Заступа - Белов Иван Александрович. Страница 42

Недоброе Бучила почуял, увидев выбитую ко всем чертям дверь, расщепленную и повисшую на петле.

– Не лезь наперед. – Он удержал рванувшуюся графиню и осторожно вступил на крыльцо, медленно, пядь за пядью, обнажая благоразумно припасенный тесак. Внутри колыхалась могильная полутьма, смердящая опорожненным кишечником, гнилью и медом. Под ногами хрустели осколки посуды. Стол и лавки перевернуты, из раскрытого сундука кишками повисло белье, посередине разбитый горшок в луже пролитых щей. И кровь, всюду кровь. Багровые подтеки на полу, мелкие брызги на стенах и белом боку русской печи. Тягучие капли нитками застыли на потолке. Красный угол разорен, иконы сброшены, расколоты в щепки и загажены жидким дерьмом. Кто-то или что-то билось тут в приступе ненависти.

– Ого, – хмыкнула протиснувшаяся следом графиня.

– Не успели. – Бучила прошел по избе, заглянув в каждый угол. Никого не было.

– Мертвечина постаралась? – осведомилась Лаваль.

– Не похоже, – отозвался Рух. – Заложные не забирают тела и запасов не делают. Убить – да, утащить – нет.

– Падальщики?

– Скорее всего. – Бучила застыл, увидев обломки деревянного меча на полу. Перед глазами встал Филиппка, защищающий мать и приемного отца. Маленький, храбрый, теперь уже мертвый поди. Рух почувствовал легкий, мгновенно улетучившийся приступ вины. Степана предупреждали – он не ушел, поставил жизни жены и парнишки на кон, какой теперь спрос?

На улице послышался глухой перестук конских копыт, и Рух с графиней поспешили выйти из залитой кровью избы. Из рассветной дымки шагом выплыли всадники во главе с нахальным ротмистром Вахрамеевым. За ними бежали несколько пеших с собаками в поводу. Охотничья команда по отлову падальщиков прибыла.

– Доброе утро, сударыня! – Вахрамеев сорвал потасканную шляпу, демонстрируя кое-как расчесанные сальные кудри. – Упырь, ну и рожа у тебя мерзкая.

– В жопу иди, – отозвался Бучила.

– Приветствую, мой герой! – кокетливо пропела Бернадетта.

Псы в шипастых ошейниках натянули поводки и угрожающе зарычали на дверь.

– Ночью напали на хутор, – Рух кивнул за спину. – Внутри все вверх дном и кровищей залито. Бортник, жена и ребенок пропали.

– Дикари, суки. – Ротмистр спрыгнул с лошади, звякая шпорами, взбежал по ступенькам и заглянул в дом. Лицо искривилось. – Точно, их работенка. Сволочье. Мне шестнадцать было, только в полк поступил, а тут тревога. Прилетели в Радомино, сельцо за старым московским трактом. Темнотища, а горизонт оранжевым полыхает, избы в огне, только угли щелкают. В полночь падальщики перебрались через тын, порезали спящую стражу и устроили карусель. Мы подскочили, да поздно, на воротах баба распятая, живот вспорот, а внутри нерожденный ребенок шевелится. Я после этого месяца два спать не мог, снилось всякое, навидались такого, не приведи Господь Бог. Село горит, по улицам трупы навалены, половина без голов, поручик Бахтин, на год младше меня, так не поверите, словно лунь в один момент поседел. На службу вернуться не смог, повредился башкой, теперь если увидит огонь – в корчах падает и воет ночь напролет.

Ротмистр замолчал, бездумно глядя на хутор и играя желваками.

– Вы их догнали тогда? – нарушил молчание Рух.

– Какое там. – Вахрамеев пришел в себя. – Болотами паскуды ушли, мы сунулись, потеряли двоих. – Ротмистр повысил голос: – Яков!

– Тут, ваше благородие! – откликнулся опальный псарь.

– Из кожи вон вывернись, а след мне сыщи.

– Будет исполнено, ваше благородие!

Псы, неистово рвущиеся с поводков, ткнулись мордами в землю и принялись выписывать пересекающиеся круги.

– Устроим погоню! – Вахрамеев сжал кулаки. – Далеко мрази вряд ли ушли.

– Есть шансы, что люди живы? – спросила Лаваль.

– Призрачные, – отозвался ротмистр. – Падальщики любят свежее мясо на своих ножках гнать, пока не сожрут. У меня вчера двое разведчиков не вернулись, вот теперь и гадай. Может, заблудились, а может, того…

– Или запили, – предположил рейтар с повязкой, закрывающей левый глаз. – Фролка Кузьмин своего не упустит.

