Детектив и политика - Устинов Питер. Страница 42
Малько пока ничего об этом не думал. Предложение было слишком неожиданным.
— А кто констатирует смерть?
— Врач доминиканского посольства. Он в курсе дела. И макутов на дух не переносит.
— Но есть еще Амур Мирбале. Такая внезапная смерть вызовет у нее подозрение.
Райли лукаво улыбнулся:
— Вовсе нет. Судите сами: Симона узнаёт о вашем отъезде, в то время как сама она обречена оставаться здесь до скончания века. Она приходит в отчаяние и проглатывает упаковку снотворного. Обычное самоубийство. Ну а поскольку все телефонные разговоры прослушиваются…
Выглядело как будто убедительно. Малько мысленно взвешивал все "за" и "против". Пожалуй, задумано хитро.
— А Симона в курсе? — спросил он.
— Пока еще нет, но скоро будет. Если вы согласитесь. Я все устрою с помощью нескольких надежных друзей.
Малько больше не колебался. Кто не рискует, тот не выигрывает.
— В служащих похоронного бюро вы уверены?
— Абсолютно.
— Ну хорошо, — сказал Малько. — Передайте ей, что я согласен.
Работникам посольства удалось получить в "Эль-Ранчо" вещи Малько, и перед отъездом с Гаити он снова стал элегантным, облачившись в свой тщательно выглаженный черный костюм из альпаки. Но на душе у него скребли кошки. Он ждал, когда привезут гроб с Симоной. Перед тем как покинуть посольство и вылететь в Нью-Йорк, он хотел своими глазами увидеть ее, убедиться, что все в порядке.
Накануне утром они в последний раз поговорили по телефону. Прибегая к эзопову языку. Как они и договорились, Симона плакала в телефонную трубку — специально для прослушивающих тонтон-макутов. Ее слова врезались Малько в память.
— Целую вас, — сказала она на прощание. — Надеюсь, мы когда-нибудь снова встретимся…
— И я тоже на это надеюсь, — ответил Малько.
Три часа спустя Симона "покончила с собой". Все вроде бы шло по плану. Гаитянские власти не проявили к этому событию никакого интереса.
Услышав шум мотора, Малько вздрогнул. Перед посольством остановился автофургон. Пульс Малько участился. Трое негров открыли заднюю дверь автофургона и вытащили гроб.
Значит, удалось!
Малько бросился на первый этаж, в кабинет второго секретаря посольства Фрэнка Гилпатрика. Там уже стоял Джон Райли с отверткой в руке. Гроб из красного дерева водрузили на стол. Малько погладил его рукой. Джон Райли приступил к делу, быстро и точно орудуя отверткой. Один за другим винты ложились на стол рядом с гробом. Малько хотелось отодрать крышку ногтями. Он приложил к ней ухо, но ничего не услышал. Один из морских пехотинцев открыл было дверь, но сразу же в шоке захлопнул ее. Среди американских дипломатов некрофилы встречались редко.
Во двор посольства въехал серый "кадиллак". Шофер посигналил.
— Карета подана! — сказал Джон Райли, взглянув в окно.
Его мокрая рубашка прилипла к телу. Он начинал вывинчивать винты отверткой, а Малько затем извлекал их рукой. Наконец скрипнул последний винт…
Они осторожно сняли крышку и положили ее на пол. Малько наклонился над открытым гробом.
Симона лежала на спине со сложенными на груди руками. Ее глаза были закрыты, волосы аккуратно уложены на висках, лицо спокойно. Белое, облегающее платье выгодно подчеркивало стройность ее фигуры. Но из груди молодой женщины торчал длинный стальной гвоздь, окруженный маленьким кровавым ореолом. Тело было еще теплое — смерть наступила всего несколько часов назад. От уложенных в гроб магнолий поднимался приторный запах…
— Сволочи! — прошептал сильно побледневший Джон Райли.
Он наклонился к лицу мертвой Симоны, словно надеясь вдохнуть в нее жизнь, потом выпрямился, и на его скулах заиграли желваки.
— Простите меня, — сказал он. — Я не имел права ошибаться.
— Но что означает этот гвоздь? — пробормотал Малько.
