Дни в Бирме. Глотнуть воздуха - Оруэлл Джордж. Страница 24

Флори униженно плелся за девушкой. Она шла быстро, не глядя на него, и какое-то время ничего не отвечала на его слова. Что за нелепость, ведь поначалу им было так хорошо вместе! Он не знал, как загладить вину.

– Я сожалею! Я не представлял, что вы будете против…

– Да ерунда. О чем тут сожалеть? Я только сказала, что пора возвращаться, вот и все.

– Мне следовало подумать. В этой стране перестаешь замечать подобные вещи. Чувство приличия у этих людей не такое, как у нас – в чем-то оно строже… но…

– Дело не в этом! – воскликнула она, сердясь. – Не в этом!

Он понял, что только усугубляет ситуацию, и пошел за ней молча. Он был жалок. Каким набитым дураком он оказался! И при всем при том он даже смутно не догадывался, за что она сердилась на него. Ее возмутило не поведение танцовщицы как таковое; это лишь стало последней каплей. Вся эта вылазка – сама мысль о том, чтобы добровольно тереться бок о бок с этими вонючими туземцами – возмущала ее. Она была совершенно уверена, что белым людям не пристало так себя вести. И эта несусветная сбивчивая речь, что он обрушил на нее, с этими длинными словами – он словно бы (ей больно было думать об этом) цитировал поэзию! Вот так же говорили пакостные художники, периодически встречавшиеся ей в Париже. А ведь совсем недавно она считала его настоящим мужчиной. Затем мысли ее вернулись к утреннему происшествию, когда он голыми руками прогнал буйвола, и злость ее чуть улеглась. К тому времени, как они дошли до ворот клуба, она подумала, что, пожалуй, простит его. Флори же собрался с духом и снова заговорил с ней. Они остановились на прогалине, где сквозь крону деревьев светили звезды, и он смутно различал лицо девушки.

– Однако, – сказал Флори. – Однако я очень надеюсь, вы не слишком сердитесь на это?

– Нет, конечно, что вы. Я же вам сказала.

– Мне не следовало брать вас туда. Пожалуйста, простите. Знаете, что: я, наверно, не стану говорить другим, где вы побывали. Пожалуй, будет лучше сказать, что вы просто вышли прогуляться, скажем, по саду – что-нибудь такое. Они могут посчитать это странным, чтобы белая девушка пошла смотреть пуэ. Наверно, я не стану говорить им.

– О, я, конечно, тоже! – согласилась она с теплотой в голосе, удивившей его.

Он понял, что прощен. Но за что именно, этого он еще не знал.

В клуб они вернулись по отдельности, с молчаливого согласия. Следовало признать, что экспедиция к туземцам провалилась. Зато в клубе атмосфера была праздничная. Все европейское сообщество готовилось приветствовать Элизабет, и по обе стороны двери стояли, улыбаясь и раскланиваясь, буфетчик и шестеро чокров в накрахмаленных белых костюмах. Когда европейцы закончили петь дифирамбы девушке, буфетчик преподнес ей большущую цветочную гирлянду, сплетенную слугами для «миссисахиб». Мистер Макгрегор произнес презабавную приветственную речь и представил каждого Элизабет. Максвелл, по его словам, был «наш местный древесный специалист», Вестфилд – «страж закона и порядка и… э-э… гроза местных бандитов» и т. д. и т. п. Все очень смеялись. Один вид хорошенького девичьего личика так всех обрадовал, что этой радости хватило и на речь Макгрегора, которую, сказать по правде, он готовил большую часть вечера.

Улучив подходящий момент, Эллис взял Флори и Вестфилда под руки и, плутовато улыбаясь, увлек за собой в карточную комнату. Настроение у него, против обыкновения, было приподнятым. В знак особого расположения он неслабо ущипнул Флори за руку своими тонкими жесткими пальцами.

– Ну, хлопец, все тебя обыскались. Где ты пропадал столько времени?

– Да так, просто гулял.

– Просто гулял! И с кем же?

– С мисс Лэкерстин.

– Я так и знал! Стало быть, ты и есть тот набитый дурак, который попался в ловушку, ага? Заглотил-таки наживку, не дав даже другим полюбоваться. Я-то думал (бог свидетель), ты воробей уже стреляный!

– О чем это ты?

