Забытые на обочине - Горохов Александр Сергеевич. Страница 20

Служу Советскому Союзу! Механик танка, Т.Раздаков.

Еще доложу, что....

Дочитать не удалось. Из Малого Кубрика вылетел первый помошник Главстаршины Заваров. Через три койки по головам и телам он ринулся к Сане, схватил его за руку, заломил её через спинку койки и выдернул из пальцев послание Раздакова.

- Это ещё что за писульки?! - заорал Заваров. - Жалобы, доносы пишете? Кто разрешил?!

- Я не знаю. - ответил Саня. Он чувствовал, как противно дрогнул его трусливый голос, как внутри все обмирает: суровое наказание все одно теперь последует.

Заваров переводил бешеные глаза с записки на Саню, а с него на Раздакова, прорычал:

- Это ты что еще, басмач вонючий, удумал?! Доносы пишешь?!

Раздаков встал по стойке "смирно" и доложил.

- Никак нет, товарищ старшина! Я писал письмо генеральному секретарю партии!

Заваров глянул на него подозрительно, нахмурился, прочел письмо и сказал.

- А! Ерунда! Иди, басмач, в койку. - Заваров сильно пнул киргиза ногой. - А ты, Говоров, должен уже знать, что такие вещи нужно тут же отдавать дежурной сестре или санитару. Письма не твое и не наше дело. И вообще, я гляжу, ты у нас слишком умный, да?

Длинные и узкие глаза Заварова полыхали угрюмым огнем. Саня подумал, что первый помошник Главстаршины самый настоящий сумасшедший. А потому и говорить разумно с ним бесполезно. Но он попытался спросил.

- А слишком умные разве бывают?

- Бывают. А не знаешь, так вечером обьясню.

Заваров сунул записку в свой карман и строго оглядел весь Большой Кубрик. Все лежали тихо и послушно. Но нарушение нашлось.

- Руки поверх одеяла! - заорал Заваров. - Я вам позанимаюсь суходрочкой! Всем руки сверху и никакого онанизма! Всем показывать руки, кроме заслуженных и народных артистов ООС!

Саня приметил, как на соседней койке Витёк Толкуев снова убрал руки под одеяло: он имел право, как заслуженный артист ООС. Онанировать, конечно, не имел права, но спать, с головой укрывшись одеялом, имел право, по привилегиям своего звания.

"Заслуженного артиста" он получил здесь за свой серебристый, жалостливый тенорочек, пел народные песни и вышибал слезу почти из всех обитателей Кубриков. Рыдали и все дежурных медсестры. Звание давало ему привилегии: спать с укрытыми руками, курить после отбоя, пропускать утреннюю физзарядку. А вот уже "Народный артист ООС" мог лежать на койке, когда ему вздумается, словно он сам Старшина из Маленького Кубрика. "Народный артист" мог даже ночью пожевать что угодно, если ему что-то прислали родители из дому. "Народному артисту" давали любое наказание в половину.

Старшина Заваров ушел в свой кубрик, а Саня вновь вернулся к своим мечтам. Вновь вспомнил последнее лето перед призывом в Армию - необычайное жаркое, солнечное лето, которое он провел почти полностью на золотом песке Юрмалы.

Неожиданно он обнаружил, что незаметно исчезла боль, сжимающая голову.

Этот гул в голове и охват черепа незримым жестким обручем случались у Сани и до армии. Но призывной комиссии он на это не пожаловался потому, что знал, это дело напрасное, в армию призывали и вовсе больных рахитов. Он не хотел увиливать от службы, потому что уважал своего отца - полковника Советской Армии. Саня считал, что служба в армии дело для мужчины необходимое и полезное. Он служил без тоски, не вел заветного календарика, в котором вычеркивают отслуженный срок. Он не вел учета сьеденным буханкам хлеба, чтоб дойти до последней. Потом их отправили в Афганситан. Он заболел животом, спрятался в скалы, где ходили душманы. Лейтенант Синицын нашел его и сказал.

- Трибунал тебе будет, ефрейтор. Дисциплинарный батальон. Года на два, на три. Ты не дристать в скалы убежал, а бросил товарищей на поле боя. Сдаться душманам хотел. Из-за тебя рота не выполнила боевого задания.

