Исцеление любовью - Дэр Тесса. Страница 14

– Все кончено. Момент уже упущен. Даже если я поцелую вас снова, этот поцелуй не будет первым.

– Он тоже считается, – возразила она. – Пока мы не разжали объятий, все поцелуи считаются как один.

Проклятье. Откуда женщины берут эти дурацкие правила? Может, вычитывают из какой-нибудь книжонки? Порой ему казалось, что все женщины до единой придерживаются обширного кодекса законов романтики, который упрямо прячут от мужчин.

– Довольно медлить, – не унималась она. – Неужели этот поцелуй – лучшее, на что вы способны?

Он возмутился.

– Разумеется, нет!

– Я хотела сказать, вам же случалось предаваться любви даже сидя в седле. Вы наверняка знаете, как надо целоваться. Я не выйду из этой башни, пока…

Он схватил ее за плечи и поцеловал вновь. На этот раз крепче. Главным образом для того, чтобы заставить ее умолкнуть, а еще – чтобы снова заявить о своих первоначальных намерениях. Если она мечтает о нежностях, Рэнсом отнюдь не мужчина ее мечты. Когда речь заходила о плотских удовольствиях, он становился агрессивным, дерзким и не стыдился этого. И был готов объяснить это второй раз, если понадобится.

Но во время поцелуя что-то нарушилось, изменилось, пошло совсем не так, как он рассчитывал.

На этот раз Иззи ответила на поцелуй. И не просто с любопытством или бесхитростным воодушевлением, а с нежной, ничем не стесненной страстью, от которой у него защемило сердце.

Потрясенный, он открыл глаза, хоть это и не изменило ровным счетом ничего. Он по-прежнему не видел, только чувствовал.

Боже милостивый, и вправду чувствовал.

Это было… Этого просто не могло быть.

Ее губы оказались еще более соблазнительными, чем он мог представить себе. Пухлые, нежные, чувственные. Он упивался сначала одной, затем другой, потом просунул между ними язык. Она отвечала поцелуем на поцелуй, лаской на ласку.

Он притянул ее к себе одной рукой. Его язык проникал глубже, и ее рот приоткрывался под этим напором, становился мягче. Великодушнее. Щедрее.

Именно этого Рэнсом жаждал так долго: близости, тепла, нежности и податливости.

Хоть он и не покидал замка с тех пор, как прибыл сюда залечивать раны, но двигался по-прежнему много. Каждую ночь он блуждал по комнатам, проходил по галереям, взбирался по лестницам, мерил шагами залы и слушал, как отдается от каменных стен эхо его шагов. Час за часом, день за днем, месяц за месяцем.

Поначалу он укреплял ходьбой ослабевшие ноги. Потом начал мысленно составлять план замка, чтобы обходиться без зрения. Он повержен, внушал он себе, но не беспомощен, черт побери.

Но была и другая причина, заставлявшая его без устали вышагивать по коридорам и башням замка Гостли. Даже когда ему хотелось остановиться и отдохнуть, он не мог. По крайней мере, без солидной дозы виски. Он просто не мог. Не чувствовал душевного покоя. И уже начинал думать, что больше никогда не ощутит его.

Но теперь… теперь эта женщина схватила в объятия его израненную, мятущуюся душу и оживила ее поцелуями. Как давно потерянная возлюбленная, вновь открывшая перед ним двери своего дома.

Боже мой. Боже мой.

Она целиком отдавалась поцелуям. Целовалась так, словно хотела этого. Словно всегда об этом мечтала. Как будто ее хрупкое, стройное тело – не что иное, как мастерски сработанный сосуд для колдовского зелья. Самой сущности желания, выдержанного, закупоренного и ждавшего много лет. И этот поцелуй для нее – единственный шанс напоить его, Рэнсома, зельем, под бременем которого она уже изнемогла.

«Возьми эту сладость, – молил ее поцелуй. – Возьми эту страсть. Возьми меня всю».

Он старательно исследовал ее рот, отчаянно желая большего.

Ему следовало бы отвергнуть этот опрометчивый дар. Но он просто не мог заставить себя отстраниться. Слишком долго ему пришлось сдерживать свои желания. Он не смог бороться с вожделением, пробужденным ею. Не мог отрицать горячий и страстный отклик собственного тела, от которого натянулась спереди ткань его брюк.

В кои-то веки он чувствовал себя живым. Совершенно живым – впервые с тех пор…

Как он чуть не умер.

