Сжигая мечты - Мицкевич Ольга. Страница 2

2.

В полдень почти все мои вещи еще лежат в рюкзаке. Сама я прячусь в гостевой спальне, то и дело поглядывая на запертую дверь. Здесь ничего не напоминает о моей прежней комнате, даже мебель другая и расставлена иначе. Обои в мелкий цветочек сменил слой спокойной, бежевой краски, а вместо узкой кровати у самого окна теперь стоит широкая двуспальная, с низким изголовьем. Словно и не жила я здесь никогда. Но вид из окна остался прежним – куст жасмина и клочок ослепительно-яркого неба.

Интересно, существует ли где-то на чердаке коробка с моими школьными тетрадями, стеклянными бусами, цветными заколками и книгами в мягких обложках? Почему-то я сомневаюсь, что такое возможно.

После неожиданной встречи во дворе, мне отчаянно хотелось хоть ненадолго остаться в одиночестве, но чем дольше я смотрю на эти безликие стены, тем больше нервничаю. Стоя у распахнутого окна и вдыхая сладкий воздух, я медлю, не желая спускаться на первый этаж, где моя сестра и мой бывший жених встречают прибывающих гостей. Сегодня пятница, день накануне свадьбы и мама решила устроить по этому поводу «маленькое семейное торжество», как она выразилась по телефону двумя неделями ранее. Я все еще чувствую горечь во рту после того разговора, и легкое головокружение, но это скорее от голода.

Наблюдая за тихим садом, я замечаю внизу папу. Несмотря на жару, на нем наглухо застегнутая рубашка, пиджак и галстук, а начищенные до блеска туфли утопают в мягкой траве. Папа с кем-то разговаривает, но тень от куста жасмина почти полностью скрывает его собеседника. Скорее от скуки, чем из любопытства, я подаюсь вперед, прислушиваюсь. В этот момент папин собеседник смеется и у меня перехватывает дыхание. Глеб. Господи… Разумеется, он тоже здесь.

Не желая быть пойманной, я делаю шаг назад. В который раз думаю, что стоило остаться дома, не приезжать. Половица протяжно стонет, и Глеб вскидывает вверх лицо, глядит точно на меня. Словно знает. Медленно, лукаво улыбается. Волосы у него теперь короче и на тон светлее, плечи – шире, он заматерел, но в остальном мало изменился.

На ветру шелестят ленты, из распахнутых в сад окон гостиной доносится тихая музыка. Глеб молча смотрит на меня и от этого его взгляда у меня в животе разливается тепло. Знакомое, пугающее ощущение. Сглотнув, я поспешно отступаю еще на шаг, и больше не вижу ни куста жасмина, ни высокой фигуры Глеба. Еще один призрак, бродящий по саду, говорю себя я. Ничего более.

Бросив взгляд на разложенное на кровати платье, я решаю, что пора спускаться. Это как оторвать пластырь или прыгнуть с разбегу в прозрачную глубину карьера: один шаг, короткий миг полета – и все позади.

Первый этаж уставлен цветами в напольных вазах, а потолок украшен фонариками в форме звезд. В глазах рябит от обилия фиолетового с золотом: перила лестницы, потолочные балки, и даже ручки дверей украшены атласными лентами разной длинны. Тут и там они колышутся в потоках воздуха от работающих над головой вентиляторов. В других обстоятельствах это, пожалуй, выглядело бы красиво, но сейчас, глядя на ленивое покачивание праздничных лент, я думаю о скользких водорослях в темной речной воде.

Это странно – вот так наблюдать за ними со стороны. Оба красивые, веселые и очевидно влюбленные: Линда в воздушном платье цвета лаванды, выгодно оттеняющем ранний загар, и Стас в бледно-сером костюме. Смеясь, Линда то и дело закидывает голову назад, а его ладонь, будто приклеенная, не покидает ее поясницы, словно моя сестра нуждается в поддержке. Словно Линда вообще когда-либо нуждалась в поддержке или одобрении. И все же, они красивая пара, с этим не поспоришь. В других обстоятельствах я бы порадовалась.

