Дом яростных крыльев (ЛП) - Вильденштейн Оливия. Страница 14

— Мне всегда было интересно, что тогда произошло…

— Знаешь, что я сделала? Я потащила Данте в тот конфетный магазин и заставила его купить некрасивую и идеальную конфету. К твоему сведению, продавщица отказалась продавать принцу некрасивую конфету, она просто её отдала. Знаешь, что он сказал? Он сказал, что не видит между ними никакой разницы — ни внешне, ни по вкусу. Вот такой он человек, Джиа… благородный и понимающий.

— За это я ещё больше им восхищаюсь, но эти качества не отменяют всей иерархии. Её нельзя отменить без борьбы. И эта борьба будет стоить людям их жизней, если они к ней не подготовятся. И кто, как ты думаешь, умрёт, Фэллон? Чья кровь прольётся на мощёные улицы? Ты, правда, думаешь, что Данте будет убивать своих братьев, чтобы сделать всё по справедливости? Чтобы сделать жизнь лучше?

Она говорит приглушенно, но при этом как будто кричит, и не на мир вокруг, а на меня. Я чувствую себя такой маленькой, словно дохожу до колена эльфу, и не старше малыша, которого одна из женщин держит в слинге на своей груди.

— Я знаю, ты считаешь меня наивной, но…

— Не наивной, а идеалисткой. Боже, Фэллон, как жаль, что я не могу больше мечтать наяву.

Она сжимает моё запястье, после чего отпускает его и встаёт.

— Пойду, возьму себе ещё эля и получу максимум удовольствия от своего нахождения здесь.

Она идёт прочь, но затем поворачивается.

— И я прошу прощения.

— За что?

— За то, что причинила тебе такую боль в детстве.

— Я об этом не жалею.

— А я да.

Она улыбается, но её улыбка почти незаметна.

— А теперь иди и немного повеселись.

Она бросает взгляд на толпу. Я не думаю, что она хочет выделить Антони, но её глаза задерживаются на насупленном полукровке, который смотрит на огонь так, словно это самая мерзкая стихия на свете.

Я закусываю губу. И провожу по ней зубами. Я всё ещё на него зла из-за того, что он так плохо думает о Данте, но я понимаю, что он не знает его так же хорошо, как я. Я допиваю эль, каждую оставшуюся горькую каплю, а затем встаю.

Он смотрит на меня, и хотя его внимание не заставляет мой пульс биться так же часто, как внимание Данте, оно согревает мою кровь.

Я подхожу к тому месту, где он сидит в одиночестве — Риккио и Маттиа, похоже, нашли себе компанию.

— Могу я с тобой посидеть?

Его голубые глаза горят в свете костра, но сам он такой холодный. Мне кажется, что он собирается мне отказать, особенно после того, как опускает взгляд в свою кружку с элем. Но мои предположения не оправдываются, когда он кивает.

Я сажусь и ставлю свою пустую кружку рядом со своей грязной туфлей.

— Ты тоже долго привыкал к его вкусу, или тебе он всегда нравился?

Он смотрит на меня, глубоко нахмурившись.

Я указываю подбородком на его кружку, которая, в отличие от моей, сделана из металла, а не из обожжённой глины.

— Мне он всегда нравился, но мне несложно доставить удовольствие.

Слова «в отличие от тебя» повисают в воздухе.

— Джиа сказала, что ты за меня заплатил.

— Правда?

— Не сердись на неё, — я кладу руку ему на колено. — Я заставила её мне рассказать.

— Не знал, что ты можешь принуждать к чему-то людей.

Тон его голоса такой резкий, что заставляет меня убрать свою руку с его ноги.

— Я не обладаю магией, Антони.

Я запускаю пальцы в складки своего платья, раздраженная его мелочностью.

— Совсем. Даже тем мизерным количеством, которым обладаешь ты и другие полукровки.

Мне следовало остаться на своей лавке. Я начинаю вставать, но он обхватывает мою руку. Шершавый палец Антони надавливает на мою ладонь, заставляя мои пальцы сомкнуться вокруг его руки, хотя я и не уверена, что хочу держать её.

— Прости меня? — тон его голоса перестаёт быть язвительным.

— За что? За то, что ты напомнил мне о том, какая я бесполезная?

— За то, что вёл себя как феерическая задница. И ты не бесполезная.

