Звезды сделаны из нас - Ру Тори. Страница 64

В Неле есть такое: желание спрятаться, сбежать, закрыться от всего мира, трогательно надеясь, что в один прекрасный миг появится кто-то очень сильный и добрый и избавит её от любых проблем. Я тоже когда-то так думал, и сейчас мне отчаянно хочется сохранить в ней эту надежду. Потому что только надежда и радость делают нас счастливыми. И пускай моя мама, погрузившись в свои страдания, отказывается это признавать, у Нелли такого быть не должно.

Я спасу её, подарю надежду и объясню всё, что я понял про Макарова, его шоблу и крутость. Я открою ей глаза на всех этих людей, которым мы собирались что-то доказать, успокою, обниму и возможно даже поцелую.

Это по-любому важнее, чем унылое поедание эклеров в реабилитационном центре в честь Мишкиного дня рождения.

Если поезд отходит в половине восьмого, то у неё я буду около семи вечера, а может и раньше, это я по Москве сужу, а у них город маленький. Благо адрес я раздобыл, когда заказывал попкорн. Она такая сидит дома вся грустная и опухшая от вчерашних слёз, и тут звонок в дверь, её мама кричит: «Неля, это к тебе». Она удивлённо выползает из комнаты и я встречаю её: «Та-дам! Сюрприз». Только нужно обязательно купить цветы, чтобы было красиво и её маме и сестре я тоже понравился.

Или можно сразу отправиться на поиски Артёма и разобраться сначала с ним, чтобы бросить его голову к Нелиным ногам. Я снова вижу себя Максимусом — великим и непобеждённым. Вспоминаю видео, опять закипаю и слышу хруст носа.

Обратный поезд в Москву только в воскресенье, и где мне провести ночь по приезду я пока не понимаю, но это уже будет потом, после нашей встречи. В конце концов, у меня есть деньги и можно отыскать какую-нибудь гостиницу.

Уснуть не получается. Запихиваю в рюкзак только зарядку от телефона, чистую футболку, чтобы не вонять после поезда, и зубную щётку. С трудом дожидаюсь, когда стрелка часов доползёт до шести сорока пяти и тихо пробравшись в тёмный коридор, обуваюсь. У мамы будильник на восемь, и когда она обнаружит моё отсутствие, я буду уже ехать в поезде.

Немного торможу на пороге. Нельзя просто так исчезнуть, ничего ей не объясняя. Но с другой стороны, она всегда волнуется только за Мишку и думает только о нём. А что, если это отличная возможность напомнить, что у неё есть и другой сын, который тоже заслуживает волнений?

Мысль эгоистичная, но согревающая. Чтобы лишний раз не шуметь, выскальзываю из квартиры без куртки, и одеваюсь только на улице. Пронизывающий ветер тут же пробирается сквозь толстовку и немного остужает мой пыл. Решаю, что позвоню маме из поезда и, может, скажу даже, что рванул с одноклассниками к Равилю на дачу, куда они действительно собирались. Она будет сильно на это ругаться, но всё же лучше пусть ругается, чем переживает. А Неле ничего не стану говорить. Это обязательно должен быть сюрприз. Очень важно понять, будет ли она мне рада или испугается и не захочет видеть.

Засунув руки глубоко в карманы куртки и спрятавшись под капюшон, я неторопливо шагаю по пустой чёрной улице и испытываю странное приятное ликование от этого непривычного, но воодушевляющего движения жизни.

Глава 37. Нелли

Бывают моменты, которые навсегда меняют тебя, забирают наивность и веру в людей, ломают траекторию дальнейшей жизни и выводят ее на другую дорогу — на ту, что не должна была стать твоей. Получив по лбу граблями, мы не умнеем, не взрослеем и не приобретаем нужный опыт, лишь становимся более циничными, осторожными, отстраненными, равнодушными.

Слезы текут по щекам, в груди горит, будто я пробежала стометровку на лютом морозе. Ни черта вокруг не вижу, и ноги сами несут меня к исписанным стенам заброшенного универмага. Ветер гоняет по асфальту сухие листья, фонарь, ссутулившись, пристально смотрит в спину, моя тень извивается далеко впереди, создавая иллюзию присутствия кого-то живого.

Стараюсь оказаться как можно дальше от проклятого коттеджа и уродов, ошибочно принятых мной за людей, но больше всего злюсь на себя: почему я искренне поверила, что смогу стать своей среди них и сумею понравиться такому жлобу, как Клименко?