В других обстоятельствах я не стояла бы в углу гостиной, одетая в тесное кружевное платье, от которого у меня зудит кожа, а спина покрыта испариной, с лицом, горящим под слоем тонального крема. То и дело я ловлю на себе мамины хмурые взгляды и без слов знаю – ей не нравится, что я держусь в стороне, не пытаясь хоть с кем-то поговорить или даже улыбнуться. Два бокала назад я об этом переживала, но теперь меня окутало благословенное безразличие.

Фоном играет подходящая случаю музыка. Кругом слышен смех и разговоры, по просторной гостиной перемещаются человек пятнадцать гостей – только родственники и близкие друзья. Завтра народу будет в разы больше: на торжество и последующий банкет молодожены пригласила едва ли не пол города! Где-то между первым и вторым бокалом шампанского, я слушала мамины переживания по поводу недостаточного количества мест в церкви, кивая в нужных местах, пока папа рядом молча жевал бутерброд с лососиной.

Стоит отметить, что только моя мама умеет возмущаться в пол голоса, сохраняя на лице приветливую, лучезарную улыбку: флорист подвел с цветами, и вместо вожделенных сестрой гортензий, будут белые розы; ведущий упрямится с программой, настаивая на традиционном выкупе, а Линда считаем это страшно старомодным; свидетель так веселился на «мальчишнике», что теперь под его левым глазом красуется расплывчатый синяк, неловко замазанный толстым слоем тонального крема.

Плевать я на это хотела, честное слово!

Прислонившись к оконной раме и наполовину скрытая огромным букетом белых роз, я украдкой наблюдаю за некогда знакомыми, а теперь совсем чужими мне людьми: соседи, одноклассники, друзья и коллеги родителей. Есть тут и те, чьи лица я вижу впервые, что, однако, не мешает и тем, и другим бросать на меня долгие, полные любопытства и жалости, взгляды.

Я делаю большой глоток шампанского, стремясь смыть скопившуюся в горле горечь. Подобные взгляды – одна из причин, почему я так и не вернулась. Их жалость столь же очевидна, сколь и противна.

Пять лет назад, поступив в университет, я оставила родительский дом наивной, восторженной девчонкой, с полными карманами надежд. Уезжая из маленькой Дундаги 1 в Ригу, я крепко держала за руку любимого человека, а на пальце у меня горел тонкий золотой ободок, словно обещание.

Оглядываясь назад, я готова признать, что уже в первый месяц стало очевидно – Рига не для Стаса. Слишком людная, слишком громкая, слишком чужая. Все то, за что я влюбилась в столицу, Стаса раздражало. Полгода спустя он потерял стипендию и окончательно сдался, даже не попытавшись бороться. И, когда Стас сказал, что возвращается в Дундагу, я была уверенна – он позовет меня с собой. В то время я любила его достаточно сильно, чтобы поступиться своими мечтами. Но он не позвал.

Я все еще помню, как в наш последний вечер мы лежали на узкой кровати, и как его дыхание щекотало мне кожу, когда он шептал:

Не переживай. У нас все получится. Я тебя люблю.

И я верила ему, даже когда он стал звонить все реже, отговариваясь то усталостью, то новой работой. Ведь дата в церкви давно назначена, а в мамином шкафу меня ждало платье – тонкое кружево, шелковая органза и атлас, – подарок моей крестной, живущей в Италии. Платье шили на заказ, по моим меркам, и уже просто глядя на него у меня перехватывало дыхание – таким оно было прекрасным: ткань, казалось, струится сквозь пальцы, подобно воде.

Мне говорили, что школьная любовь не длится вечно. Что мы слишком юные и торопимся. В слепом упрямстве я все отметала, даже когда звонки Стаса плавно перешли в короткие сообщения, часто безличные и сухие: о затяжном дожде и разливе реки, о поломке трактора и открытии нового магазина. Он дал обещание выполнить все мои мечты. И я верила ему.

А потом, в конце первого курса, когда я жила только на кофе и адреналине – в самый разгар сессии, – я узнала, что он уже несколько недель, как встречается с Линдой.

Так вышло, – сказала мне сестра.

Не драматизируй, – сказала мама.

Мне очень жаль, – написал в сообщении Стас. – Я не хотел.

Он никогда тебя не заслуживал, – отрезал Глеб.

Экзамен в тот день я сдавала, как в тумане, и разумеется, «завалила». На следующий день после того, как грянула новость, Глеб появился у здания моего факультета. Вместо приветствия лишь коротко обнял, забрал сумку и предложил прогуляться.