Я смотрю на скользкую грязь, которая заляпала подол моего платья. Если бы я обладала хоть какой-то магией, я бы могла заставить одежду покрутиться в мыльном тазу, который мы использовали для стирки. Вместо этого мне приходится тереть ткань, пока мои ногти не начинают болеть.

— Может быть, я могу научить тебя управлять водой?

— Мне двадцать два, Антони. Я должна была научиться этому десять лет назад.

— Может быть, ты поздно созреваешь?

— А, может быть, мне вообще не суждено созреть?

Подушечки его пальцев грубые, как и мои, и хотя его это, похоже, не заботит, мне не всё равно. Я пытаюсь забрать у него руку, но он крепко её держит. И затем его большой палец начинает двигаться по линии, которая, по словам Сиб, указывает на то, как долго я проживу. Я надеюсь, что это всё мифы и легенды, потому что она прерывается почти там же, где и начинается.

— Ты созрела так, как надо, Фэллон.

Я фыркаю. Не могу удержаться.

— Не говоря уже о том, что ты выжила после встречи с морским змеем. Может быть, ты и не можешь управлять водой, но ты, явно, можешь управлять сердцами существ, будь то змеи или водяные фейри.

Я качаю головой, но его слова поднимают мне настроение.

— У тебя такой медовый язык.

— Обычно мне говорят это после того, как мой язык прошёлся по женскому телу, а не до.

Я искоса гляжу на него, мой желудок сжимается от эля, от его прикосновения, от мысли о том, что его язык проходится по моей коже. Он тянет за мою руку, нежно, словно проверяет, буду ли я сопротивляться. Когда он не встречает никакого сопротивления, он прикладывает ещё больше усилия, пока, наконец, не сажает меня себе на колени.

— Я знаю, что я не военный, и знаю, что ты достойна лучшего, чем простой рыбак, но прежде чем ты избавишься от меня и моего сердца, дай мне шанс, Фэллон Росси.

Он подносит наши руки к губам и целует костяшки моих пальцев, после чего обвивает меня рукой за шею. Когда он убеждается в том, что я никуда не сдвинусь, он обхватывает пальцами изгиб моей талии, которая кажется ещё более тонкой благодаря моему корсету.

Чувство вины, благодарность и эль смешались внутри меня. И хотя я не хочу выходить замуж за Антони, я понимаю, что не против его поцеловать.

Я, должно быть, сказала это вслух, потому что на его челюсти начинает дёргаться мускул.

— Я тоже хочу тебя поцеловать, Фэллон. А что касается замужества… выкини его из головы.

Я прохожусь пальцами по его позвонкам, вдыхаю солёный запах его кожи, нагретой солнцем.

— Я целовалась только с одним мужчиной, а ты целовал тысячи женщин.

Не знаю, зачем я ему в этом признаюсь. Я виню во всём эль, но всё дело, вероятно, в чувстве незащищенности, укоренившемся глубоко внутри меня.

— Твой опыт не имеет для меня никакого значения. А что касается тех тысяч женщин, ни одна из них не заставляла меня так себя чувствовать, Фэллон.

— Уязвимо?

— Без ума от желания, — хрипло отвечает он, после чего прижимается своими губами к моим губам.

Губами, которые принадлежали многим, но которые сегодня принадлежат только мне.

Поцелуй медленный и томный, он совсем не похож на тот жаркий поцелуй, что я разделила с Данте. В нём нет ни спешки, ни сопутствующих слёз, ни разбитого сердца. Никто из нас никуда не собирается. И хотя это кажется неправильным, я представляю, что сижу сейчас на коленях Данте, что целую губы Данте. Я представляю, как твёрдое и длинное достоинство Данте упирается в моё бедро.

Я раскрываю губы и углубляю поцелуй. Антони аккуратно погружается внутрь. Он как будто боится, что если будет спешить, то спугнёт меня. Но, может быть, он всегда такой нежный? Я пытаюсь вспомнить, что рассказывала о нём Сиб, но при мысли о том, что моя лучшая подруга была на моём месте, всё внутри меня переворачивается.

Не думай о Сибилле.

И о Данте.

Не думай и точка.

Я заставляю себя сосредоточиться на Антони, на его податливом языке, который так сильно отличается от его остального тела. Я запускаю пальцы в его растрёпанные волосы, придвигаю его голову поближе к себе, и поцелуй перестает быть нежным.