Он был как в кошмарном сне. В его ушах еще звучал веселый и теплый голос Симоны. Как эхо вчерашнего разговора. Только эхо. Больше он никогда не услышит этот голос. Ему редко доводилось испытывать перед лицом смерти такое чувство невосполнимой утраты.
— Это еще один обычай вуду, — мрачно ответил Джон Райли. — Когда в деревне здесь кто-нибудь умирает, то, чтобы покойник не превратился в зомби, ему прокалывают сердце.
Нет, обычай тут был ни при чем. Убийца руководствовался совсем другими мотивами. Амур Мирбале догадалась об их плане и нанесла удар. Не без помощи служащих похоронного бюро. Малько смотрел на Симону с бесконечной грустью. Ну что ж, по крайней мере ее смерть была легкой.
В дверь постучали. На пороге снова появился морской пехотинец. В еще большем шоке.
— Господин посол вас ждет! — сообщил он.
— Сейчас идем, — ответил Малько.
Джон Райли схватил его за руку. Глаза у него сверкали от гнева.
— Слушайте, давайте начиним этот гроб взрывчаткой и отправим его макутам!
Малько покачал головой:
— Нет. Она тоже имеет право на покой.
Он наклонился и коснулся губами ее губ. Потом вынул из стоящего на секретере букета одну орхидею и положил ее на грудь Симоны, прикрыв роковой гвоздь.
Это было все, что он мог для нее сделать.
Сидевший в "кадиллаке" посол встретил его холодно, но посадил рядом с собой. О Симоне он ничего не знал. Их "кадиллак" уже находился в воротах посольства, когда шофер вынужден был притормозить: на пути оказалась какая-то машина. Малько рассеянно посмотрел на нее. Перед капотом "кадиллака" по улице медленно проехал желтый "ламборгини". На долю секунды Малько успел увидеть слегка повернутое к нему тонкое лицо Амур Мирбале.
Она улыбалась.
Питер Устинов
ИГРА В ОСВЕДОМИТЕЛЯ
@ Peter Ustinov, 1990.
@ Юрий Зарахович, перевод с английского, 1991.
Как его звали?
Его имя? Так ли уж это важно, если за свою жизнь он сменил столько имен?
И все же, как свойственно многим, ему хотелось выделить из них одно, главное, — ведь человеку нужны корни, а то без корней в жизни как без якоря. Он написал мемуары. Но даже не представил рукопись на заключение компетентным властям, утверждая, что нет властей достаточно компетентных, чтобы выносить суждение о его книге или хотя бы подвергнуть ее цензуре. А раз так — то стоит ли и беспокоиться? Ничего, успеется: вот найдут рукописи после его смерти — одну в столе, другую в банковском сейфе, — тогда-то все к чертям и полыхнет, это уж точно. Мысли о подобной перспективе не раз вызывали у него усмешку, хотя и не без оттенка горечи — он ведь понимал, что его-то здесь уже не будет и насладиться запланированным им кавардаком он не сумеет.
Хилари Глэсп — он подписал свою рукопись этим именем, звучащим достаточно фальшиво, чтобы быть настоящим. Отец его, Мервин Глэсп, служил на железной дороге в Сирии, и Хилари непреднамеренно и преждевременно появился на свет в битком набитом зале ожидания какой-то станции на линии Бейрут — Дамаск. Не сумев пережить подобного конфуза и неудобства, мать его вскоре умерла. Предоставленный попечению нянек и сиделок, мальчик куда более бойко владел арабским, чем английским, пока в восемь лет его, как водится, не отправили в Англию в начальную школу.
Хилари не отличался особыми успехами в учебе ни там, ни позже в частной школе, но свободное владение арабским создавало ему ореол своеобразной исключительности и во время войны просто оказалось бесценным.
— Арабский? Вот ведь диковинный язык, а? — Восклицали, не веря, военные кадровики.
— Ничего особенного, — пожимал плечами Хилари, выдерживая в ответе ту пропорцию спокойной скромности и напористой уверенности в себе, которая и отмечала годы его службы в МI-5 [25]: человек, который, казалось, спал на ходу, неустанно укреплял свои позиции.