Черные кабинеты. История российской перлюстрации, XVIII — начало XX века - Измозик Владлен Семенович. Страница 21

Алексей Петрович ликовал. В письме М.И. Воронцову в этот же день он так описывал поведение Шетарди в момент предъявления тому обвинения и указа императрицы: «…такой в Шетардии конфузии и трусости никогда не ожидали… стоял потупя нос и во все время сопел, жалуяся немалым кашлем… По всему видно, что он никогда не чаял, дабы столько противу его доказательств было собрано, а когда оныя услышал, то еще больше присмирел, а оригиналы, когда показаны, то своею рукой закрыл и отвернулся, глядеть не хотел»^[242]. Победа А.П. Бестужева-Рюмина была полной. Думается, не случайно Х. Гольдбах 26 июля 1744 года получил чин действительного статского советника. Кстати, письма Шетарди от 6 июня в Париж, Берлин и Копенгаген также были перлюстрированы^[243].

В Париж курьер доставил российскому временному поверенному в делах Г.И. Гроссу именной рескрипт. Им поручалось российскому дипломату довести до сведения Людовика XV все обстоятельства неблаговидного поведения «бригадира де Ла Шетарди», якобы организовавшего в Петербурге «антиправительственный заговор». Особо подчеркивалось, что «непозволительно он персону Нашу в письмах своих поносил и облыгал». Французские власти арестовали секретаря Шетарди, Депре, и год держали в Бастилии, обвинив его в передаче «цифирных ключей» английскому послу в России, поскольку и мысли не допускали о возможности дешифровки донесений силами российских специалистов. Маркиз де Ла Шетарди умер 1 января 1758 года^[244].

Статский советник Х. Гольдбах столь же успешно занимался дешифровкой переписки и других иностранных представителей в Петербурге: барона Нейгауза из Австрии, барона фон Мардефельда из Пруссии. Надо отметить, что это не было тайной для иностранных дипломатов. Но все‐таки они недооценивали способности Гольдбаха даже после истории с Шетарди. Барон Аксель фон Мардефельд после возвращения в Берлин в конце 1746 года составил по приказу короля Фридриха II инструкцию своему преемнику в российской столице — «Записку о важнейших персонах при Дворе Русском». Здесь он, в частности, писал:

Статский советник Гольдбах… человек честный и отечеству своему весьма преданный. Обладает достоинствами и познаниями, особенно в математике,… употребляем канцелярией для писания писем латинских и французских в ответ на те, какие от дворов иностранных поступают. Употребляют его также для дешифровки донесений посланников иностранных, что, однако же, удается ему, лишь если зашифрованы они без надлежащего тщания. <…> У графа [А.П.] Бестужева проживают в доме трое секретарей Императрицы: Симолин, Иванов и Юберкампф. Последний совместно с почт-директором Ашем все письма, в Петербург прибывающие и из Петербурга отбывающие, распечатывает. Подкупить его было бы полезно, но трудно сделать^[245].

Еще одним громким делом, связанным с перлюстрацией, стал арест в ноябре 1748 года И.‐Г. Лестока. Французский дворянин, живший в России с 1713 года, один из активнейших участников переворота в пользу Елизаветы Петровны 25 ноября 1741 года, лейб-медик императрицы, удостоенный в 1743 году графского титула, пытался активно влиять на внешнюю политику. После изгнания Шетарди Лестоку было запрещено вмешиваться в иностранные дела. Но он продолжал поддерживать связь с прусским двором, желая «свалить» канцлера Бестужева. Главной уликой против него стала перлюстрация писем прусского посланника Карла Вильгельма Финкенштейна. Бывшего друга императрицы обвинили в подготовке заговора с целью возвести на трон великого князя Петра Федоровича и его супругу Екатерину Алексеевну. Казнь была заменена битьем кнутом, конфискацией имущества и ссылкой в далекий Охотск. В марте 1762 года Петр III вернул Лестока в Петербург, восстановив его чины и дворянство. Екатерина II пожаловала ему пенсию и поместье^[246].

