Нам не страшен Хуливуд - Кемпбелл Роберт. Страница 27

– Я этим не злоупотребляю, – кротко сказал Свистун. – Но погляди, что здесь сказано. – Он подсунул газету Канаану первой страницей и указал на заголовок над фотографией. – Этот злоебучий убийца возродился во Христе. И готов покаяться во всех своих прегрешениях. Во всех своих прегрешениях, и во всех прегрешениях своего братца, и во всех прегрешениях прочих адептов этого крошечного уродливого культа, которые молились перед Распятием, повесив его вверх ногами.

– Готов предать остальных, лишь бы спастись от неминуемой смертной казни, это больше похоже на правду, – заметил Канаан.

– Ну, разумеется, мы это понимаем. Да и все, кому надо, это понимают.

– Но как я протащу тебя к нему?

– Неделю назад умерла его тетка. Возможно, единственный человек на свете, кому было до него хоть какое-то дело. Она выложила пять тысяч, чтобы его выпустили под залог после первого ареста. А теперь она умерла, и значит, сигаретами и сластями его теперь никто не снабжает. Я мог бы сойти за одного из тех страдальцев, которые заботятся о заключенных. Я принесу сукиному сыну блок сигарет – пусть подыхает от рака. И несколько плиток шоколада – чтобы и диабет его не минул.

– Ну, и что ты всем этим собираешься доказать?

– Просто хочу понять, с какой стати люди отрубают голову мертвой женщине. И почему другие люди предпринимают столько усилий, чтобы замести следы.

Казалось, Канаан вот-вот расплачется. Он не отрываясь смотрел на Уистлера и вспоминал о том, как тот, лишив себя сна и отдыха, пытался спасти его племянницу.

– Посмотрю, что я смогу сделать. Держись поближе к телефону. Но затеваешь ты нечто безумное.

– Я буду дома, – сказал Свистун. – А что касается безумных затей, то нам не привыкать, верно ведь?

Свистун глазел в потолок спальни собственного домишка над Кахуэнго, следил за струями дождя, расплывающимися по оконному стеклу и отбрасывающими причудливые тени на стену. Прислушивался к ночным звукам дома в его неторопливом диалоге с городом. Дом вбирал в себя звуки и отзвуки колоколов, свистков, сирен, автомобильных рожков, скрипа шин, кашлянья моторов, кошачьего мяуканья, человеческих криков и далекого, но непрерывного шепота океана.

Было душно и сыро. Казалось, весь мир погрузился под воду. Свистун подумал о том, не совпадают ли его нынешние ощущения с теми, которые он испытывал еще до рождения, плавая во влажном тепле материнского лона. Он закрыл глаза и попробовал было вернуться туда, но это не сработало. Слишком давно это было, слишком взрослым он стал. Куда нырнул, оттуда, отфыркиваясь, и вынырнул.

Призрачная красотка обвивала его тело длинными, влажными от дождя ногами. Ее благоухающие волосы нежно шелестели у него на шее, грозя то ли задушить, то ли заласкать его. И здесь же к нему приникали ее влажные губы.

Он потянулся к своему бра на три лампы – и включил ту, что на сорок свечей, затем сошел на пол с матраса, на котором лежал (матрас на полу – удачное напоминание о его цыганских привычках, цыганских и спартанских, о молодых днях, когда лилось вино и расцветали розы), и подошел к полкам. Наткнулся на пустую птичью клетку, десятая обитательница которой умерла уже два месяца назад, а он так и не удосужился обзавестись одиннадцатой. Как-то разонравилось ему с недавних пор птичье пение.

Полистал телефонный справочник и, как ему и было обещано, обнаружил там имя С. Эндс. Однофамильцев и однофамилиц у нее в справочнике не было – одна-единственная С. Эндс на весь Лос-Анджелес. Такие вещи не переставали удивлять его. Как может не найтись однофамильцев у человека в таком огромном городе, как Хуливуд? В такое просто не верилось.

Он потянулся к телефону. Тот был холоден на ощупь – и это напомнило Свистуну о том, который нынче час. Если он позвонит ей, то наверняка разбудит. И пройдет не меньше минуты, прежде чем она сообразит, что ей звонит человек, едва с нею познакомившийся, и звонит он потому, что по ней скучает.

