Я знаю точно: не было войны (СИ) - Тарханов Влад. Страница 16

С ее упорством, трудолюбием и оригинальным светлым умом в математике можно свернуть горы.

В сентябре Крейн защитил докторскую, а в октябре Мульман кандидатскую.

Ребекка терпеливо ждала ноября, когда ее руководители освободятся, и можно будет приступать к серьезной работе.

К сожалению, жизнь внесла свои коррективы в ее планы.

Кто знает, как дальше пошла бы жизнь Ребекки, что ждало ее, какие люди, встречи, судьбы, но все изменила телеграмма, которую она получила пятого октября поздно вечером.

Моня сообщала, что отец сильно болеет уже три недели и находится при смерти.

Ей не хотели сообщать, но теперь ей нужно приехать. Отец! Это слово стучало в ее висках всю ночь, которую она провела без сна.

Шестого утром, оставив в деканате заявление, Ребекка выехала в Могилев, а уже вечером была дома.

К сожалению, дела у отца были неважными. Старшая сестра, которая уже работала учительницей, только разводила руками, мол, что я могу сделать.

И Ребекка поняла, что ей все придется брать в свои руки. Решение пришло так же быстро, как приходят телеграммы из одного города в другой.

Она повезла отца по врачам, наконец нашла того, кто смог внятно объяснить, что с отцом и как его лечить.

Лечение предстояло долгим.

Проблемы с легкими были непростыми, а тяжелый труд на виноградниках еще больше усугубил ситуацию.

Тем более, что Абрахам был из тех людей, которые к врачам обращаться не любил, вот, пока совсем не стало все плохо.

И Ребекка оставила отца на еще несколько дней на сестру, а сама отправилась в Одессу, где написала заявление о переводе на заочное отделение.

В Могилеве она устроилась работать учителем в первую школу, а сама продолжала выхаживать отца, которому кроме лекарств нужен был хороший уход, а маме с этим справится было сложно.

А еще через неделю в Могилев пришло письмо от Давида Мульмана.

Когда все происходило, его в Одессе не было, на кафедре его ждало письмо от Ребекки, и вот он написал ей ответ, уговаривал не бросать науку, вернуться к учебе, продолжать работать с ним под руководством Крейна.

А еще через два дня Ребекка получила посылку с тремя книгами, которые ей предстояло проработать.

Она боролась за жизнь отца до весны.

Как ни странно, но весной ему стало лучше, он смог вернуться на работу в совхоз КИМ, а Ребекка продолжала учительствовать и переписываться с одесским преподавателем, который не терял надежды вернуть ее в науку.

Он еще дважды присылал девушке книги, которые та тщательно прорабатывала.

Она была очень ответственной и привыкла все делать хорошо.

Ее конспекты и заметки по прочитанным книгам отправлялись в Одессу и возвращались оттуда с комментариями Давида Йосифовича.

Но Ребекка прекрасно понимала, что оставить семью не сможет, слишком тяжелым было материальное состояние после болезни отца, и такое дистанционное научное общение не сможет продлиться долго.

А позволить себе заканчивать стационар и поступать в аспирантуру она уже не могла.

Для нее семья всегда была на первом месте. Засыпая, она точно представляла себе, что эта тетрадка, которую она отправит вместе с книгами в Одессу, будет, скорее всего, последней.

Ведь и у Давида Мульмана терпение не железное, не правда ли?

Глава одиннадцатая. Войне — время, потехе — минута

Глава одиннадцатая

Войне — время, потехе — минута

В этот день время тянулось медленно, как в полдень тень саксаула. Все неотложные дела были сделаны, мелких не осталось, а все остальное требовало времени: чему-чему, а умению ждать армия учит крепко и надежно. Впрочем, жизнь тоже состояла из череды ожиданий и надежд, а потому умение ждать и не терять надежду было одним из самых главных в жизненном опыте молодого политрука.

— Аркадий! — он оглянулся. Река неслась быстро, как будто текла где-то в горах, ее черные воды несли в себе тепло быстро уходящего лета. В воде лениво отражались облака, почти такие же белые, как и на небе. Только вот зовущий его не отражался. А румынский берег отзеркалило так отчетливо, что можно было пересчитать ветки ивняка, опустившего свои зеленые косы к воде.