– О чем! Гляньте-ка, делает вид, что не знает, о чем это я! Да о том, что мамаша Лэкерстин наметила тебя в любимые мужья своей племянницы, ясное дело. Смотри в оба, не то глазом моргнуть не успеешь. А, Вестфилд?

– Совершенно верно, старина. Завидный молодой холостяк. Семейный аркан и все такое. Они на него глаз положили.

– Не знаю, с чего вы это взяли. Эта девушка не пробыла здесь и дня.

– Однако ж ты успел прогуляться с ней по саду. Имей в виду, Том Лэкерстин, может, и алкаш, каких мало, но не такой уж набитый дурак, чтобы тащить на шее обузу до конца своих дней. И девица, надо думать, понимает, что к чему. Так что смотри в оба и не суй голову в петлю.

– Черт возьми, у тебя нет права говорить так о людях. Ведь эта девушка совсем еще ребенок…

– Ослик мой родной, – сказал Эллис почти с нежностью, предвкушая новую тему для сплетен, и взял Флори за лацкан пиджака, – родненький мой ослик, не смей и думать прогуливаться под луной. Думаешь, эта девица – легкая добыча? Как бы не так. Все эти англичаночки одним миром мазаны. «Возьму хоть чучело в штанах, но ничего не дам до алтаря» – такой у них девиз, у каждой до последней. Зачем, по-твоему, она сюда приехала?

– Зачем? Я не знаю. Захотелось, наверно, вот и приехала.

– Дурачина ты, простофиля! Она приехала отхватить себе мужа, ясное дело. Как будто это секрет! Если девушке уже нигде не светит, она едет в Индию, где все мужчины спят и видят белую женщину. Индийский брачный рынок, так они говорят. Мясной рынок – вот что это. Каждый год свозят их сюда кораблями, словно замороженных телочек, чтобы их залапали грязные старые холостяки вроде тебя. Холодное хранение. Сочное мясцо прямо со льда.

– Умеешь ты нести похабень.

– На убой откормленное английское мясо, – сказал Эллис с довольным видом. – Свежая партия. Отборная кондиция гарантируется.

Он принялся наглядно изображать, как ощупывает мясную тушу, потягивая носом воздух. Эллис так вошел во вкус, что оставалось только усесться поудобнее и смотреть; ничто не доставляло ему такого острого наслаждения, как образно извалять в грязи какую-нибудь женщину.

Больше в тот вечер Флори почти не видел Элизабет. Все собрались в салоне и принялись чирикать ни о чем, как бывает в таких случаях. Флори никогда не умел долго поддерживать такое общение. Что же касалось Элизабет, цивилизованная атмосфера клуба, общество белых людей и душевность иллюстрированных журналов вкупе с «восточными» картинками развеяли неприятные впечатления после знакомства с пуэ.

Когда Лэкерстины в девять вечера ушли из клуба, их провожал до дома не Флори, а мистер Макгрегор, семенивший за Элизабет с видом дружелюбного динозавра под бледными спутанными тенями огненных деревьев. Байка о старом хавилдаре, как и многие другие, нашла нового слушателя. Каждый новоприбывший в Чаутаду принимал на себя удар велеречивости мистера Макгрегора, ведь всех других он давно замучил своим занудством, и в клубе вошло в обычай перебивать его на полуслове. Но Элизабет от природы была хорошей слушательницей, и мистер Макгрегор решил, что давно не встречал такой умной девушки.

Флори слегка задержался в клубе за выпивкой с остальными. Главным предметом пошлых разговорчиков стала Элизабет, а свара из-за доктора Верасвами была задвинута в долгий ящик. И записка, которую накануне приколол к доске Эллис, больше не мозолила глаза. Мистер Макгрегор успел увидеть ее утром и изъявил настойчивое желание, чтобы ее убрали. Так что ее убрали; впрочем, не раньше, чем она достигла своей цели.

За следующие две недели произошло немало событий.

Противостояние между Ю По Кьином и доктором Верасвами было в полном разгаре. Весь город разделился на два лагеря, и все туземцы – от судебных служащих до базарных метельщиков – заняли одну из двух сторон, отчаянно клевеща на врага. Но у доктора сторонников оказалось намного меньше, и клеветали они не столь эффективно. Издателя «Бирманского патриота» осудили за подрывную деятельность и клевету, отказав в освобождении под залог. Его арест спровоцировал небольшой мятеж в Рангуне, который полиция подавила, убив всего двух мятежников. В тюрьме издатель объявил голодовку, но сдался через шесть часов.