Завораш (СИ) - Галиновский Александр. Страница 40

Для этого было множество способов. Например, можно было попытаться найти странности в обстановке. Тисонга огляделся, но не увидел ничего особенного.

Сны наполнены собственной логикой.

Неизвестно почему, но в его снах дым всегда плыл сверху вниз, а дождь и снег не падали, как им полагается, а висели в воздухе. Однажды ночью Кенобия поведал ему, что в его снах люди не похожи на людей, а состоят из массы ломаных линий, которые постоянно перемещаются, то сплетаясь между собой, то разбегаясь в стороны. Тисонга пытался представить себе нечто подобное. Люди, состоящие из… линий? Вроде тех кукол, что они делали в детстве? Когда мать вырезала из плотного картона фигурки людей, а они с братом обматывали их цветными нитками, чтобы придать объем. Нитки были черными, красными, синими, и Кенобия всегда говорил, что красные — это вены и артерии, черные — мышцы, а синие — покрывающая их плоть. Если он делал фигурку с изъяном, то намеренно. Там, где витки синей нитки не перекрывали черный и красный, это выглядело будто раны. Мать бранила Кенобияа за неаккуратность, ведь куклы шли на продажу в лавку по соседству, и тамошний владелец давал по полудрахме за десять штук.

Теперь это казалось неважным, поскольку фигурки все равно мало кто покупал, что с изъяном, что без. Тисонга и не вспоминал об этом, пока Кенобия не рассказал ему о людях из своего сна. Он даже взял уголь и долго водил им по бумаге, пока не получилось нечто, состоящее из отдельных линий, странным образом пересекающихся друг с другом.

Это они, да? Выглядит не очень страшно.

А два месяца спустя его брат принёс из сна пригоршню медно-красной золы…

***

Один за другим ученики просыпались. Они открывали глаза и садились на подушках, потягиваясь. Кто-то негромко чертыхался, кто-то кашлял; раздался грубый смех, который оборвался раньше, чем шторы раздвинулись в и комнату вошёл Учитель. Тисонга всегда удивлялся, как такому древнему старцу удаётся двигаться настолько проворно. Будучи одним из тех, кто в совершенстве овладел искусством сна, Учитель одновременно служил доказательством того, как могут быть опасны сновидения. На его правой руке недоставало пальцев, а рукав левой и вовсе пустовал, его конец был заткнут за пояс. В единственной руке старец сжимал свиток. Он был изготовлен из тончайшего шелка и украшен искусной каллиграфией и изображениями ангелов и животных. Однако со временем края манускрипта истрепались, рисунки потускнели, а строки текста там, где по ним слишком часто водила рука читающего, и вовсе стёрлись.

Ангел наблюдал за наставником, пока тот читал краткий текст молитвы. Обычно крылья его были сложены за спиной и перевязаны — в знак того, что Учитель пользуется привилегией перемещаться с одного Парящего острова на другой, но теперь традиционные красные и синие ленты отсутствовали. Что это могло значить? Что кто-то расцепил острова прямо в небе? Или, наоборот, дрейфующие города стянули вместе, образовав один? И то, и другое случалось в прошлом не единожды, но последний раз — задолго до рождения самого Тисонги. Теперь острова свободно дрейфовали, будучи сцепленными громадными цепями — но на значительном удалении друг от друга. Переместиться с одного на другой можно было, просто перейдя по звеньям, каждое из которых было толщиной в два обхвата. Говорили, будто цепи выковали в других мирах, на Луне или даже выше.

Тисонге никогда не доводилось обозревать край мира, а тем более использовать цепь таким образом. Они с братом родились и прожили жизнь в центре острова, откуда до края во все стороны были многие, многие мили. На краях обычно селились бедняки, изгои, потомки тех, кого лишили их божественных крыльев. Словом, все те изменники и заговорщики, про которых говорили, будто они утверждают, что внизу за облаками есть другая земля, гораздо обширней любой известной в небесных пределах. Таких называли диссидентами. Их предкам крылья просто отсекли, в отличие от будущих поколений. Теперь новорождённым удаляли хрящи, вырывая их специальным крючком. Сам Тисонга ни одного из диссидентов не встречал. Теперь, когда рядом не было Кенобии, он редко общался с одноклассниками, проводя почти всё свободное время в скитаниях по городу.

