Портреты - Кендал Джулия. Страница 21

Повседневные хлопоты, жизнелюбие Гастона, все время находившегося рядом, его бесхитростная любовь, которой он одаривал меня без лишних слов, помогли мне собраться с духом и не чувствовать себя такой несчастной, но я все же не переставала думать о Максе, и могла только надеяться, что Пег окажется права, и что время постепенно сделает свое дело. Маленькие гранатовые зернышки, спрятанные в его носовой платок, напоминали о клятве, которую я дала ему: думать о нем только хорошо и обязательно вернуться. Ведь согласно мифу, Персефона знала, что ее время на земле ограничено, и что она неизбежно должна будет спуститься к Гадесу в его подземное царство. И теперь, осознав, какой властью надо мной обладает мой повелитель, я все больше боялась этого возвращения.

Майская свежесть сменилась теплом июня и июля, а затем пришел сухой и жаркий август. Я часто спасалась от палящего солнца в мастерской, но в тот вечер пошла на деревенскую площадь, где мужчины играли в свои любимые boulle, а женщины наблюдали, восхищались и не переставая сплетничали о деревенских делах. Для меня всегда оставалось загадкой, о чем они каждый день часами болтают, потому что местечко было маленьким, и важные события происходили здесь не часто. Однако прошлогодний побег Марии-Кристины от мужа и ее последовавшая за тем беременность все еще относились к разряду самых свежих новостей.

Мужчины, которых это не интересовало, с не меньшей страстью отдавались игре, требовавшей сосредоточенности, и лишь изредка прерывавшейся резким грубоватым смехом или солеными шутками.

Сейчас против моего присутствия здесь не возражали, хотя, чтобы ко мне привыкли, понадобилось не меньше года. Но теперь, на третье лето, я чувствовала себя среди друзей и с полным правом участвовала в деревенской жизни. Я сидела и рисовала восхитительные галльские лица, такие живые и близкие к природе. По совету Макса я взялась за серию портретов крестьян. Начала я с родных Гастона, хотя сами они об этом не знали. Они считали меня эксцентричной американкой, незамужней и одинокой, которая занимается рисованием просто от нечего делать. Иначе зачем мне было тратить столько времени на Гастона?

– Мадемуазель Вентворт? – от моих раздумий меня отвлек месье Бланк – местный парикмахер, симпатичный сухопарый мужчина с длинным и острым носом.

– Да? – я улыбнулась и отложила в сторону свой набросок.

– Может, сыграете с нами?

Подобное предложение было верхом доверия. Я согласилась и, хотя мне ужасно хотелось дорисовать, я понимала, что отказ сочтут немыслимой невоспитанностью. Месье просиял и предложил мне набор своих boulle, тяжелых свинцовых шаров, которые ценились здесь примерно также, как членский билет престижного гольф-клуба.

Я бросила камень на мостовую и ждала, пока он, перестав подпрыгивать, спокойно ляжет на плоскую сторону. Вокруг заволновались, и я, взяв один шар, тщательно прикинула его вес, прицелилась и бросила. Он взлетел в воздух, а потом упал и покатился к камешку, но вместо того, чтобы попасть в цель, завертелся и улетел направо.

Публика вздохнула, послышалось несколько замечаний, а потом вперед вышел месье Клабортин – краснощекий коротышка в вечном голубом берете, словно при клеенном к голове, и с висящей в уголке рта сигаретой. Его шар замер совсем рядом с моим, но немного ближе к цели, и снова наступила моя очередь. Он кивнул мне, чтобы приободрить, я засмеялась и бросила еще раз. И так продолжалось до тех пор, пока я окончательно не проиграла. Все пожали друг другу руки, я с облегчением вернулась на место, а игра продолжилась.

Подняв голову, я увидела, что с холма спускается мадам Клабортин вместе с другой женщиной – молодой и худощавой, но немного похожей на нее. Меня немного удивило то, как ступала незнакомка, такую походку, как у нее, не часто можно увидеть в Сен-Виктоpe, – женщины постарше ходили тяжело, а молоденькие девушки были проворными и гибкими до первой беременности. Эта женщина, явно родственница, двигалась и была одета с хорошо отработанным изяществом парижанки. Позже я узнала, что она хозяйка магазина готового платья. Следом за ними плелся Гастон, я редко видела его таким скучным, правда, увидев меня, он повеселел и, подбежав, сказал:

– Ох, мадемуазель! Здорово, что вы здесь. – Он говорил очень тихо. Гастон почему-то не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что он говорит по-английски, возможно считая, что это связывает нас и не касается остальных.

