже превратился в изгоя.

Быстро снимаю с вешалки куртку и отпираю дверь. Прикрывшись блузкой, Румянцева разъярённо выскакивает из комнаты и осыпает меня матом и проклятьями.

Возразить нечего. Со всеми её эпитетами в свой адрес я согласен. Такого чудака на букву "м", как выражается Гальский, надо ещё поискать.

Глава 34. Нелли

Ночь прошла паршиво: одолевали мысли о предстоящем мероприятии, где я непременно опозорюсь, об Артеме и незапланированном поцелуе — в полусне мне хотелось протереть рот дезинфицирующей салфеткой, а потом перед глазами неизменно вставал Глеб — то нервный и дерганый, то улыбчивый и спокойный, то рассеянный и пьяный. Он собирался мне что-то сказать, но рядом каждый раз возникала Олечка и намертво присасывалась к его губам, а я в гневе и негодовании разбивала ноутбук об стенку.

Просыпаюсь раньше будильника, и, отчего-то свято уверовав, что ссора с Глебом мне просто приснилась, первым делом проверяю телефон.

И вдруг обнаруживаю себя в черном списке.

Резко сажусь, продираю глаза, и в затылок вонзается иголка мигрени.

— Это еще почему? — Обновляю страницу, и подозрение сменяется осознанием. Глеб заблокировал мой аккаунт.

Ну конечно же: играть со мной ему больше неинтересно, и пафосные речи о моей уникальности, звездности и необходимости победить в борьбе любой ценой сразу иссякли.

Меня колотит, в голову приходят сотни остроумных фраз вдогонку, но, пока я определяюсь, как достать и побольнее задеть этого придурка, негодование сходит на нет, а на ресницах выступают едкие слезы.

— Серьезно? Нет, ты серьезно это сделал?..

Обманул, втерся в доверие, повел себя, как последняя скотина, слил в унитаз все, что у нас было, да еще и заблокировал!

В сердцах швыряю телефон на тумбочку, нарезаю круги по комнате, застилаю диван и выравниваю складки на пледе. Не помогает: желание заорать во весь голос только крепнет.

От Артема прилетает дурацкий смайлик и пожелание доброго утра, но я оставляю сообщение непрочитанным: еще не решила, простить его или высказать все, что думаю о его выходке.

Взваленная на плечи миссия, да еще и без поддержки Глеба, тяготит все сильнее. Нет желания видеть Артема и терпеть на себе его руки, а идея сбросить Милану с трона окончательно потеряла всякий смысл.

Мечты и стремления, управлявшие мной до встречи с Глебом, кажутся мелкими, ничтожными и глупыми. Ежедневное общение с ним происходило не ради возвышения над школьной звездой, а потому, что мне был нужен он сам. Но этот придурок отшвырнул меня, как бродячего щенка, да еще и демонстративно захлопнул дверь перед самым носом.

За окнами снова цедит противный дождик, ломит виски, настроение валяется где-то в районе плинтуса.

Не позавтракав, линяю из дома — как обычно, без зонта, и холодные капли заливаются за ворот косухи, попадают в глаза и текут по щекам.

Мне грустно и страшно, от ноющей боли натурально мутит — вселенная опять схлопнулась до размеров маленького унылого городка, четырехэтажной школы и восьмиметровой комнаты. Даже если случится невозможное: мы с Клименко завоюем первое место в общешкольном зачете, и Милана признает поражение, мой вечер после бала все равно пройдет в одиночестве и тоске за пошивом наряда для куклы или чтением книги. Как и все последующие вечера.

Вхожу в класс и, не поднимая головы, шагаю к галерке. По новой традиции, со мной охотно здороваются, но я бы предпочла оставаться изгоем, белой вороной, злобной ведьмой, лишь бы никто не лез с душеспасительными беседами.

— Кузя, ты нездорова? — склонившись над партой, сочувствует Паша, и я отмахиваюсь:

— Ага. Критические дни. Отвали.

Подспудно жду, что доморощенный недостендапер подхватит эту тему и вынесет на всеобщее обозрение, но он молча уходит. Его сменяет Артем.

— Нелли, что с тобой? — Он занимает соседний стул, двигается ближе, в виноватом щенячьем взгляде читается тревога и обреченность. — Слушай, это же я, да?

— Что — ты? — не понимаю юмора, и он терпеливо поясняет:

— Ты такая из-за меня?

Может, рассказ о вероломстве и подлости столичного придурка облегчил бы мои страдания, но поведать об этом Артему я не могу. Пожимаю плечами и выдавливаю улыбку, призванную показать, что со мной все отлично.

— Я такая, потому что сейчас восемь утра, четверг и осень. И Татьяна со своими проверочными работами первым уроком.

Подперев кулаком подбородок, рисую круги на полях черновика, разглядываю сонных птиц, нахохлившихся под крышей соседнего дома, а на грудь камнем давит предательство Глеба.

Да, я грубила ему — точно так же, как грубила всем, кто пытался подобраться слишком близко, а он не реагировал и демонстрировал заинтересованность, чем и подкупил. Но моя защитная реакция была вызвана отлично работающей интуицией. Я с самого начала подозревала, что дело нечисто: с его внешностью и умом он мог бы всухую обставить даже условного Артема. И жалобы на тяжелую судьбу лузера в его исполнении выглядели недостоверно, потому что Глеб дословно повторял мои собственные фразы.

Глупо и нелепо поддалась на пустой треп, потеряла бдительность и теперь страдаю. Поделом.

После физики меня и Клименко освобождают от занятий — бросаем в рюкзаки учебники и тетрадки и, по распоряжению самого директора, отправляемся в малый зал.

Атмосфера в Логове ведьм под стать сопливой осени снаружи — те же холод, сырость, безысходность и мрачность. Вальс вгоняет в депрессию: даже в глубокой старости первые же его аккорды будут воскрешать в моей памяти эти беспросветные дни.

Несколько раз сбиваюсь с шага, наступаю Артему на ноги, извиняюсь и вот-вот разревусь. Он останавливается и раздраженно сдувает со лба волнистую челку.

— Нелли, меня достала эта неопределенность. Ты сама не своя. Может, все же поговорим?

— Не сейчас! Давай заново! — упрямо становлюсь в центр сцены и жду, но Артем мотает головой.

— Э-нет. Перекур! — он садится на пыльный бордовый ковролин, поймав меня за запястье, вынуждает неуклюже плюхнуться рядом и краснеет как рак. — В общем... признаю: я вчера поторопился. Прости. Дело в том, что рядом с тобой я теряюсь: не знаю, как себя вести, волнуюсь, переживаю — поэтому и косячу. Даже твое имя как будто обязывает к обращению на вы. У меня никогда не было таких сложностей с девчонками...

Клименко в своем репертуаре: и в разговоре по душам умудряется похвастаться своим послужным списком.

Морщусь, но он снова понимает неправильно:

— Ты больше не берешь меня в расчет? Я совсем тебе не нравлюсь?

Медовые глаза транслируют неподдельное отчаяние, и сердце екает.

А почему я, собственно, мучаюсь из-за какого-то недоумка, которого никогда не видела в реале, когда прямо передо мной сидит сам Артем, переживает и не знает, куда от волнения деть руки?..

— Нет, ты мне нравишься! — Выпаливаю, хотя вовсе не уверена, что правильно употребила это слово. — Мне... нравится с тобой общаться. Дело не в тебе, просто у меня сейчас проблемы. Дома. А тут еще и выступление: никогда не приходилось быть в центре внимания и представлять школу в соревнованиях такого типа. Навалилось одно на другое... В общем, полная хрень.