— Аркадий! — молодой голос уже явно приблизился. Молодой политрук обернулся и посмотрел наконец-то вглубь огороженной территории. Он знал, кому голос принадлежит, но так не хотелось отрываться от созерцания текущей воды, что пришлось сначала стряхнуть с себя оцепенение и только потом ответить на приветствие отправленного за ним дежурного. Это был лейтенант Иван Громобой, из Рязани. Почему-то именно с ним у Аркадия завязались самые настоящие дружеские отношения. И только Иван мог окликнуть его по имени, так просто, даже будучи на посту дежурного по части.

— Да, Ваня, что случилось? — Аркадий широко улыбнулся идущему к нему командиру.

Иван Карпович Громобой был высоченного роста, почти под два метра, брился на лысо, как он сам говорил, под Котовского, да, его отец служил у Котовского, поэтому и усики Иван завел точь-в-точь, как у любимого комбрига: две отвесные черточки у носа. На его широкоскулом лице с прямым грубым носом и при всей его огромности такие усики казались чем-то инородным, неуместным, но Ване Громобою было на это наплевать: он никогда не прислушивался ни к какому мнению по поводу своей внешности. Кстати, службой своего отца — Карпа Громобоя, у Котовского, Иван гордился самым что ни на есть серьезным образом: не раз он показывал другу две старые фотографии, на которых был изображен артиллерийский расчет, которым командовал отец, а на второй — его отец и легендарный комбриг. И вторая фотография была почти что затертой до дыр.

— К командиру топай, срочно. Пришли бумаги. И еще… — он оглянулся по сторонам — тебя наш особист видеть хочет. Что-то он не в настроении сегодня. Уже третьего лейтенанта к себе требует.

Новость про особиста Иван произнес тихо, как-то приглушенно.

— Тебя тоже требовал? — уточнил информацию Аркадий.

— Так точно… Только я не понял, зачем ему понадобился. Задавал вопросы про службу, про дружбу. А потом попросил тебя найти.

Аркадий еще раз взглянул на реку, скользнул краем глаза по прибрежным кустам, густо покрывавшим высокий украинский берег, на пойменную отмель, что на том, румынском берегу… Надо было идти. Сначала к командиру. И не потому, что особист может и подождать, а потому что командир — это командир. И если вызывает, значит что-то важное.

Иван за своим другом не пошел, только проводил взглядом товарища, посмотрел на реку — ничем его Днестр не вдохновил. Река как река — быстрая, в меру грязная, особенно в половодье. Тогда и страшная. Им-то тут ничего, а вот под Ямполем погранцам сколько раз приходилось подрывать ледяные завалы, чтобы дать воде спуститься через пороги, забитые до отказа спускающимся льдом. В этой местности наводнение случается два раза в году. На ледостав и на ледоход. А еще случается и по другим поводам. Лейтенант Громобой уже дважды участвовал в эвакуации населения в час половодья. Муторная работа, как-то ему не слишком нравился бурный нрав этой полугорной речушки. Тут Иван вспомнил беседу со школьным учителем Цекаловым, из-за которой его и зацепил особист. Цекалов был из осужденных, а в Могилев вернулся отсидев свой срок, но все еще был под наблюдением органов. Так вот — этот самый Цекалов утверждал, что именно с берегов Днестра стали славянские племена расселяться по всей земле Русской, что именно тут находится колыбель славянской цивилизации. Сердце славянского мира. Иван не знал, что за крамола могла скрываться в его беседе на археологические темы со старым учителем. Впрочем, учитель Цекалов был старым только на вид: ему недавно исполнилось сорок пять. Состарили его допросы и лагеря. Иван знал, что учитель был репрессирован, но ведь отсидел… Впрочем, самое интересное было под конец его беседы с особистом, когда тот, раскурив сигаретку, спросил лейтенанта самым невинным образом — знал ли Иван, что репрессированный учитель сделал запрос на проведение археологических раскопок на берегу Днестра, мол, там, по его расчетам, должны быть следы древнего славянского поселения, и ткнул корявым указательным пальцем в карту. Иван тогда внимательно рассматривал карту: судя по ней, место для поселения должно было быть удачным — река делала в этом месте большой плавный изгиб, крутые берега, так что достаточно было сделать насыпь по прямой — и селение было бы защищено и от дикого зверя, и от врага-человека. А понимает ли лейтенант, что раскопки будут совершаться прямо на виду у ТОЙ стороны? И что коварный враг может передавать информацию на ТОТ берег? И что хотел такого тайного выведать у лейтенанта Громобоя весьма вероятный враг советской власти учитель Цекалов?