Он открыл верхний ящик и достал зеленую записную книжку в кожаном переплете, выделил ее из целого вороха других – красных, и черных, и синих. Эта книжица была здесь чуть ли не самой старой, номера, занесенные в нее, не были предназначены для повседневного пользования, к ним следовало обращаться в часы обид и смятения. Книжица была заполнена именами и телефонами былых возлюбленных; кое-кто из них еще любил, еще ждал… Правда, не его… Кого-нибудь, достаточно доброго и щедрого для того, чтобы увезти их в Страну Оз или утопить в садовом бассейне…

Джойс, Тица, Ленор, Джун, Энн, Мэджи… Хотя нет, не Мэджи. Мэджи уже нет. Она умерла от рака. В сорок два года. Луана, Цинтия, Пэт, Элизабет…

Было время, когда он мог позвонить любой из них в два часа ночи, пожаловаться на бессонницу, на одиночество, пожаловаться на усталость от неистовой борьбы с жизнью, пожаловаться, вложив в свою жалобу надежду, вдохновение и искусство… "Нет, ты не разбудил меня. Я только что прилегла. Конечно, приеду. Двадцать минут на сборы – и выезжаю", – сказала бы не одна, так другая. И – практично и вместе с тем романтично – он успевал пожаловаться им и на безденежье. "Так мне что-нибудь принести? – спрашивала какая-нибудь из них. – У меня есть бутылка вина. Двадцать минут на сборы. Двадцать на поездку. Только смотри не засни до моего прихода".

Но в такие игры можно играть только в молодости. После тридцати твоя бедность, твоя неудачливость, твое одиночество уже не вызывают столь живого сочувствия. Роль заигрывается, твой замысел становится слишком легко разгадываем.

Свистун бросил зеленую книжицу в глубь ящика, к остальным. Прошел в крошечную ванную и помочился, прислушиваясь к струе и глядя на себя в зеркало, висящее над унитазом, с таким недоумением, как будто оттуда на него уставился невесть кем заказанный наемный убийца.

Ему показалось, будто он промучился без сна всю ночь. Но вот наконец зазвонил телефон. Это был Канаан. Детектив назначил Свистуну встречу через двадцать минут у ворот тюрьмы Рэмпарт.

Глава четырнадцатая

А дождь все не прекращался. Охаживал мостовую сплошными полотнищами разной толщины и интенсивности. По дороге, поднимая тучи брызг, уже катили тяжелые грузовики, но ни одной легковой машины на всем пути до развилки на гавань Пасадены, где Свистун, объехав Темпль, помчался по направлению к тюрьме Рэмпарт, ему не попалось. Тюрьма была выстроена для содержания лиц, находящихся в предварительном заключении, однако по прямому назначению ее почти никогда не использовали. Разве что изредка, по большим праздникам. Вот, например, сейчас, когда сюда поместили Карла Корвалиса после того, как он пообещал «сдать» и брата, и всех подельников.

И хотя тюрьма по большей части оставалась совершенно пуста, пахло здесь, как от стариковской мошонки.

Служащих, впрочем, было полно. Полицейские в синем, муниципальная полиция в хаки, детективы, представители прокуратуры и прочий сброд. Кое-кто из них бросил взгляд на появившегося Свистуна, но без особенного интереса – Свистун был всего лишь еще одним представителем бесчисленных служб и ведомств, так им, во всяком случае полагалось думать. А если кто-то и посмотрел на него с подозрением, то держался Свистун достаточно самоуверенно и вид у него был, как и положено полицейскому, усталый, так что подозрения наверняка оказались бы на поверку беспочвенными. Канаан плелся сзади, выцеживая последние капли кофе из бумажного стаканчика. При встрече он вопросительно посмотрел на пакет под мышкой у Свистуна.

– Заехал в круглосуточный магазин, – сказал тот.

– А кофе ты там случайно не прихватил? Свистун сокрушенно покачал головой, продемонстрировал Канаану "пустые ладони".

– Когда идешь на утреннюю встречу с другом, никогда не лишне прихватить с собой пару стаканчиков кофе.

– А почему в такой ранний час?

Канаан уставился на него так, словно был готов разорвать на куски.

– Тебе захотелось встретиться с человеком, я этим занялся. Не откладывая в долгий ящик. Какого черта, когда дружбан просит об услуге!