– Простите, что я не смог прийти сегодня на занятие, но понимаете, приехала тетя Жозефина, и я не мог уйти. А что вы рисуете?

– Делаю наброски людей. А сколько пробудет у вас тетя?

– Несколько дней, но этого хватит. Я ее не люблю, мою тетю. – Он произнес это с отвращением.

– Почему? С виду она очень приятная.

– Она злюка, и слишком любопытная. Хорошо еще, что она живет в Ницце и не слишком часто является. Она мамина младшая сестра, но она вечно всех учит.

– Понимаю. – Я покосилась в сторону скамейки, где сидели сейчас сестры, и с удивлением обнаружила, что тетя Гастона смотрит на нас. Я поспешила отвернуться.

– Боже, мне кажется, она за тобой следит, сказала я с удивлением.

– Это за вами она следит, мадемуазель. Моя татапрассказала ей о вас и о том, что мы часто бываем вместе. А она ответила, что ей это не нравится, потому что я отвлекаюсь от уроков и домашних дел. Я слышал, как они разговаривали.

– Правда? Но знаешь, ты не должен подслушивать чужих разговоров. – Я прикусила язык, увидав, до чего обиженно он на меня смотрит. Я только что отчитала его, как ненавистная взрослая, и поняла, что он счел мою нотацию предательством.

– Прости меня, солнышко. Я просто хотела сказать, что у тебя могут быть неприятности.

Гастон великодушно принял мои извинения.

– Я понимаю. Но мне приходится быть начеку. Я не дам им запретить мне делать то, что для меня важно.

– Конечно. Но вот что я тебе скажу. Пока твоя тетя здесь, нам лучше не встречаться. Ведь это ненадолго, но зато все будет спокойно. По рукам?

Гастон, закусив губу, обдумывал мое предложение и потом сказал:

– Мне это не нравится, но я буду делать, как вы скажете. Но только потому, что вы просите, а не потому, что так хочется тете Жозефине.

– Молодец. А теперь, я думаю, тебе лучше пойти к своим и постараться быть повежливее. Это будет лучше для всех.

Гастон недовольно скривился, но встал.

– Я пошел, мадемуазель. Увидимся через пять дней. Только вы должны знать, что мне плохо. – Он изобразил из себя такого страдальца, что я едва удержалась от смеха.

– Моп brave, – сказала я. – Скоро увидимся. – Он нехотя отправился к родственникам, а я, поскольку стало темнеть, пошла домой.

Честно говоря, было даже неплохо, что у меня появилось лишнее время, потому что я уже заканчивала эскизы и собиралась перейти к холсту. Тетушка Гастона заинтриговала меня, и я нарисовала ее по памяти, чтобы потом сделать портрет обеих сестер. Их лица сейчас казались совсем разными, несмотря на явное сходство – лицо мадам Клабортин давно расплылось и выглядело добродушным, тогда как черты ее сестры были резкими, а глаза злыми. Конечно, нельзя было исключить, что все это я просто придумала, но все же я доверяла своей интуиции, которая меня, как правило, не подводила. К тому же я могла посоветоваться с Гастоном.

Как ни странно, мне самой через два дня представился еще один случай поближе узнать Жозефину.

В Бомоне был базарный день, и я поехала туда, поскольку там всегда бывали рыбные ряды, которые я ужасно любила. Я обожала бывать на marche, но так как в каждой деревне был свой рынок в разные дни недели, я старалась ограничиться двумя походами в неделю.

Здесь было настоящее царство сюжетов и еды. Огромные прилавки ломились от овощей всех цветов, размеров и формы. Великолепные фиолетовые блестящие баклажаны соседствовали с мясистыми зрелыми помидорами и ярко-зеленым салатом. На прилавке напротив был отличный выбор маслин – зеленые, черные, в натуральном соку и в масле, с чесноком, тмином и перцем. Там же лежали горы орехов – грецких прошлогоднего урожая, арахиса из Испании и каких-то еще, названия которых я даже не знала. Я уложила в свою соломенную корзину немного оливок к кефали, решив приготовить ее сегодня же на обед и, не сумев устоять, купила несколько персиков. На противоположной стороне улицы женщина в блестящем черном платье запихивала в сумку двух цыплят, которых связали для нее за ноги, несмотря на то что они яростно вырывались и квохтали. Я никогда не покупала живых цыплят для того, чтобы их зарезать, предпочитая, чтобы месье Трибо завернул мне в бумагу что-нибудь неодушевленное, что можно было опустить в кастрюлю не чувствуя уколов совести.