Вацлав Нижинский. Его жизнь, его творчество, его мысли - Сард Гийом. Страница 16

Кокто тоже подчеркивает величавость высокой, стройной и бледной Иды Рубинштейн:

Возможно, зрительский успех спектаклю обеспечила главным образом работа Бакста. После премьеры «Шахерезады» он прославился на весь Париж. Удивительная палитра – сочетание зеленого и синего цвета с желтым и оранжевым – и восточные костюмы привели в восхищение всех. Вскоре парижанки стали заказывать наряды из ярких шелков с восточным орнаментом и носить украшенные драгоценностями тюрбаны. Бакст так определил свой стиль в 1919 году:

«Шахерезада» вдохновила парижских творцов моды – и модельеров, и ювелиров (сочетание в декорациях зеленого и синего цветов, например, подсказало Картье мысль поместить в одну оправу сапфиры и изумруды). Этот весьма рискованный спектакль стал гвоздем не только премьерного представления, но и всего сезона. Марсель Пруст писал Рейналдо Ану, что он «никогда не видел ничего более прекрасного». [87] И в самом деле, «Шахерезада» в одночасье сделала очевидными все недостатки старомодных опер и скучных балетов. По словам Абеля Эрмана, балет вдохновлял лучших писателей того времени. [88]

Первая программа завершалась «Пиром», с успехом показанным в прошлом году. В этом дивертисменте, кроме па-де-де Голубой птицы из «Спящей красавицы» (в этот раз номер назывался «Золотая птица»), Нижинский танцевал поставленное специально для него соло.

Во второй программе 18 июня Нижинскому предстояло танцевать «Жизель» вместе с Карсавиной. Та приехала в Париж на следующий день после премьерного спектакля, так что у нее имелось две недели для работы над ролью. Но их с Нижинским репетиции шли трудно (Бронислава говорит о том, что отношения между артистами «становились натянутыми», Карсавина – о «беспрестанных конфликтах», вызванных «желанием навязать друг другу индивидуальные решения»). Нижинский, по воспоминаниям сестры, «работал над партией Альберта так, как он делал это на репетициях с Павловой», однако у его партнерши, разумеется, было свое видение партии Жизели. Она танцевала, по замечанию Брониславы, «бесплотную Жизель» – и ее телосложение действительно располагало к такой манере. «Все ее существо было полно грации, воздушного изящества, она выглядела хрупкой и эфемерной, казалось, что она вот-вот оторвется от земли». [89] Светлов, который видел «Жизель» много раз, считал, сравнивая ее с исполненной драматизма Павловой, что Карсавина трактовала партию «в ином ключе. В ее интерпретации отсутствует глубокая трагедия. Напротив, это лирическая песнь женского горя, печальная и поэтичная». Сама же Карсавина, которая подготовила партию Жизели со своей старой преподавательницей мадам Соколовой, в «Воспоминаниях» предлагает немного иное объяснение:

Нижинский так описывает этот эпизод в своих «Тетрадях»:

Я уже подчеркивал тот факт, что Нижинский не умел держать себя с людьми и плохо адаптировался в обществе. В этом смысле совсем не удивляет то, что он не мог поддерживать нормальных отношений с женщинами. Совершенно естественно, что он оказался не способен прочувствовать роль принца-возлюбленного, ведь единственными женскими ласками, которые он знал, была продажная любовь проституток. Он был чрезмерно робок и совершенно не способен на восторженные проявления страсти, его отношения с женщинами отличали две крайности: молчаливое равнодушие и грубое обладание. Вот единственное замечание о Карсавиной, утонченной и образованной молодой женщине, полной идей и воображения, которое мы находим в его «Тетрадях»: «Она немного возбуждала меня, ибо у нее красивые формы». Также следует признать, что манера Павловой исполнять эту роль («Она не была похожа на молодую женщину из реальной жизни, – пишет Бронислава, – скорее это был фантом, плод воображения Альберта») больше соответствовала его характеру, чем игра Карсавиной, не такая абстрактная. Ему было мучительно неловко, потому что ее игра будоражила чувственность. Вообще, Нижинскому было легче играть в постановках Фокина, где фигурировали рабы, животные и персонажи комедии дельарте. К тому же «если бы Нижинский попытался следовать общепризнанным эталонам мужского танца, то никогда не смог бы в полной мере раскрыть свой талант» (Карсавина).

Все это, конечно, объясняет то, что зрители оказали балету прохладный прием. «“Жизель” имела большой успех у главных критиков, но это все», – писала Бронислава. Нижинский превзошел себя в прыжках во втором акте. Но в самые драматические моменты, тем не менее, его игра была невыразительной. А во время сцены сумасшествия Жизели он вдруг отошел в сторону и стоял недвижимо. Когда Дягилев упрекнул его за это, он ответил: «Я танцую глазами». И наконец, декорации Бенуа были выполнены в таком традиционном стиле, что публика подумала, будто в балете использовались старые декорации Гранд-опера.

Но Прусту балет понравился. В любом случае, настолько, чтобы упрекнуть Рейналдо Ана за то, что тот назвал спектакль скучным. Еще один человек не остался равнодушным к «Жизели»: директор Императорских театров Владимир Теляковский после возвращения в Петербург распорядился в начале сезона включить в репертуар Мариинского театра этот балет с Нижинским и Павловой.

В третью и последнюю программу сезона, представленную парижской публике 25 июня, входили балеты «Сильфиды», «Жар-птица» и дивертисмент «Ориенталии». Хотя Нижинский танцевал только в «Ориенталиях», он сам признавал, что и два балета имели огромный успех, особенно «Жар-птица». В нем танцевал Фокин с Карсавиной и Верой Фокиной, его бывшей и новой возлюбленными. Это первый балет Стравинского. Западная Европа впервые услышала его музыку, когда композитору было двадцать восемь лет. Но уже тогда сам Клод Дебюсси пришел поздравить его с премьерой.