Рэнсом понимал это, хоть и представить себе не мог, произвела ли воздействие на Иззи Гуднайт его уловка «берегись моих опасных поцелуев».

Этот поцелуй потряс его самого от макушки до пят.

Да, думала Иззи, ее первый поцелуй оказался совсем не таким, о каком она мечтала.

Он в тысячу раз превзошел ее мечты и надежды.

Это был самый настоящий поцелуй.

Не просто грубое прикосновение губ, а истинный поцелуй мужчины, который знал, что делает. Он целовал ее не только умело, но и страстно. И пылко.

И ласкал языком.

Отраднее всего было то, что Иззи каким-то образом удалось вызвать у него стон. Пожалуй, ей просто повезло. А может, герцог с его поцелуями вроде виртуозных лондонских танцоров: в паре с ними любая леди чувствует себя грациозной и ловкой, даже если партнер просто ведет ее в танце.

Впрочем, неважно. Ее поцеловали, она ответила на поцелуй, и до сих пор ничего унизительного или ужасного не произошло.

Это было… великолепно.

Уже во второй раз за день он вызвал у нее сладкий трепет.

Она обвила шею герцога руками, чтобы не потерять равновесие. И позволила себе ни с чем не сравнимое удовольствие – запустить пальцы в волосы у него на затылке, перебирая густые пряди.

От него так приятно пахло. Просто и по-мужски, и вправду очень приятно. Иззи не понимала, как самые непритязательные, простые запахи, смешавшись, заблагоухали, подобно редкому одеколону. Задавшись целью смешать фляжку виски, немного запаха старой кожи и простого мыла и добавить чуть-чуть собачьей шерсти, никто бы не рассчитывал получить букет более соблазнительный, чем аромат охапки роз. Но каким-то образом этот букет все же образовался.

И вдобавок тепло. Герцог, казалось, излучал его. Как очаг, в котором пылает уголь. Тепло расходилось волнами от его сильных рук, твердой груди, от его губ.

О, эти губы! Щетина у него на подбородке кололась, а губы были… нет, не мягкими. Мягкими бывают подушки или лепестки цветов, а мягкость его губ сочеталась с упругостью. Они дарили и владели.

Когда их губы вновь соприкоснулись, определить его вкус оказалось очень просто: виски и чай. А когда его язык проник в рот Иззи – виски и желание.

Острое желание.

Именно оно будоражило и опьяняло сильнее всего. Сами объятия герцога говорили, что он одержим желанием, и самое поразительное – это желание вызвала она, Иззи. Придерживая ее ладонью за спину, он целовал ее крепко и неутомимо, словно гнался за чем-то. Искал неизвестно что.

Некая часть ее существа не хотела ничего, кроме как сдаться. С радостью отдать ему все, чего он жаждет.

«Берегись, Иззи».

– Достаточно. – С этим резким возгласом он отпустил ее. Так неожиданно, что она чуть не потеряла равновесие.

Башню огласило тяжелое, хриплое дыхание.

Помолчав, герцог чертыхнулся.

– Это была катастрофа.

Иззи прижала ладонь к виску. Она опять осталась одна в темноте, у нее кружилась голова. А момент настоятельно требовал остроумного, изощренного ответа.

Вместо этого у нее вырвалось:

– Вы первым поцеловали меня.

– А вы ответили на поцелуй.

– А потом вы поцеловали меня снова. – Она вздохнула. Вот тебе и остроумный ответ. – Я не придавала бы случившемуся большого значения, если это вас беспокоит. Я понимаю, вы поцеловали меня только затем, чтобы напугать. Но вам следует знать: способ не сработал.

– По-моему, сработал. – Он притянул ее к себе. – Я чувствовал, как колотится ваше сердце.

Ну, если сердцебиение свидетельствует только о страхе…

Она приложила ладонь к его груди слева, там, где лихорадочно билось сердце. Судя по этому сбивчивому стуку, герцог до смерти перепуган.

Иззи ощутила странный прилив симпатии к нему. Подрастая в доме сэра Генри Гуднайта, она многое узнала о мужской гордости. Ее отец долгие годы прозябал в безвестности, считался несостоявшимся ученым и получал жалкий доход. Но как только его сказки приобрели известность, преклонение читателей стало пищей для его честолюбия. Без очередной порции льстивых похвал он не мог прожить и недели.