От его поцелуев противно до тошноты, и я сплевываю на асфальт вязкую слюну.

Ныряю в кусты поредевшей сирени и быстро взбираюсь по изъеденным временем и стихией ступеням пожарной лестницы. Опираюсь на ржавые перила и, проморгавшись, рассматриваю до оскомины надоевшие окрестности. Темные кроны тополей похожи на лес и недобро шумят, сквозь шелест сухой листвы мне все еще мерещится музыка и хохот — сдают нервы.

Зализывать раны на покинутой всеми заброшке — так себе идея, но разве со мной может случиться что-то хуже, чем выходка Артема, тайная жизнь мамы и предательство Глеба?..

Мама... Я спорила с ней, упрямо обозначала границы, чтобы уберечь ее от своих трудностей и переживаний — ей сполна хватило неразумных поступков старшей доченьки. Я всегда шла за ее внутренним светом, верила ей, держалась за нее. А она… обманывала, недоговаривала, скрывала. И явилась первопричиной всех моих бед!

Припоминаю, как мама под покровом ночи выходила из подвозившей ее машины и, судя по габаритам, это было явно не такси и даже не Лада Гранта щедрого клиента-огородника. Это был огромный черный джип.

Отец Миланы по пятницам ждал дочку у школьных ворот в точно таком же, потому что мать слишком часто попадала в больницы, и они ездили ее навещать. По району упорно курсировали сплетни, что жена Орлова лечится в наркологии, но я не верила в эту байду. И зря. Слухи о моральном облике моей семейки тоже оказались правдивыми…

Несмотря на раздирающую сердце боль, мне немного жаль Милану: выходит, это родительские скандалы сделали ее такой. Мать научила Люду меня ненавидеть. В некогда лучшей подруге от бессильной злобы не осталось ни совести, ни души, а вот слизняк Клименко их отродясь не имел.

Тошнота не проходит, выпитое пойло встает комом в желудке, об Артеме не хочется даже думать. Его переглядывания с Миланой заметил бы даже слепой, а от галантных жестов и приторных разговоров за версту несло позерством. Интуиция кричала, что ему нельзя верить. Я же так стремилась заткнуть дыру в душе, оставленную Глебом, что, забив на осторожность, кинулась в объятия Клименко и со всего маху приземлилась в грязь.

Так мне и надо.

Ненавижу!

Слезы снова застилают глаза, я едва держусь, чтобы не разреветься в голос.

Мне некуда идти: нельзя появиться в школе, потому что от такого позора никогда уже не отмыться. Нельзя вернуться домой, потому что я не смогу спокойно смотреть на мать.

Поднимаю голову и вижу звезды — первая ясная ночь рассыпала их по темно-синему бархату неба гроздьями и нитками искрящихся бус. Где-то в непознанных глубинах черного космоса есть и моя звезда — это она ведет меня вперед и вселяет надежду и, даже когда я умру, она не погаснет. Сохранит мой опыт, мои эмоции, мои мысли. Я стану ею, научусь слышать и вовремя исполнять заветные желания таких же одиноких людей, оставшихся на земле...

В пустоте необитаемого торгового зала хлопает рама, жутко подвывает застрявший в плену фанеры сквозняк.

Все свои тайны я доверила только Глебу. И искренне считала, что где-то там, наверху, в миллионах световых лет отсюда, рядом с моей ярко сияет и его звезда. И прочная лента между нами была почти осязаемой, удерживала от неверных шагов, вселяла надежду на лучшее.

Почему он меня бросил? Что со мной, черт возьми, не так?!

Я бы спросила его об этом, глядя прямо в глаза — чтобы он не сумел увильнуть от ответа. А если бы его Оленька встряла в наш разговор, я бы заткнула ей рот кляпом и закрыла в каком-нибудь темном чулане.

Вопреки обещанию, данному себе накануне, проверяю диалог и разочарованно всхлипываю: я все еще в чс, да и глупо было ожидать чего-то другого. В своем списке заблокированных аккаунтов нахожу профиль Оли Румянцевой и медленно и вдумчиво листаю ее ленту.

Час назад на странице появился свежий пост: завтра она и ребята, фамилии которых много раз упоминал Глеб, планируют в десять утра собраться у школьного стадиона, и, доверившись прогнозам синоптиков, пообещавших бабье лето, поехать на дачу.