В 1750‐е годы продолжалась перлюстрация переписки великой княгини Екатерины Алексеевны, супруги наследника престола, великого князя Петра Федоровича. Тем не менее, по мнению компетентного исследователя, вступивший на престол 25 декабря 1761 года Петр III получил службу перлюстрации в состоянии полного развала. Уже 8 января 1762 года новый император «…изволил… сам изустно секретарю Петру Бакунину [П.В. Бакунин-меньшой] … повелеть, дабы… все письма французского министра… Бретеля… разпечатываемы и списываемы были…». Бакунин адресовался к почт-директору Ф. Ашу, «…но… он в разсуждении старости и немощи своей отозвался, что без помощника копии списывать не в состоянии…». К Ашу был послан секретарь Синявин, который, как можно полагать, стал восприемником утраченных традиций^[247].

При «просвещенной государыне» Екатерине II практика перлюстрации успешно продолжалась и развивалась. Но сначала следовало обновить и омолодить состав руководителей секретной службы. В апреле 1764 года Ф. Аша на посту директора Санкт-Петербургского почтамта сменил М.М. фон Экк, руководивший этим учреждением и перлюстрацией до 1789 года включительно. В это же время серьезно заболел Х. Гольдбах. Он скончался 20 ноября 1764 года. Секретным указом 22 марта 1765 года главой шифровальной службы с жалованьем 3 тыс. руб. в год был назначен воспитатель великого князя Павла Петровича академик Франц Эпинус. Дешифровкой текстов он занимался сам с помощником, выходцем из обрусевших немцев Иваном Ивановичем (Иоганном-Георгом) Кохом (1739–1805). Кох начал свою карьеру в 1762 году копиистом в Академии наук и был извлечен оттуда Эпинусом в Коллегию иностранных дел. В дальнейшем Иван Иванович вошел в историю России как первый директор Педагогического института в Санкт-Петербурге, позднее преобразованного в Петербургский университет^[248]. Перлюстрация в то время была важнейшим, наряду с сообщениями платных зарубежных агентов, источником информации для принятия внешнеполитических решений. Перлюстрировалась вся зарубежная корреспонденция вне зависимости от положения получателя и отправителя. Зачастую Екатерина II читала дешифрованные депеши иностранных дворов к послам в Санкт-Петербурге ранее, чем сами послы.

Масштабы перлюстрации дипломатической почты значительно выросли. В 1762 году началась перлюстрация переписки принца Нассау-Зигена и курляндских представителей. С 1763 года — представителей Гамбурга, Данцига, Любека. С 1764‐го — испанских дипломатов. С конца 1770‐х годов появляются перлюстрированные письма североамериканских, венецианских, генуэзских, мальтийских, неаполитанских, португальских, сардинских и других иностранных представителей. Эта практика продолжалась и при Павле I. Всего же к концу XVIII века российские чиновники «черных кабинетов» перлюстрировали переписку иностранных дипломатов тридцати государств^[249]. Читалась и почта, шедшая через Россию транзитом. Например, была сделана выписка из послания на французском языке от правителя персидского города Решт Папе Римскому^[250]. В 1771 году число перехваченных депеш только прусского посла составляло 150 (125 отправленных и двадцать пять полученных), писанных разными шифрами. В 1780 году австрийский посол использовал восемь типов шифров, объемы цифровых текстов достигали пятнадцати страниц (перехвачено около 140 депеш). Текущую дешифровку осуществляли «канцелярские служители» по ключам, найденным Эпинусом, перекупленным или выкраденным. С 1792 года основную работу по дешифровке в связи с преклонным возрастом Ф. Эпинуса вел И.И. Кох^[251].

Екатерина II нередко лично давала указания почт-директору Петербургского почтамта. Вот одно из ее писем: «Я весьма любопытствую узнать образ мыслей вюртембергской фамилии [возможно, имеются в виду герцог Карл-Евгений и его брат Людвиг-Евгений]. Если вы можете достать оригинальные мысли обоих, то пришлите ко мне. Я говорю об обоих, потому они весьма часто в своих мнениях <…> разнствуют, так что если одному что захочется, то другому не нравится»^[252]. По отношению к письмам иностранцев, которые ей не нравились, она была настроена крайне решительно. Например, одна из ее записок гласила: «Мое мнение, чтобы все французские письма, в коих бестолково о Московской истории пишут [Чумной бунт в Москве 15–17 сентября 1771 года] и кои из Москвы сюда присланы с сегодняшнею почтою, отправились в ваш камин»^[253].