Из этих слов было ясно, что жизнь кончилась. Двух-трех лет в дисбате, такого Сане было не пережить. Саня повесился. Из ремня он сделал петлю и повесился в туалете санчасти. Он плохо повесился. Его спас фельдшер Походенко. Походенко вызвал дежурного по части офицера. Тот позвонил командиру полка, дело было ночью. "Батя" презрительно глянул на Саню, лежавшего на полу в туалете санчасти. Он сказал.

- Сперва нашкодил, а потом "косить" решил? А ещё сын полковника! Ладно, советская армия не столько выигрывает от таких воинов количественно, сколько проигрывает качественно. Коль хочешь быть сумасшедшим, так им и будешь. Оформляйте его ТУДА.

К вечеру пришел замполит полка подполковник Диянов, выбритый, проодеколоненный с черными, горящими глазами. Он старался успокоить Саню. Он сказал.

- Ты, мелкая сволочь. Решил Диянова под монастырь подвести? Чтобы, значит, показать всем, что замполит Диянов тебя проглядел и своему служебному положению не соответствует? Диянов тебе ещё покажет. Диянов тебе в след такую характеристику напишет, что ты подохнешь в дисбате. Прямо из "психушки" в дисбат направишься, симулянт вонючий... А в "психушке" тебе ещё тоже достанется, там ребята из Афгана, как я знаю, режим держат. У них свой разговор, они дезертиров ненавидят.

Три дня оформляли в полку документы на Саню ТУДА. Повезли в Морской госпиталь в сопровождении Походенко. Тот вместе с шофером радовался всю дорогу этой поездке. Мечтали потом не мчаться в родную часть, а гульнуть с безобразиями у знакомых девок. И только когда подьехали к шлагбауму военного городка, где располагался Морской госпиталь, Походенко сказал Сане внушительно.

- Слухай сюда, земеля. Лечить тут тебя не будут. Там никого не лечат. Поставят диагноз, потом на комиссию. А уж дальше: кого под трибунал за симуляцию, кого назад в полк на растерзание, кого домой, чтоб там в гражданскую "психушку" определить. Туго тебе будет, хлебнешь гною.

- Какого гною? - не понял Саня.

Походенко посмотрел в спину водителя и сказал ещё тише.

- В дурдом наш кто попадает? Симулянты, убийцы, пидоры. А главное, там сейчас ребята, которых давно из Афганистана привезли. Это капитальные звери. Им все можно, они свой порядок навели, а всем врачам и начальству это до фонаря. Сразу себя поставь, а то до смерти забьют, не чихнут. Они это умеют. Спецназ всякий, десантники... Месяца три тебя до комиссии промурыжат, если повезет, то уедешь домой. Держись.

Автобус вкатился на территорию госпиталя, но обьехал основной корпус и остановился около глухого, бетонного забора. За ним виднелся грязно-желтый, двухэтажный особняк. Дымились высокие трубы на крыше, на окнах были решетки.

Оформили Саню быстро, никаких вопросов не задавали, отправили в душ, где горячей воды не было. Саня поплескался под холодной. Он замерз, стоял босиком на холодном бетонном полу, а потом ему выдали нижнее белье, синий халат с тапочками.

Молоденькая медсестра с бело-синей повязкой на рукаве глянула на Саню, отвернулась и крикнула в изогнутую переговорную трубку, которая уходила под потолок.

- Эй, кто там?! Петрович, ты сегодня на вахте?

- Да я, я! - прозвучал в ответ металлический ответ.

- Спускайся, принимай новобранца!

Сверху спросили весело.

- С полотенцами приходить? Жмурик, аль бешеный?

- Жмурик, жмурик, совсем жмурик! - засмеялась сестра и сказала Сане. - Сейчас тебя заберут. Ты - жмурик, жмуриком и будь. Так тебе будет легче. Понял?

Саня ничего не понял.

Петрович оказался приземистый, корявый и седой мужчина в белом халате и с блестящей ручкой от дверей в руках. Как Саня узнал потом на собственных ребрах, эта дверная ручка была грозным боевым оружием для усмирения. Владел своим оружием Петрович виртуозно. Он озорно посмотрел на Саню, взял со стола папочку, глянул на последнюю страницу и засмеялся.

- А-а! Самовисельник! Бывали! Ну, орелик, сам пойдешь, или экипаж сверху вызывать, чтоб тебя сопровождать к месту дислокации?

За Саню ответила медсестра.

- Сам пойдет. Не видишь, он ещё пришлепнутый?

Петрович засомневался и сказал.