– Есть след, ваше благородие! – заорали от леса.

Трое псарей присели на опушке, удерживая скулящих собак.

– Гляньте. – Яков протянул на ладони обрывок грязного кожаного шнура. Бучила матерно выругался. На шнурок были нанизаны отрезанные человеческие уши, сморщенные, почерневшие, высохшие. Чудесное ожерелье работы неизвестного мастера.

– В темноте обронили, – кивнул Вахрамеев. – Украшения такие у них, отсекают пальцы, носы, уши, херы – и на шею, кто во что горазд. Особенно головы уважают, уносят с собой как доказательство доблести и в дар своим темным богам. А еще любят кожу снимать с лиц и темени с волосами. Твари, одним словом, хуже нечисти и зверья. Сударыня, вы с нами?

– Разве могу я упустить такую возможность! – Лаваль не отрывала взгляда от кошмарного ожерелья.

– Упырь? – Вахрамеев перевел взгляд на Бучилу.

– Может, не будем горячку пороть? – осторожно предупредил Рух. – Мало нас, и неизвестно, что за клятня впереди. Я, может, и выкручусь, вас жаль, дураков.

– Черная рота не отступает. – Ротмистр горделиво задрал нос.

«Потому как мозгов нет», – подумал Бучила.

Никуда идти ему, естественно, не хотелось, особенно преследовать людоедов и живодеров по топям и дремучим лесам, в которых дикари как рыба в воде. С одной стороны, успокаивало присутствие Черной роты, с другой, ухватить в чаще стрелу в брюхо проще всего. Оно, конечно, упырю не смертельно, но под шумок можно лишиться ушей. Бучила машинально потрогал себя за острое ухо. Такие красивые каждому дикарю захочется хапнуть.

Рейтары спешились, конному в лесу пути нет. Солдаты поправляли снаряжение, лязгали сталью, проверяя клинки и заряжая пистоли. Обычная предбоевая суета опытных в ратном деле людей. Собаки с лаем ринулись в лес.

– Держитесь меня, сударыня. – Вахрамеев без жеребца оказался низенек ростом, Бучиле едва по плечо. Пф, недомерок бойцовский. Колонна втянулась в чащу. Веселая погоня продолжалась саженей с полста. Впереди послышалась удивленная брань.

– У, сука! – Яков замахнулся концом поводка на здоровенного черного кобеля. Пес пятился задом, поджимая обрубленный хвост. Две другие псины тихонько скулили.

– Встали, душу етить, – доложил Яков. – Марут, чтоб тебя!

Черный кобель жалостливо подвыл.

– След потеряли? – осведомился ротмистр.

– Какое там! – Псарь остервенело рванул поводок. – След свежохонький, а брать не хотят.

– Почему?

– А кто его знает, животную эту! Марут!

– Романовские болота помните? – спросил второй псарь, угрюмый детина с золотой серьгой в левом ухе. – Аккурат так же себя собачки вели. Выли и за спины прятались, а оказалось, тот след костомаха оставила, а псины умные, не хотели за мертвечиной нечистой идти. Чуют они.

Рух и графиня переглянулись. Лаваль сделала страшное лицо и едва заметно кивнула на ротмистра. Бучила отрицательно мотнул головой. Кто его знает, что собакам причудилось, рано по такому пустяку солдатиков заложным пугать. Тем более про откопавшуюся убитую жену бортника это ведь только предположенье одно. Может, мертвечиха увязалась следом за падальщиками, а может и нет, тут бабушка надвое наплела.

Испуганных псов угрозами, лаской и пинками заставили снова взять след, незримо вьющийся среди замшелых валежин и гнилых ямищ, забитых прошлогодним листом. Елки застили солнце, вытягивая мохнатые лапы до самой земли. Спустя полчаса хорошего хода Бучила окончательно убедился, что охота не для него. Скука смертная – переться по буреломам, постоянно озираясь по сторонам. Глаза резало от напряжения и попыток рассмотреть хоть что-то в коричнево-зеленом месиве веток, стволов и склизких коряг. Под ногами пружинил подозрительного вида мох, сочащийся грязной водой. Того и гляди ухнешь в болото, и поминай как зовут. Отряд растянулся длинной цепочкой: впереди псы, за ними шесть спешенных рейтар с короткими кавалерийскими мушкетами наперевес, в середине Бучила, пребывающая в полном восторге Лаваль в компании бравого ротмистреныша и замыкающими снова четыре рейтара. Шли в полном молчании, время от времени останавливаясь и подолгу вслушиваясь в тревожную тишину.