Закончив молитву, Учитель убрал свиток. Он мог бы просто отпустить его концы, и тончайший шёлк скатался бы сам, но из уважения к написанному старик сначала поднялся, а затем аккуратно свернул рулон. Напоследок Учитель окинул взглядом присутствующих, каким-то образом умудрившись остановиться на каждом в отдельности. Последним в этой череде был сам Тисонга, и ему показалось, будто старик задержал на нем взгляд дольше, чем на остальных.

Уже после того, как Учитель ушёл, в комнате опять стало шумно. Все обсуждали отсутствие у него лент и что это могло значить. Воспользовавшись суматохой, Тисонга встал и улизнул из комнаты. Однако он направился не в комнату, куда изначально намеревался, а в другую сторону. Длинный коридор привёл его на балкон, откуда открывался вид на Небесный остров.

Интересно, почему небо называют голубым?

Перед ним простирался простор чистейшего светлого оттенка. Такого же, как крылья самого ангела, или как его кожа — в дневном свете она отливала перламутром, как и его глаза, казавшиеся двумя сверкающими лунами.

Тисонга подошёл к краю. Поручней не было, в них не нуждались те, кто не боялся упасть. Он мог бы прыгнуть вниз, а потом расправить крылья и планировать до самой земли. Или опуститься на один из балконов внизу, затем перепрыгнуть на другой, и так далее. В детстве они не раз проделывали нечто подобное, забираясь в комнаты других учеников и учиняя там форменный разгром. Очередная шалость Кенобии. Тисонга часто думал, что его брат из тех, кто рано или поздно оказывается у края острова и отплясывает на цепях, или того хуже — принимается утверждать, будто внизу, под облаками, есть другой мир… Именно поэтому брату никто не поверил. В тот миг, когда Кенобия раскрыл сомкнутые ладони и с них на ковёр посыпались тонкие струйки песка, все затаили дыхание. А потом нашёлся кто-то, кто рассмеялся со словами: «Неужели ты думаешь, будто мы поверим в это? А, Кенобия?».

В тот день Тисонга собрал немного бурой пыли и поместил её в стеклянный пузырёк, который носил с собой в кармане. Каждый раз, глядя как песок пересыпается внутри стеклянной колбы, он думал о том, где сейчас его брат.

Возможно, ответ находился прямо перед ним. Самый высокий шпиль в городе — тот, что уходил так высоко в небеса — Дом ремесленников сна. Прямо сейчас, когда Тисонга смотрел на неё, одинокая фигурка поднялась к одному из стрельчатых окон и слилась с темнотой проёма за ним. Наземных дверей у Дома не было, только верхние уровни, куда можно было подняться по воздуху, а это значило, что жители Поднебесья, которых лишили крыльев, никогда не смогли бы попасть внутрь.

Если Кенобия там, то наверняка затем, чтобы Отцы-ремесленники смогли разобраться в его сновидении. С другой стороны, если все это было розыгрышем, где его брату удалось раздобыть необычный песок? Несколько дней Тисонга обшаривал квартал за кварталом, выискивая почву похожего цвета. Ничего подходящего он не нашёл. И сейчас, в очередной раз глядя на бурые песчинки внутри пузырька, он подумал, что это похоже на крупинки ржавчины, которую сначала соскоблили, а затем истолкли в порошок. Единственное место, где Кенобия мог найти металл, были цепи, которыми острова Поднебесья крепились друг к другу.

Приняв решение, Тисонга прыгнул вниз.

ET ALAS

Острова не всегда были скреплены цепями. В прошлом они свободно дрейфовали и их маршруты никогда не пересекались. Теперь, пролетая над городом, ангел видел каллиграфически тонкие, словно нарисованные тушью, нити. Подобно сноскам на анатомической карте, они тянулись во все стороны и утопали в белоснежной белизне.

Чтобы размять мышцы, Тисонга сделал небольшой круг. Город под ним был тем же, что и всегда. Крыши домов сверкали белизной, глазурью и золотом. На одних хозяева разбили небольшие садики с водоёмами и настоящей рыбой, другие были выложены многоцветной керамикой. Высоких зданий почти не встречалось: стремление ввысь компенсировалось умением летать. Ближе к горизонту город терял свои цвета. Краски тускнели, сливаясь в сплошное бурое месиво, как на палитре неумелого художника, который решил смешать все акварели разом. Кое-где проглядывали пятна серого, уродливые плеши жёлтого, отмели коричневого.